- Спокойной ночи, Джек. Спасибо тебе за очень хороший вечер.
Она была слишком поражена и ошарашена, чтобы еще что-нибудь чувствовать.
Потом, уже в постели, когда она лежала, неподвижно уставившись в потолок, ее попеременно захлестывали чувства замешательства, удивления, унижения. Вот, значит, как. Ей двадцать один год, она богата, привлекательна, ее - по крайней мере, теоретически - хотел бы заполучить каждый; и в то же время она явно предмет всеобщих насмешек, олицетворение фригидности, ходячий пример старой девы, прославившейся своей моральной безупречностью. Но ведь это кошмар. Она теперь никогда не сможет встретиться взглядом с кем бы то ни было из людей привычного ей круга. Значит, у нее за спиной они все понимающе переглядываются, улыбаются друг другу и думают: вот, дескать, идет Вирджиния, бесполая бедняжка, навеки нацепившая пояс целомудрия; как странно, ведь брат у нее такой красавчик и такой любвеобильный; очень странно, будут они перешушукиваться: ей давно пора быть замужем, все ее одногодки уже давно повыходили, а она… бедняжка Вирджиния, какой позор, никто ее не хочет, все ее боятся, и почему только так получилось, ну что ж, у нее хотя бы есть ее работа, это все-таки лучше, чем ничего… подобные мысли одолевали ее всю ночь напролет, словно тягостная, бесконечная и заунывная песнь о ее сексуальной неполноценности. К утру она уже готова была совершенно открыто, публично лечь в постель с первым попавшимся мужчиной, на которого упал бы ее взгляд. Независимо от того, любила бы она его или нет, независимо даже от того, нравился он ей или не нравился.
Однако столь отчаянные и решительные шаги не потребовались. В десять утра зазвонил телефон. Звонила Мадлен Далглейш; она снова приехала в Нью-Йорк и была бы страшно рада, если бы Вирджиния смогла с ней пообедать. Вирджиния пришла в "Плазу" - прогулявшись до нее пешком - с раскалывающейся от боли головой, в самом скверном настроении и отлично отдавая себе отчет в том, что ее репутация никак не сможет измениться к лучшему, если ее будут видеть в компании перевалившей за средний возраст англичанки; метрдотель подвел ее к столу миссис Далглейш - и взгляд Вирджинии встретился со взглядом молодого человека такой красоты, какую ей до сих пор не приходилось даже видеть.
Впоследствии Вирджиния много раз задавалась вопросом, как бы могла сложиться ее жизнь, если бы она познакомилась с Александром Кейтерхэмом на день-два раньше или неделю-другую позже, то есть тогда, когда она была бы более собранной, не чувствовала себя столь уязвимой и уязвленной. Несомненно, она и тогда обратила бы внимание на его незаурядную внешность, пришла бы в восхищение от его элегантности, оценила бы его обаяние; оставалось, однако, только гадать, была бы ее реакция и в этом случае такой же сильной и эмоциональной. Но там, в "Плазе", когда Вирджиния впервые увидела его, внутри ее словно все перевернулось: она влюбилась с первого же взгляда. Она всегда сомневалась в том, что любовь с первого взгляда действительно существует; конечно, ей приходилось слышать и читать о такой любви, приходилось участвовать в спорах на эту тему, но она никогда не верила, что это возможно, и никогда не испытывала сама даже отдаленно ничего подобного. Любовью для нее были те чувства, которые демонстрировали ее родители: нежность, верность, со стороны матери - высокая степень готовности к тому, чтобы оставлять в стороне свое "я", а также явное удовольствие, которое оба получали, находясь в обществе друг друга. Вирджиния никак не могла поверить, что столь сложное сочетание чувств во взаимоотношениях двух людей может быть установлено, да даже просто распознано за одно какое-то мгновение. Но в тот день, в Пальмовом зале "Плазы", она поняла, что, по крайней мере, отчасти была не права. И впервые за всю свою жизнь почувствовала сильнейшее сексуальное желание. Стоя возле стола и с беспокойством глядя на молодого человека, поднявшегося, чтобы поздороваться с ней, она остро почувствовала, как глубоко внутри мгновенно нарастает огромный, физически ощутимый ком радостного удовольствия, и ее удивило и потрясло это чувство, но в то же время - учитывая все, что пережила она за предыдущие двенадцать часов, - оно вызвало у нее невероятное облегчение; своевременность, с которой это чувство пришло, показалась Вирджинии даже в чем-то забавной; она на мгновение прикрыла глаза, чтобы поплывший перед ней зал снова принял нормальное положение; и, когда это произошло, взяла протянутую ей для приветствия руку и снова испытала такой же горячий и мощный прилив желания.
