Процесс устранения, или ликвидации, идет по отлично разработанной схеме. Первый шаг – убрать этого человека с поста в его собственной стране. Вызванный приказом в Москву, он должен будет выбирать между повиновением и немедленным исключением из рядов. Он не может отказаться и остаться при этом членом коммунистической партии. Но если он занимает достаточно высокое положение, то, возможно, его превратят в мальчика на побегушках у Советов. Его вызовут в штаб-квартиру Коминтерна и проинформируют, что его выбрали для выполнения важного задания в Китае, на Ближнем Востоке или в Латинской Америке. Это и будет началом конца его карьеры. Отлученный от своей собственной партии, получив поручение делать то, что он практически не знает, он потом вернется в Москву, чтобы предстать перед очень строгим руководителем из Коминтерна.
– Ну что, товарищ, – скажет его начальник, – каких результатов ты добился, просидев шесть месяцев в Бразилии и потратив пять тысяч долларов?
Объяснения и извинения в этом случае не принимаются. Всем понятный и знакомый аргумент, исходящий из очевидного факта, что рабочий класс Бразилии еще не достиг надлежащего уровня политического сознания, чтобы воспринять коммунистическое учение, пропустят мимо ушей. Это все будет доведено до сведения его товарищей в родной стране; и, если они еще не совсем позабыли о нем, они увидят его в новом свете. Коминтерн послал его в Бразилию, а он не выполнил задание.
Следующий шаг логически вытекает из всего произошедшего. Он получит работу в одном из тысяч советских учреждений. Станет рядовым работником на службе советского правительства, а его политическая карьера закончится. В этот момент, если у него есть хоть какая-то твердость характера, ему стоит выехать из Советского Союза и вернуться в свою страну, оборвав все связи с Советской Россией и Коминтерном. Но сделать это редко кому удается.
В одной из самых трагических ситуаций такого рода оказался мой друг Станислав Губерман, брат известного во всем мире скрипача. Губерман, которого в наших кругах называли Стах Губер, во время мировой войны участвовал в польском революционном движении. Вместе с Мюнценбергом он был одним из основателей Коммунистического союза молодежи. Он отлично работал в подпольной коммунистический партии и вскоре вошел в ее руководство. Там, в Польше, он не раз приговаривался к тюремному заключению, его часто жестоко избивали полицейские.
Когда Коминтерн решил сделать перестановки в Центральном комитете польской партии, Губера вызвали в Москву. Вскоре его перевели в только что созданное бюро, связанное с железной дорогой. Губер совершенно не представлял специфику работы в такой сфере. Тщетно он просил руководство вернуть его обратно в Польшу, где бы он снова мог работать на партию. Его перебрасывали из одного бюро в другое, давая возможность прочувствовать на собственной шкуре все подводные камни и все нюансы советской бюрократии, но уехать домой к польским товарищам так и не позволили.
Когда в Доме Советов праздновали пятнадцатую годовщину образования Коммунистического союза молодежи, он все еще находился в Москве и работал каким-то секретарем в советском учреждении. Новые видные деятели советского режима находились в президиуме, блистая величием и своей значимостью. Перед ними произносились волнующие речи, в которых подчеркивалась роль комсомола в Советской России и в мире. Где-то в зале, на задних рядах, сидел Стах Губер, один из основателей Коммунистического молодежного союза. Затем, бесцельно бродя по зданию, он натолкнулся на старого товарища, который тоже потерял все привилегии. Они оба были очень рады этой неожиданной встрече, и старый друг пригласил Губера к себе. Всю ночь они провели за бутылочкой, предаваясь светлым воспоминаниям и рассказывая друг другу анекдоты. Через несколько дней Стаха Губера вызвали в контрольную комиссию Коминтерна:
– Вы были дома у товарища N ночью в прошлую среду?
Губер признал "обвинение". Его сразу же исключили из партии, а значит, теперь он не мог устроиться ни на какую работу. Ему велели немедленно выехать из квартиры и оставили его таким образом без крыши над головой. Он пришел жить ко мне.
В те дни я был практически уверен, что Стах совершит самоубийство. Но ему помог Мануильский – один из руководителей Коминтерна. Контрольную комиссию убедили пересмотреть решение. Губера восстановили в членах партии с занесением в учетную карточку выговора – "строгого и последнего предупреждения". Ему дали работу в железнодорожном депо города Великие Луки. Губер понимал, каким ненадежным было его положение, и работал с огромным рвением, надеясь, что в конечном итоге из его личного дела удалят эту "черную метку".
