***
Признаки распада гуманистической утопии видны сегодня очень отчётливо. Публицист Егор Холмогоров в статье "Человек исчезает?" описывает их так: "По мере выработки ресурса, заданного христианской традицией, прогресс угасает или принимает извращённые формы. Там, где вчера боролись за равноправие для женщин, - сегодня борются за право носить паранджу. Там, где вчера создавали мир, в котором ребёнок был чист и невинен, защищён от взрослой грязи, там сегодня вводят "секспросвет" и "гейиноформацию" в школе. Там, где вчера защищали свободу мысли, сегодня борются за легализацию туманящих мысль и убивающих разум наркотиков. Там, где вчера утверждали право на жизнь, сегодня почти навязывают право на смерть".
Современное общество дискретно и фрагментировано, в нём усиливаются социальное расслоение, клановость, растёт роль локальных идентичностей, культура приобретает всё более нишевый характер, ей свойственны, с одной стороны, антитрадиционализм и антихристианские мотивы, с другой стороны, антирационализм, неприязнь к классической рациональности и фундаментальным энциклопедическим знаниям, узкие компетенции, и с третьей - провокативность, наивная демонстративность и агрессия, примитивизация языка, ультраправый радикализм под маской остаточной гуманистической рациональности - словом, всё то, что заставляет говорить о "новом варварстве" в культуре и об архаизации господствующей социальной модели.
Сегодня мы видим, как с религиозным экстазом и фанатизмом, достойными "святой инквизиции", гуманизм отстаивает собственный культ, собственный "символ веры". Он претендует на "всего человека", на его душу - но не с намерением исцелить, а желая выстроить по рациональным лекалам, в соответствии с "цивилизационными стандартами". По-видимому, нынешним хозяевам дискурса, оправдывающим свою безнаказанность виртуальной борьбой с давно не существующим "совком", никакой реальной правозащиты не требуется. Они бы предпочли иметь дело с неоплеменным обществом информационной эпохи. Именно такое общество - электронную деревню - они усиленно пытаются строить. Общество с виртуальной экономикой, избирательным правоприменением, "цивилизованной" лицензией на убийство. Таким неоплеменным обществом с электронной "прошивкой" удобно управлять.
Поэтому внутренне непротиворечивый образ, стоящий за понятием "гуманистическая современность", сегодня выглядит всё менее убедительно. Мы, современники позднего, разрушающегося модерна, всё острее ощущаем, что живём в переходную эпоху.
Признаки распада отмечают и сами сторонники гуманизма. В этой ситуации западные интеллектуалы обсуждают пути и формы исторической ретирады - отказа от гуманистического универсализма - и возможность при этом сохранить лицо. Обсуждаются идеи "несравнимости цивилизаций" и принцип "культурно-ценностного плюрализма", о котором писал ещё Дж. Грей в нашумевших "Поминках по Просвещению". Тогда стремление оспорить универсалистские претензии современного неолиберализма, в частности идею универсальных "западных ценностей", воспринималось как фронда. Сегодня это неизбежность.
Отказ от идеи универсализма в пользу тезиса об уникальности культур - уже не вопрос принципа, а вопрос времени. Право на метапозицию по отношению к другим культурам, право говорить от имени единых стандартов было обусловлено доминированием протестантской традиции, которое отмечалось ещё М. Вебером.
Под завалами в брюссельском аэропорту, под развалинами Пальмиры и Горловки догорает эпоха. Эпоха "гуманистической" доктрины, принёсшей человечеству больше горя, слёз и крови, чем эпоха религиозных войн. Почему это произошло? Ответить не так уж сложно, если не избегать очевидного. Потому что гуманистические войны тоже были религиозными. Победитель становился жрецом гуманистического культа. Это позволяло ему утверждать: естественное право - это моё право, "частная личность" - это моя личность, независимость существует только для меня, права и свободы принадлежат мне.