- Александр Кейтерхэм, - произнес он, и голос его звучал негромко, слегка в нос и по-английски музыкально. А она настолько смешалась, была настолько потрясена своей собственной реакцией на него, что в самом прямом смысле слова забыла, как ее зовут, и так и стояла, не в силах отвести от него взгляд и мучительно соображая, что бы такое ей сказать, чтобы не выглядеть полной дурой.
Мадлен Далглейш, несколько удивленная и не вполне понимающая, что тут происходит, решила вмешаться:
- Мисс Прэгер! Страшно рада вас видеть! Я стольким людям в Англии рассказывала о том, как в зале, переполненном прекрасными молодыми людьми, вы так долго и с увлечением беседовали со старой занудой, что слава о вас облетела всю страну. Ведь правда, Александр?
- Истинная правда, - ответил Александр.
- Какая чепуха! - одновременно с ним заговорила Вирджиния. - Вы были самым интересным человеком на том ужасном приеме, я получила огромное удовольствие от нашего разговора и была так расстроена, когда на следующий день вам пришлось отменить нашу встречу.
- Ничего, - сказала Мадлен Далглейш, - это никогда не поздно. Александр и я с удовольствием осмотрели бы Уолл-стрит и его окрестности, если у вас найдется время показать их нам. Ой, простите меня, мисс Прэгер, это Александр Кейтерхэм. Он в Нью-Йорке по делам; его мать - моя старая подруга. Я пригласила его на обед, а потом подумала, что, быть может, вы не станете возражать против знакомства с ним.
- Разумеется, нет, - ответила Вирджиния. - Рада познакомиться с вами, мистер Кейтерхэм.
- Нет, это я рад, для меня это большая честь, - возразил он и слегка поклонился, не сводя с нее взгляда.
- Не "мистер", - поспешно и как бы извиняясь произнесла с улыбкой Мадлен. - Лорд.
- Простите? - переспросила Вирджиния.
- Александр - граф Кейтерхэмский. Так ведь, Александр?
- Боюсь, так, - ответил Александр. Взгляд его по-прежнему был прикован к Вирджинии.
- Мы с его матерью были вместе представлены ко двору, - в голосе Мадлен Далглейш слышался легкий оттенок самодовольства, - еще в 1920 году. И с тех пор всегда были добрыми подругами. Вирджиния, дорогая, садитесь и скажите, что вы будете пить.
- Думаю, - проговорил Александр Кейтерхэм, - надо заказать шампанское. И отпраздновать. По-моему, сегодняшний день - особенный.
- Я совершенно не знаю Нью-Йорка, - говорил на следующее утро по телефону Александр Вирджинии. - Поэтому простите, если мое предложение покажется вам глупым. Но мне бы хотелось вместе с вами посмотреть на город с Эмпайр-стейт-билдинг. А потом мы могли бы где-нибудь поужинать. Как вам такое предложение? Вы в состоянии вынести подобную программу?
- Надеюсь, - смеясь, ответила Вирджиния. - Насчет ужина мысль неплохая. Эмпайр-стейт - ладно, так уж и быть; но перед этим заедем в какой-нибудь бар. Давайте встретимся в "Сейнт-Реджис". В зале Кинг-Кола.
- Отлично. Спасибо. В половине седьмого?
- В половине седьмого.
