По свидетельству М. Саркисянца, "сам Гитлер утверждал, что его политика строилась на основе английских моделей. В 1935 году он заявил: "Только у меня, подобно англичанам, хватит жестокости, чтобы добиться цели… Наша цель - не Данциг, - заявил Гитлер 23 мая 1939 года. - Наша цель - расширение жизненного пространства на Востоке"". И это пространство на Востоке должно было стать "германской Индией". "За несколько месяцев до того, как Адольф Гитлер начал немецким мечом обеспечивать для немецкого плуга пространство на Востоке, он напомнил своим "соотечественникам, товарищам по партии и национал-социалистам": "Я восхищаюсь английским народом. В деле колонизации он совершил неслыханное"".
Важно отметить, что культур-расистский характер западноевропейской идеологии проявился в двойном стандарте: методы, применяемые на окраинах мира, официально считались прогрессивными и "развивающими" эти окраины, своего рода историческим культуртрегерством. Но те же самые методы в европейских границах в какой-то момент подлежали осуждению. Причём даже эта весьма поверхностная форма осуждения, как показали события 2014 года на Украине, оказалась вынужденной и временной мерой: всего лишь неизбежной реакцией на победу СССР во Второй мировой войне.
Вполне очевидно, что в случае победы Германии над СССР немецкий колониалистский Генеральный план Ост (нем. Generalplan Ost) осуществлялся бы без особых нареканий со стороны европейского истеблишмента. Всё происходящее на территории бывшей Советской России воспринималось бы как стандартная культуртрегерская практика европейских цивилизаторов по отношению к дикарям, обитателям terra nullius.
Не секрет, что, например, в Германии благодаря историку Эрнсту Нольте давным-давно используется понятие "нормализация истории". Это делается для того, чтобы освободить национальное сознание немцев от травмирующего фактора Второй мировой войны - как от горечи поражения в ней, так и от клейма нацизма. Причём с моральной точки зрения эти усилия, мягко говоря, небезупречны. Сам Э. Нольте в книге "Фашизм в его эпоху" и других работах утверждал, что "фашизм - это антимарксизм, который стремился уничтожить противника благодаря созданию радикально противостоящей и тем не менее соседствующей идеологии и применению идентичных, хотя и модифицированных методов". На самом-то деле нацизм уходит корнями в колониальную эпоху и гораздо древнее большевизма. Но Нольте и его последователи уверены в том, что гитлеризм - это "зеркальное отражение иудеобольшевизма и неизбежная реакция на него", а преступления советского режима они предлагают считать подлинной причиной "европейской гражданской войны", поскольку это, мол, некие "азиатские преступления". После реабилитации нацизма в 2014 году понятие "нормализация немецкой истории" перестало считаться даже спорным, не то что неприличным.
Историк Наталья Нарочницкая совершенно справедливо замечает: "Э. Нольте интерпретировал Вторую мировую войну не как продолжение извечных стремлений к территориальному господству, а как начатую Октябрьской революцией "всеевропейскую гражданскую войну" между двумя "идеологиями раскола". Европа же, по Нольте, впала в грех фашизма исключительно для защиты либеральной системы от коммунизма и лишь потом уподобилась своему сопернику… С лёгкой руки Э. Нольте коммунизм, всегда и везде считавшийся главной антитезой фашизму, стали называть его прототипом… Теперь главный критерий - отсутствие "американской демократии"".
Это типичный пример "нормализации истории" в исполнении респектабельных немецких учёных. Никакого стремления к объективизации и тотальной демифологизации в их усилиях, конечно, не прослеживается.
И вот ещё более развёрнутое сравнение с днём сегодняшним.