Он трудился столь успешно, что в 1936 году был награжден авиапутешествием из Великих Лук в Москву на ноябрьское празднование очередной годовщины большевистской революции. Самолет разбился, и Стах Губер погиб. Несколько месяцев спустя один его друг сказал мне:
– Стаху повезло, что он погиб в авиакатастрофе!
И это действительно была удача. Там, в провинции, в Великих Луках, местный партийный руководитель наградил его за хорошую работу, но для ОГПУ он был просто старый большевик, которого исключили из партии и потом восстановили, что называется, под честное слово, то есть с испытательным сроком. Когда же чистка рядов достигла своего апогея, ОГПУ бросилось на поиски Стаха Губера.
Конец не всегда был столь трагичен. Когда Томан, руководитель Коммунистической партии Австрии, был назначен воспитателем в общежитии моряков в Ленинграде, он договорился, чтобы ему прислали из Вены телеграмму, будто его мать при смерти. На этот раз Москву одурачили. Вернувшись в Вену, Томан тут же объявил о своем разрыве с Коминтерном.
Группа зарубежных коммунистов, проживающих в Москве, главным образом в гостинице "Люкс", в качестве постоянных представителей своих партий, всегда вела образ жизни, который совершенно отличался от образа жизни простых советских людей.
Конечно, коммунистические партии не посылали руководителей первого уровня на постоянное место жительства в Москву. Люди вроде Браудера, Политта и Тореса приезжали, только лишь когда их вызывали на важные конференции и съезды. Но каждая партия имела своих постоянных консулов в Москве, которые отличались от регулярного дипломатического корпуса тем, что их зарплаты выплачивались вовсе не теми, кто отправил их сюда. Они не вызывали уважения ни у членов большевистского Бюро, ни у самого Сталина; тем не менее они ведут (или до недавнего времени вели) в Москве блистательную светскую жизнь.
Во время голода, который сопровождал насильственную коллективизацию в 1932–1933 годах, когда средний советский трудящийся должен был как-то выживать на хлебе и вяленой рыбе, специально для этих иностранцев были созданы кооперативы, где они могли закупать продукты по умеренным ценам – продукты, которые тогда вообще нигде нельзя было купить за деньги. Гостиница "Люкс" стала символом социальной несправедливости, и обычный москвич, если его спрашивали, кто живет в Москве с комфортом, неизменно отвечал: "Дипломатический корпус и иностранцы в гостинице "Люкс".
Горстке российских писателей, актеров и актрис, которые иногда пересекались с людьми из Коминтерна, приходилось вылизывать тарелки за иностранной аристократией. Русские приходили к ним и просили пустяковые, но очень нужные вещи: лезвия для бритв, иголки, помаду, шариковые ручки или немного кофе.
Для ОГПУ международная община, живущая в гостинице "Люкс" за счет правительства, была и есть предмет для подозрений. Этот картонный мир "пролетарской революции" всегда кипит интригами и взаимными обвинениями: каждый иностранный коммунист обвиняет другого в его недостаточно выраженной верности Сталину. Используя подсадных "гостей" в "Люксе", ОГПУ слушает все обвинения и контробвинения, а также записывает их и складывает в огромные досье.
С началом великой чистки начались масштабные аресты и ликвидация иностранных коммунистов, живших в Советском Союзе. Консулы Коминтерна пачками сдавали своих соотечественников. Будучи лично ответственными за всех зарубежных коммунистов, пребывающих тогда в Советском Союзе, они могли сохранить свое положение, а зачастую и спасти свою голову, только поставляя своих земляков в ОГПУ.
С грустной иронией я констатирую, что в то время, когда Коминтерн стал креатурой Сталина и ОГПУ, Советская Россия пользуется наивысшим престижем в демократических странах. Провозглашенный в речи Димитрова на VII конгрессе Коммунистического интернационала в 1935 году Народный фронт, ставший чем-то вроде всем известного троянского коня, ознаменовал начало нового периода. Отказавшись от непопулярных большевистских лозунгов, которые почти два десятилетия так и не смогли претвориться в жизнь ни в одной зарубежной стране, Москва сейчас проникла в цитадель капитализма как сторонник мира, демократии и борец с Гитлером. Несмотря на то что мы все жили под постоянной угрозой попасть под великую чистку, Сталин дал согласие на принятие "самой демократической конституции в мире". Эта конституция существовала только на бумаге и открыто гарантировала постоянную власть его новой партии, построенной по фашистскому образцу, однако многие иностранные либералы считали ее если не величайшим достижением, то по меньшей мере "серьезным стремлением" к этому.