Сегодня продолжение политики гегемонизма, тотального контроля и проекции силы чревато мировой войной, за которую никто не хочет брать единоличную ответственность. Альтернатива одна - демонтаж мирового постгуманистического неолиберального режима. Как провести этот демонтаж в своих интересах - вот вопрос, который стоит на повестке дня у политиков. И понять их можно: лучше отменить идеологию модерна "сверху", чем ждать, пока её отменит "снизу" кто-нибудь вроде ИГИЛ или европейских неонацистов.
***
Всё сказанное, однако же, не означает отмены вслед за гуманистическим универсализмом самого понятия "права человека". Как раз наоборот, избавление от бремени просветительской утопии позволит наполнить это понятие реальным смыслом. Дело в том, что источник социально-правового равенства заключается не в самом понятии права и технологиях правозащиты и не в абстрактном представлении о "частной личности", он - выше. Говорить о правах человека имеет смысл в рамках традиции и нравственного подхода к праву; только в этом случае понятие "право" (неизбежно компенсированное понятием "ответственности") перестаёт быть фиктивным и наполняется смыслом.
В 2008 году на архиерейском соборе РПЦ МП был принят документ под названием "Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека". В нём отражена позиция христианской ортодоксии в этом вопросе. В документе, в частности, сказано: "Слабость института прав человека - в том, что он, защищая свободу выбора, всё менее и менее учитывает нравственное измерение жизни и свободу от греха". И ещё: "Сохранение человеком богоданного достоинства и возрастание в нём обусловлено жизнью в соответствии с нравственными нормами, ибо эти нормы выражают первозданную, а значит, истинную природу человека, не омрачённую грехом. Поэтому между достоинством человека и нравственностью существует прямая связь. Более того, признание достоинства личности означает утверждение её нравственной ответственности". На первый взгляд, эта фраза звучит так, словно она обращена исключительно к верующим. На самом деле это не так. Категории нравственности, права и ответственности существенны и для людей, не верующих в Бога как такового, но разделяющих с христианами их нравственные принципы, - эти люди находятся вне церкви, но внутри христианской нравственной и социокультурной парадигмы.
***
Почему западные элиты не любят Россию? У этой нелюбви есть как рациональные, так и иррациональные причины. Немалую роль играют русофобские мифы - например, связанные с социокультурными различиями между восточной и западной ветвями христианской традиции.
Как известно, в России не было Возрождения и Реформации. Русская средневековая культура до конца не превратилась в секулярный рационализм; элементы средневековой сакральности даже удалось внедрить в проект советского модерна. Эта наша особенность пугает западноевропейцев как всякая альтернатива. Одно дело "чужие" монголы или китайцы, другое - альтернативные христиане. Не я и не Другой. Культурное alter ego. Чувство расколотого "Я" очень некомфортно. Феномен России болезненно сказывается на евроидентичности, давит на подсознание Запада.
Россия слишком сильно напоминает западным европейцам о них самих, но настоящих. Не выпавших из христианской традиции и не отвергших христианские истины. Особенно остро это ощущается сейчас. Ведь Европа уже готова расстаться со своей христианской идентичностью и не может не думать о том, кто подберёт и использует этот исторический ресурс.
В данной ситуации Россия действительно может стать единственным наследником христианской традиции, хранительницей как её византийской, так и европейской линии. А Европе необходимо вернуться к христианским ценностям, ей нужна новая христианизация общества.
***
Если возвращение на исторический путь в России произойдёт раньше, чем в Западной Европе, это неизбежно запустит процесс деконструкции ряда стереотипов западного мышления, прежде всего психологического барьера западных европейцев по отношению к восточнохристианской, византийско-православной традиции.
Философ Константин Леонтьев в своё время писал: "В нравственном мире мы знаем, что Византийская идея не имеет того высокого и во многих случаях крайне преувеличенного понятия о земной личности человека, который внесён в историю Германским феодализмом, знаем наклонность Византийского нравственного идеала, разочарованного во всём земном, в счастии, в устойчивости нашей собственной чистоты, в способности нашей к полному нравственному совершенству здесь, долу".