"Карта расширения НАТО как две капли воды похожа на карту пангерманистов 1911 года, когда Германия кайзера Вильгельма ставила практически те же цели, что потом гитлеровская Германия: Прибалтика, Украина, Крым, Кавказ. А в результате - "отсечение от двух морей - Балтийского и Понта Евксинского", которые сделали Россию в своё время державой, без которой "ни одна пушка в Европе не стреляла". А нам всё твердят об СССР, соперничающем с гитлеровской Германией за мировое господство! Скорее, судя по сегодняшнему Drung nach Osten, можно подумать, что борьба с Гитлером со стороны англосаксов была семейным спором о владычестве над миром. Разве под припев о продолжении борьбы за вселенскую демократию НАТО не устремился на Восток, обосновав этим даже агрессию против Югославии? Сначала объектом была "империя зла", после того, как она сдала все свои геополитические позиции, - им стала антиатлантическая Югославия, потом Афганистан, затем "недемократический" Ирак, который якобы уже только поэтому готов употребить оружие массового поражения против вселенской демократии. Именно таков смысл интерпретации современной истории в письме Е. Боннер и В. Буковского, призывавших Америку не останавливаться на достигнутом и продолжить борьбу, включив в число целей нынешнюю Россию, осмелившуюся сопротивляться давлению".
***
В середине ХХ века подъём народно-освободительных движений, казалось бы, готов был навсегда похоронить колониальную зависимость. Но на стыке XX–XXI веков наблюдается всплеск неоколониализма, сопровождающийся ростом финансовой зависимости (МВФ) и информационного неравенства.
До ХХ века колониальная идеология оформлялась в терминах вроде "бремени белого человека", в утверждениях о необходимости цивилизовать дикарей. Этот лексикон устарел, когда набрал силу марксизм, под влиянием которого такие явления, как мировое неравенство и зависимость одних стран от других, были переведены на язык политэкономических категорий. Поэтому во времена СССР речь шла о противостоянии двух социально-политических "систем", но не "двух культур" или "двух цивилизаций". Само существование альтернативы, пусть даже советской с её очевидными изъянами, вынуждало выбирать выражения. После распада советского блока либеральный мейнстрим вновь возвращается к доктрине открытого, а не экономически замаскированного колониализма. Доктрине - если использовать либеральный язык - абсолютно тоталитарной.
Сегодня сублимация политических идей уходит в прошлое. Социальное неравенство вновь оправдывается культур-расизмом. При этом замена понятия "культурная неполноценность" на "несоответствие демократическим стандартам" вряд ли может кого-то обмануть: эвфемизмы - продукт языка, а не политической реальности. В связи с этим можно уверенно говорить о регрессе, об архаизации либерально-капиталистической системы и о неоколониализме. Поэтому есть смысл вернуться к вопросу о менталитете колонизатора.
Объект колонизации в сознании колонизатора представлен в образе Другого. Конструирование собственной идентичности строится по принципу "мы - они" и требует проведения жёсткой границы - как территориальной и культурной, так и ценностной. Тот же самый принцип заложен в концепции глобального доминирования, "вторичной модернизации" и "демократических ценностей", которые де факто делят нации на цивилизованные (доминирующие) и нецивилизованные (зависимые). Именно ценностные отличия оправдывают миф превосходства, который в XIX веке формулировался как "бремя белого человека" (в частности, Р. Киплингом). Таковы представления, конструирующие европейскую идентичность в самих её основах, и эти основы - расистские. Поэтому появление нацизма в ХХ веке - явление отнюдь не случайное, но, напротив, закономерное. Это перенос колониалистских практик с окраин мира в центр Европы.
Колониализм, а с ним и расизм не могут полностью исчезнуть, пока существует либерально-капиталистическая система и соответствующая ей идентичность ("протестантская этика и дух капитализма", согласно Максу Веберу). Поскольку чтобы всё время воспроизводиться, этой идентичности необходимо разделение, противостояние и насилие.
По мере того как в центрах накопления капитала проявляются циклические кризисные и "стабильные" периоды, колониальная экспансия то усиливается, то приостанавливается. Правда, обывателю непросто понять эти закономерности, особенно когда колониализм приобретает финансово-экономические и культурообразующие формы, определяя саму идентичность "западного мира".