С практической точки зрения Народный фронт имел значение в пяти странах: в Соединенных Штатах, Великобритании, Франции, Испании и Чехословакии. Во всех фашистских и полуфашистских странах Коминтерн сложил руки без всякой попытки сопротивления. Будучи руководителем военной разведки в Западной Европе, я имел возможность наблюдать, что так называемые подпольные коммунистические партии Германии и Италии ничего собой не представляли. В них было полно фашистских провокаторов и доносчиков, а потому они только и могли, что посылать людей на смерть. Коммунизм в этих странах давным-давно обанкротился, и если новая революционная война и захлестнет Германию, то это случится в результате гитлеровской войны, но никак не из-за действий Москвы.
В стабильных и прогрессивных демократических странах Скандинавии лозунги Народного фронта уже никому не интересны, так же как и революционные призывы прошлых лет.
С другой стороны, хотя в Великобритании новый образ Москвы привлек немногих сторонников среди трудящихся масс, ее антифашистские заявления произвели впечатление на многих студентов, писателей и профсоюзных лидеров. Во время испанской трагедии и в дни подписания Мюнхенского договора многие отпрыски британских аристократов шли как в Интернациональную бригаду (армия Коминтерна в Испании), так и на службу в нашу разведку. Московские показательные процессы шокировали многих новых рекрутов. В разгар чистки один из членов Центрального комитета Британской коммунистической партии сказал одному моему сослуживцу:
– Зачем Сталину расстреливать ваших людей? Я знаю, как преданно вы служите Советскому Союзу, но я уверен: если вы вернетесь в Москву, вас тоже расстреляют.
Такие настроения нарастали и тут же шли на спад.
Репрессии продолжались. Ужасные картины войны в Испании раскрывали все ужасы тоталитаризма. А Сталин продолжал собирать вокруг себя своих международных сторонников, видя в них залог великого союза с демократическими государствами против Гитлера.
Народный фронт во Франции был так тесно связан с франко-советским альянсом, что почти полностью захватил правительственные структуры. На самом деле были и такие, как Леон Блюм, которые пытались сдержать влияние военной ситуации на внешнюю политику, но такие попытки практически всегда терпели крах. Большинство французов – от генерала Гамелена и депутата от консерваторов де Кериллиса до профсоюзного лидера Жуо – были привержены идее о том, что безопасность Франции связана с Москвой, что Народный фронт сделался доминирующим фактором французской жизни. Внешне Коминтерн действовал через свои карманные организации. Газеты вроде "Суар", книжные клубы, издательские дома, театры, кинокомпании – все они стали инструментами "антигитлеровского" фронта Сталина. Однако работа шла и гораздо глубже: за кулисами ОГПУ и советская военная разведка лихорадочно работали над захватом государственных институтов Франции.
Страна все же не была полностью слепа. В палате депутатов часто обсуждали запросы, в которых гневно говорилось о том, что советское правительство слишком хорошо информировано о секретах французской военной авиации. Каковы бы ни были основания для этих обвинений, но факт оставался фактом: мы, советская разведка, считали некоторых высокопоставленных французских чиновников "нашими людьми".
Влияние Москвы на Чехословакию было еще значительнее. Большинство важных министров пражского правительства смотрело на Советскую Россию как на бдительного стража независимости их страны. Здесь авторитет Кремля подкреплялся еще и неким элементом панславизма. Чехи уверовали в то, что великий славянский брат защитит их от нацистской Германии, и позволили втянуть себя в одну из самых трагичных интриг в современной истории. Я имею в виду историю о том, как Москва использовала чешское правительство в интересах Сталина. Я рассказал ее в предисловии.
В США Коммунистическая партия никогда не имела по-настоящему серьезного влияния, и Москва всегда относилась к ней с большим презрением. За все долгие годы своей деятельности, вплоть до 1935 года, Коммунистическая партия Америки почти ничего не добилась. Профсоюзы не откликались на ее лозунги, а массы американского народа едва ли вообще знали о ее существовании. Но и в то же время эта партия была важна для нас, потому что имела более тесные по сравнению с другими коммунистическими партиями связи с нашим ОГПУ и разведкой. В период механизации и модернизации Красной армии члены Американской коммунистической партии были нашими агентами на авиационных и автомобильных заводах, а также на фабриках, производящих боеприпасы и военное снаряжение.