Когда она приехала, он уже ждал ее; она взглянула на него - изящного, красивого особой английской, томной, как бы несколько расслабленной красотой - и почувствовала, что хочет его еще больше, еще сильнее, чем накануне. Все ее сомнения и тревога насчет собственной сексуальности пропали бесследно, словно никогда и не существовали; второй раз на протяжении последних суток она опять ощутила где-то глубоко внутри себя нечто похожее на резкий и глухой удар, какое-то жаркое пульсирующее биение, одновременно и приятное, и болезненное. Он слегка прикоснулся губами к ее пылающей щеке, и она прикрыла глаза, испугавшись, что он прочтет в них это страстное голодное желание; а открыв, увидела устремленный на нее нежный и изучающий взор его голубых глаз.
- Крайне рад видеть вас снова.
- Спасибо. Удачный был день?
- Нормальный. Занимался главным образом тем, что думал о вас.
Ее потрясло и напугало, что он может так вот просто сказать нечто подобное, и одновременно захлестнула волна счастья и удовольствия. Вирджинии стало необыкновенно легко, и еще она почувствовала себя как будто немного поглупевшей от радости.
- Ну, значит, день прошел напрасно, - быстро возразила она и покраснела, подумав, как неуклюже и грубо должны были прозвучать ее слова.
- Ничего подобного. И даже совсем наоборот. По-моему, более полезное занятие и придумать невозможно.
- Вот как…
- Я заказал бутылку шампанского. Мне показалось, что оно будет кстати.
- Очень мило. - "Господи, - подумала Вирджиния, - ну почему я никак не могу сказать что-нибудь умное и запоминающееся!"
- Скажите, - спросил он, - сколько раз вы поднимались на Эмпайр-стейт-билдинг?
- Честно говоря, не знаю. Возможно, раз двадцать. А может быть, и больше.
- Вам это должно было уже смертельно надоесть.
- Ну, - ответила она, - это ведь смотря с кем идешь.
- Постараюсь вам не наскучить.
Они стояли на восемьдесят шестом этаже и смотрели на освещенное электрическим заревом нью-йоркское небо, на небоскреб Крайслера, изящная вершина которого чем-то напоминала цветок, на цепочку огней, медленно плывущих по реке.
- Как красиво! - проговорил Александр. - Мне нравится.
- Мне тоже нравится, - отозвалась Вирджиния. - Вам надо посмотреть отсюда на город еще и днем. Совсем другой вид. Еще более поразительный.
- Он и сейчас поразительный. - Александр поднял руку и нежно, едва прикасаясь, погладил Вирджинию по щеке.
Она снова почувствовала знакомый уже прилив удовольствия. Сглотнув, улыбнулась.
- Рада, что он вам нравится. Мы, ньюйоркцы, на удивление чувствительные люди. Нам необходимо, чтобы нами восхищались.
- Ну уж восхищения-то в ваш адрес, должно быть, больше чем достаточно.
- Да. Кое-что перепадает.
- Пойдемте поужинаем. И я еще повосхищаюсь вами.
Она предложила отправиться в "Лютее"; Александр согласился просто потому, что, не зная города, сам ничего предложить не мог. Вирджиния уже заказала столик в этом ресторане и сумела сделать это меньше чем за сутки, что было показателем того положения, которое занимал в городе ее отец; Александр не знал, однако, что обычно столики здесь заказываются недели за две, и потому не смог оценить ее достижение по достоинству, но ему очень понравились и сам ресторан, и меню, и карта вин.
- Очень хорошо, совсем как в Париже, - сказал он.
- А почему здесь должно быть хуже?
- Не обижайтесь.
- Мы, янки, очень обидчивы. Я вас предупреждала. Мы любим, чтобы нами восхищались.
- Я и восхищаюсь изо всех сил.