Фобия западноевропейского сознания по отношению к византийству объясняется просто. Это подсознательный страх потери цельности, утраты собственного "Я". Западноевропейцы прекрасно понимают, что византийство - часть некогда общей христианской традиции. И если в рамках русско-византийского сегмента исконные христианские ценности сохранятся лучше, чем на Западе, придётся не просто смириться с существованием этой альтернативы, но признать её лидерство в восстановлении христианской идентичности, которая в последние годы понесла явный ущерб. Жутковатая перспектива для западного обывателя. Но логика кризиса евроидентичности ведёт к преодолению исторических фобий.
Некоторые философы и богословы были склонны связывать русскую традицию и социальную этику с ролью "катехона" - "удерживающего". Можно спорить о плюсах и минусах такого определения. Мы ограничимся простой констатацией: если России удастся сохранить свою православную идентичность, она поможет сохранить и общехристианскую идентичность для всей Европы. Тогда она окажется в авангарде общеевропейской духовной репатриации, станет драйвером этого великого исторического процесса.
Лидер итальянской партии "Северная Лига" Маттео Сальвини и его соратник - журналист, президент культурной ассоциации "Ломбардия-Россия" Джанлука Савоини - уверены, что идеи, транслируемые Россией, могут служить ориентиром для всей Европы. При этом одним из фундаментальных пунктов своей программы они называют "принцип права народов на самоопределение", поддерживают референдумы за независимость Шотландии и Каталонии и точно так же - крымский референдум.
Дж. Савоини уверен: "Европейский союз, по сути, - это набор экономических и банковских интересов, у него нет общей внешней политики, нет единой политики по защите собственных границ (фактически к ним ежедневно вторгаются тысячи нелегальных иммигрантов). У ЕС нет общей чёткой программы, которую поддержало бы европейское население, а существует только видение сильных лобби, диктующих своё мнение национальным правительствам. С 1945 года Европа была разделена на зоны влияния Америки и CCCP, после распада Советского Союза здесь остался лишь американский диктат. Европа, контролируемая банками, с самого начала была подчинена геополитическому выбору Вашингтона и интересам мировых финансовых групп. Именно поэтому необходимо дать слово народу, чтобы он, наконец, смог освободиться от этой бюрократической структуры, получающей приказы от настоящих хозяев мира".
***
Новая христианизация общества отнюдь не означает возврата к элементам средневековой теократии; светское государство остаётся светским. Речь идёт именно о ценностях, поскольку христианские ценности - это глубинная основа европейской идентичности, отказываясь от которой Европа перестаёт быть собой. Речь идёт о христианской репатриации.
Перед Европой сегодня стоит задача вернуть свою идентичность. Это требует долгого и трудного "возвращения к себе", то есть христианской репатриации. Разумеется, слово "репатриация" имеет здесь особый смысл - это возвращение в историю, на историческую, а не географическую родину. Перед Россией проблема христианской репатриации стоит так же остро, но ситуация осложняется диктатурой влиятельных социальных миноритариев, прежде всего компрадорских "элит". У российских компрадорских "элит" - управленческих, корпоративно-олигархических, экспертных групп и медиаструктур - стоящая перед обществом историческая задача вызывает резкое неприятие. Согласно либеральной логике Россия не является полноценной частью западного мира и вполне европейской страной, поскольку не соответствует тем или иным современным "стандартам". Историческое сознание с точки зрения этой доктрины основано на "тоталитарных ценностях", поскольку в рамках рыночного общества никакие ценности не могут быть выше их рыночной цены. С точки зрения подавляющего большинства (85 %), позиция эта, мягко говоря, спорная. Но поскольку в выработке политического курса она до сих пор доминирует, это может привести к социальным потрясениям, если компрадорская часть российского политикума не одумается и не примет неизбежное.