Несколько лет назад, находясь в Москве, я сказал руководителю нашей военной разведки в Соединенных Штатах, что, на мой взгляд, он зашел слишком далеко в мобилизации такого большого количества функционеров американской партии в шпионских целях. Его ответ был вполне типичен:
– Ну и что? Они получают хорошие деньги от Советов. Они никогда не совершат революцию, так пусть хоть отрабатывают свои оклады.
Заполучив в свои ряды тысячи рекрутов, которые встали под знамена демократии и коммунистической партии, ОГПУ с помощью шпионажа получило в Соединенных Штатах очень большую и ранее не охваченную территорию. Тщательно скрывая свое истинное лицо, коммунисты нашли путь проникновения на сотни ключевых позиций. У Москвы появилась возможность влиять на поведение чиновников, которым никогда бы и в голову не пришло подойти к агенту Коминтерна или ОГПУ ближе чем на десять футов.
Возможно, более впечатляющим и интересным, чем успешный шпионаж и давление на политиков, было проникновение Коминтерна в профсоюзы, издательские дома, журналы и газеты. Этот маневр был осуществлен с помощью простой замены метки "Коминтерн" на штамп "антигитлеризм".
Члены Коминтерна всегда смотрели на свою всемирную партию и ее московское руководство как на первый и самый важный объект их преданности. Будь то Кипенбергер, являвшийся членом Комитета по военным делам в немецком рейхстаге, Галлахер в британской палате общин или Габриэль Пери в Комитете по иностранных делам французского парламента, все они проявляли лишь одну преданность – преданность Коминтерну. Когда же Коминтерн стал личным инструментом Сталина, они перенесли свою преданность на него.
Эпоха Народного фронта подошла к концу, закончившись 23 августа 1939 года оглушительным крахом. Занавес упал, прекратив фарс под названием "Народный фронт" в тот момент, когда глава советского ЦИК Молотов в присутствии улыбающегося Сталина поставил свою подпись под росчерком пера нацистского министра иностранных дел фон Риббентропа. Пакт Москва – Берлин был заключен. Так Сталин дал Гитлеру карт-бланш – полную свободу действий, а через десять дней разразилась война. В Берлин была отправлена советская военная миссия, целью которой было прояснить и определить детали всеохватывающего сотрудничества двух самых крупных автократий и тираний, когда-либо известных миру.
Именно об этом сплаве двух диктатур Сталин мечтал нескольких лет. Увязнув в топком болоте своих экономических и политических просчетов, он надеялся лишь на то, чтобы идти дальше с Гитлером рука об руку и тем самым удержаться во власти.
Сталин всегда совершенно цинично относился к Коммунистическому интернационалу и его зарубежным функционерам. Намного раньше, еще в 1927 году, в большевистском политбюро он сказал:
– Кто эти люди в Коминтерне? Всего лишь наемники на содержании у Советов. Да они и через девяносто лет нигде не совершат революции.
Излюбленным словечком Сталина, которым он называл Коминтерн, было слово "лавочка". Но он весьма тщательно заботился о том, чтобы эта лавочка существовала, потому что она служила его целям как в сфере внешней политики, так и в международных маневрах. Как и ОГПУ, это было его самое действенное личное оружие.
Хотя Сталин и нанес смертельный удар Коминтерну, подписав пакт с Гитлером, он приложит все силы, чтобы сохранить костяк партийных механизмов в демократических странах. Они будут продолжать поддерживать его слабеющую власть и до конца играть роль креатуры его тоталитарного деспотизма.
Однако 23 августа 1939 года ситуация изменилась: теперь мир знает, что тот, кто служит Сталину, служит и Гитлеру.
Глава 3. Рука Сталина в Испании
История советской интервенции в Испанию все еще остается главной тайной испанской гражданской войны. Мир знает, что эта интервенция была, но это все, что ему известно. Он не знает, почему Сталин принял решение об интервенции, как он проводил там операции, кто были те неизвестные люди, которые отвечали за его кампанию, что он надеялся извлечь из этого и как закончилось предприятие.
Так случилось, что я оказался единственным выжившим за границей из группы советских служащих, которые непосредственно приложили руку к организации советской интервенции в Испанию. А кроме того, я единственный сейчас, кто может свободно рассказывать об этих драматических событиях новейшей истории. Будучи руководителем советской военной разведки в Западной Европе, я был в курсе любого более или менее важного шага, предпринимаемого Кремлем в связи с Испанией. Еще и до того я в течение многих лет занимал пост, который позволял мне быть в тесном контакте со сталинской внешней политикой, куда в качестве органической части ее входила и испанская кампания.