Примечательно, что для русско-византийской "континентальной" цивилизации колониализм как родовая особенность в принципе не характерен. В Византии крепостное право исчезло уже к XII веку. В рамках внешней политики, в отличие от западного колониализма, практиковалась мягкая ассимиляция - включение в орбиту империи. В России же крепостное право ужесточилось тогда, когда страна поменяла государствообразующую концепцию - вместо идеи неовизантийской преемственности ("Москва - Третий Рим") была принята доктрина вестернизации на тяжёлых для народа условиях.
Пройдя индоктринацию вестернизацией, Россия заняла подчинённое место в мировом разделении труда на правах поставщика зерна: дворянская верхушка получала сверхприбыли от хлебной торговли. Это делало очень выгодным использование сверхдешёвого крестьянского труда, укрепляло институт крепостного права. Таким образом, именно компрадорский правящий класс и глобальная зависимость, а отнюдь не монархическая государственность, обеспечивали отставание России, архаизацию экономической и политической жизни. В конечном счёте именно хлебная дворянская верхушка в 1917 году радостно "сдала" Государя.
***
В последнее время в западной политике наряду с ростом влияния нацистских и ультраправых идей (особенно в Восточной Европе) и диктата финансово-экономических институтов (МВФ, ВТО и др.) всё более ощутимы симптомы неоколониализма, в частности доминирования (гегемонии) "титульной" англо-американской культуры.
Одним из их проявлений следует считать "ориентализм" - дискурс западных элит о мировых окраинах, прежде всего о Востоке. В современной западной мысли по-прежнему доминирует образ Востока как чего-то монолитного и противостоящего Западу - эту ситуацию описывает, в частности, доктрина "конфликта цивилизаций" С. Хантингтона. Тот факт, что сами народы Востока такого противопоставления не знали и лишь в колониальную эпоху заимствовали его от европейцев (эффект "колониалистского бумеранга", используя термин Х. Арендт), не учитывается в рамках данной схемы. Не говоря о том, что само понятие "Восток", в которое укладываются такие разные цивилизации, как арабская, китайская и индийская, в действительности представляет собой теоретический конструкт, не обладающий реальным положительным смыслом и сводимый по своей семантике к негативному понятию "Не Запад" (по аналогии с "Украина - Не Россия" и "Украина - Антироссия"). Иначе говоря, удобный, адаптированный и предельно размытый образ Востока используется западным сознанием для специфических целей - для легитимации собственного мифа исключительности, культурного и политического мессианизма и экспансии.
Закономерен вопрос: что бы произошло, если бы Другой в лице Востока ("третьего мира", "глобального Юга" и т. п.) смог полностью ассимилироваться в западной культуре? На первый взгляд, это привело бы к нарастанию процессов вторичной модернизации в планетарном масштабе. В действительности ситуация сложнее. Как Запад не способен предоставить Востоку возможность оставаться "патриархальным", не затронутым вестернизацией, так он не способен и допустить его полной ассимиляции. Для политических нужд западных элит оптимален как раз неопределённый, промежуточный статус "периферии", статус Востока как "недозапада", поскольку именно такое положение обеспечивает извлечение из отношений с Востоком цивилизационной ренты, вывоз капиталов и ресурсов и утверждение культурной гегемонии.
Иными словами, колониальный мир - это мир, разделённые части которого находятся на расстоянии "полувытянутой" руки друг от друга. Вместо хрестоматийного "Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись" стоило бы сказать, что эти два мира не могут ни сойтись, ни разойтись по вине Запада.
В большинстве случаев культурная гегемония достигается за счёт навязывания Другому его ложного образа. Это не что иное, как принудительное формирование чужой идентичности. Навязывание идентичности - часть культурных практик неоколониализма. Их нарастание наблюдалось в 1960-е, когда на волне молодёжных революций проявился интерес к ориенталистике. Сегодня это явление называют новым ориентализмом, в рамках которого Запад вновь конструирует для себя "глобальный Восток". Или иначе: сегодняшняя ориентальная версия восточной культуры навязывается реальным странам и народам Востока в качестве западного стандарта. На первый взгляд дискурс ориенталистских исследований толерантен, поскольку целиком и полностью строится вокруг фигуры цивилизационного Другого. Но этот Другой есть обобщённый образ, построенный в западном интеллектуальном пространстве, и его изучение - это изучение отвлечённого конструкта вместо аутентичной культурной реальности.