Между тем роль русской Церкви в общеевропейской христианской репатриации может оказаться ключевой, особенно в условиях постсекулярного мира. По отношению к проблематике постсекулярности российские учёные "находятся если не в самом авангарде, то как минимум на переднем крае. Россия - это лаборатория постсекулярности. Кто как не русские могут рассказать миру о том, что такое религия, что такое религия в постсекулярных условиях? Религия, которая вышла из гетто, куда её загнали, из советской политики… В этом смысле, к России есть интерес в мире. И религия - та сфера, где российские исследователи могут сказать что-то действительно интересное для мирового сообщества".
Но наша роль в общеевропейской христианской репатриации будет высока лишь в том случае, если Церковь в самой России станет активным социальным игроком и не будет поглощена авторитарным либеральным государством. Русской Православной Церкви предстоит освободиться от элементов ложной идентичности в духе "секулярной Реформации" и не обслуживать идеологически секулярную политическую повестку.
Напротив, в условиях постсекулярности нравственное влияние Церкви на светскую часть общества растёт. В этих условиях освобождение от либерал-православия и выбор в пользу социал-православия станут мощным социальным и политическим толчком для всего русского общества.
Глава 6. Социалистическое наследие и консервативные ценности
Лики социализма. - Логика десоветизации. - Судьба реального социализма. - Судьба консерватизма. - Консервативный социализм.
***
Понятие "социализм" сегодня предельно мифологизировано как его противниками, так и сторонниками. При слове "социализм" в сознании у многих неизменно зажигается одна-единственная лампочка под названием "СССР", как в ответ на слово "фрукт" память услужливо выдаёт "яблоко", а при слове "поэт" мы вспоминаем Александра Сергеевича Пушкина. И такая инерционность сознания, прямо скажем, не способствует критическому осмыслению безбрежного социалистического наследия.
Если смотреть на вещи с позиции человека, прожившего большую часть жизни в Советском Союзе, это становится понятно. Но через четверть века после исчезновения СССР накопилось немало резонов рассматривать проблему социализма в более широкой исторической перспективе, чем краткий курс исторического материализма или даже марксистское древо социальной философии.
Социализм представлен в истории не одной лишь советской и современными ей китайской, кубинской, корейской и другими версиями и не только трудами некоторых западных левых авторов. Даже при беглом взгляде мы обнаружим вариации на тему социальной справедливости в "Деяниях святых апостолов", у Иоанна Златоуста, в слове "Против ростовщиков" Григория Нисского, наконец, у Лактанция, который, например, ещё в IV веке (!) писал: "Чтобы других подвергнуть своему рабству, люди стали собирать себе в одни руки первые потребности жизни и беречь их тщательно… После того, составили они себе самые несправедливые законы под личиною мнимого правосудия, посредством которых защитили против силы народа своё хищничество" ("Божественные наставления", кн. 5, гл. 6).
Вот и говорите теперь, что идеи первоначального накопления, "политической надстройки" и эксплуатации родом из "Капитала" К. Маркса. А крестьянские мысли о "Божьей земле", "всеобщем поравнении" и "чёрном переделе"? А проблема разрыва между деньгами и трудом, которую стремились решать посредством welfare state - государства всеобщего благосостояния? Иными словами, нет единого социализма, но есть множество эгалитаристских теорий.
Обсуждая признаки политической тирании в СССР в определённые периоды его существования, мы обсуждаем не социализм как таковой. По большому счёту социализм в советском государстве присутствовал в довольно скромных масштабах, чего, правда, нельзя сказать о советском обществе, заряженном традицией крестьянской общины и исторической эсхатологией. Зато черты реального социализма - в отличие от большевизма - мы найдём в русско-византийской традиции. Например, если вспомним, что в Византии после XII века не было рабов и крепостных, что ассимилируемые Византией народы сохраняли свою идентичность, письменность, культуру ("пластичный универсализм"), что в ромейской империи были выборные императоры, считавшиеся "первыми из равных", и это напоминало скорее принципат, нежели хрестоматийное "самодержавие".