Вначале культурный симулякр репрезентируется западной аудитории, затем, проходя через пространство чёрного ящика под названием "диалог культур", вменяется и навязывается изучаемой культуре как якобы аутентичный. Считается, что при этом соблюдены требования гуманистического подхода, исключающего позицию дискриминации. На деле же происходит разрушение чужой идентичности и включение её суррогата в западную парадигму, что, безусловно, является одним из проявлений вестернизации. Аналогичный принцип заложен в концепцию "локальных идентичностей", существующую в рамках современной регионалистики.
Тема культурных симулякров ориентализма и их использования в политике обсуждается в работах А. Негри, С. Амина, Э. Саида. Так, Эдвард Саид обвиняет западную науку в духовной поддержке и оправдании колониализма через "ложный образ Востока". Он пишет: ""Ориентализм" чаще всего воспринимали как своего рода голос порабощённых (обездоленные всего мира вдруг заговорили), нежели как мультикультуралистский и одновременно критический анализ власти, использующей знание для расширения своего влияния. Таким образом, я в качестве автора исполнял предписанную мне роль: быть саморепрезентацией того, что прежде было подавлено и искажено в научных текстах, составляющих дискурс, исторически обращённый не к народам Востока, а всё тому же Западу".
Саид постоянно возвращается к понятию orientals ("восточные"). Эта установка связана с тем, что автор понимает методологию западной ориенталистики как пример имперской дискурсивной практики. По его мнению, в самой традиции ориентальных исследований заложена одна из авторитарных практик позднелиберальной эпохи, практика плюралистической репрессивности.
Обратив внимание на российское идеологическое пространство, мы обнаружим, что роль сконструированного Другого в нём играют культ субъектов "модернизации" (вместо реальной модернизации) и многочисленные образы global russians - это же понятие, по существу, лежит и в основе украинской проектной идентичности. С точки зрения западного политического истеблишмента и большей части научного сообщества, Россия вписана в парадигму восточных культур. Историческая Византия для них также часть "Востока", остававшаяся христианской едва ли не по недоразумению. Этим убеждением подпитывается политика по "оттеснению России от тёплых морей", вытеснению её из европейского пространства, печально известная концепция "Междуморья" и иные геополитические проекты и доктрины.
К сожалению, русско-византийская культура, будучи тесно связанной с европейской, менее остро реагирует на деструктивные практики агрессивного ориентализма, нежели Ближний Восток, где всегда помнили и помнят о набегах крестоносцев, или Дальний Восток. В рамках восточных культур грань между "своим" и "чужим" гораздо более ощутима. Российская же ситуация обнаруживает наличие серьёзных проблем с пониманием национальной идентичности, и эта ситуация вызывает тревожные ожидания у критически мыслящих представителей русской культуры.
Постсоветская модель компрадорского капитализма возникла в поле постпротестантской идеологии и находилась в глубоком противоречии с реальным историческим опытом русского народа. Поэтому до сих пор Россия остаётся чем-то вроде конструктора, наспех собранного с помощью либеральных технологий. Комплекс либеральных идей в России постоянно путают с национальной идентичностью, хотя на Западе такой подмены нет. Там идентичность и традиция рассматриваются как неприкосновенный исторический ресурс, а либерализм, консерватизм, социализм - только как политические инструменты.
Главным фактором размывания русской идентичности до 2014 года были бессмысленные поиски "национальной идеи" и кощунственный "кастинг" ложных идентичностей, имевший целью замаскировать идентичность подлинную. Но в русском культурном контексте образ Святой Руси как "сосуда истинной веры" и образ социальной справедливости, "общества равенства и братства" - это разные проекции одной идеи, части одного целого. Восходят эти вариации к единому инварианту, к идее Третьего Рима. Данную идею, лежащую в основе детско-родительского комплекса русской культуры, не могла расщепить до конца даже революция. Режимы и правительства приходят и уходят, а византийская культурная матрица остаётся в памяти народа.