С ним было легко разговаривать: держался он непринужденно, с интересом слушал и сам был интересен. Много рассказывал ей о том, как он живет в Англии (ведет совершенно феодальный образ жизни, как он выразился с почти извиняющейся улыбкой) в огромном семейном имении. Очень долго говорил о самом доме, о тех парках и сельскохозяйственных угодьях, что его окружают, о домах садовника и привратника, об охотничьем домике и конюшнях и об изумительных садах, идеально выдержанных в стиле XVIII века: об исключительно прекрасной, как он сказал, греческой беседке, спроектированной Робертом Адамом, и о самих садах, распланированных Брауном Способным, которого подрядил его дед после того, как спалил дом, выстроенный в елизаветинском стиле, - заснул, мертвецки пьяный, в постели с папиросой; имение называлось Хартест-хаус.
- Оно настолько прекрасно, что, когда я возвращаюсь откуда-нибудь из поездки, у меня до сих пор при виде его на глаза наворачиваются слезы.
Вирджиния удивленно посмотрела на Александра; подобной поэтичности она уж никак не ожидала; он слегка улыбнулся ей в ответ:
- Я очень сентиментален. Семейный недостаток.
- А фотографий у вас с собой нет?
- Нет, эту красоту невозможно передать на фотографии. Я предпочитаю хранить ее образ в своей памяти. Но если хотите, я могу прислать вам фотографию.
- Была бы рада. И это прекрасное имение и дом - это все ваше?
- О да. Да. Все мое.
- А ваш отец?..
- Он умер, - коротко ответил Александр. - Два года назад. А ваш?
Она рассказала ему все: как она изо всех сил старалась заслужить от отца хоть какую-нибудь похвалу; как тот постоянно следил только за Малышом и восторгался им; как в детстве, когда она была еще маленькой, он иногда сажал ее к себе на колено и говорил: "Ну что ж, неплохо, для девочки неплохо"; как она боялась ездить с отцом верхом, как он не обращал никакого внимания на ее успехи в учебе, с каким презрением относится к ее нынешней работе.
Александр слушал внимательно, вежливо, несколько удивленно улыбаясь; потом, в тот момент, когда она живописала ему одно из самых ужасных своих поражений в соперничестве с Малышом, он неожиданно закинул руки за голову и расхохотался.
- Почему вы смеетесь?
- Потому что это все чепуха. Потому что никаких настоящих проблем и трудностей у вас никогда не было. Настоящих - нет.
- Я понимаю, что, в общем-то, все это были не трудности. Но для меня они имели значение. Огромнейшее. В конце концов, все в жизни относительно.
- Разумеется. Но, видите ли, мне довелось пережить действительно очень тяжелые времена. А то, о чем рассказываете вы, мне лично кажется просто раем.
- В таком случае, лорд Кейтерхэм, расскажите мне о ваших тяжелых временах.
- Ну, - произнес он, сразу становясь сухим и холодным, - это не очень приятная история. Когда мне было семь лет, меня отправили в школу. Там меня часто били. Травили, запугивали, изводили. Я очень редко видел мать. Никто меня не любил, не ласкал, не гладил по голове, не расправлял ночью одеяло на моей постели. За исключением няньки, конечно. И это еще самая счастливая часть моей истории.
Вирджинию охватила волна нежности и сочувствия. Она накрыла руку Александра своей:
- Очень грустная история.
- Да, так и было. Невесело. - Он вдруг как-то очень располагающе, трогательно-грустно улыбнулся ей. Вирджиния почувствовала, как сжимается у нее сердце.
- И никто, никогда и ничем не помог вам восполнить те годы?
- Да нет. Пока нет. Но я надеюсь встретить кого-нибудь, кто это сделает. Когда-нибудь.
- Обязательно встретите, я уверена, - ответила Вирджиния.
Александр пробыл в Нью-Йорке три недели и на протяжении этого времени встречался с Вирджинией почти ежедневно. Она показывала ему город, перезнакомила его со своими друзьями, а однажды пригласила его домой, на 80-ю Восточную, на ужин, во время которого Фред III хотя и поворчал немного, но все же проникся к Александру некоторой симпатией и предложил ему провести последний его нью-йоркский уик-энд в их загородном доме в Ист-Хамптоне. Александр с удовольствием и в очень изящных выражениях принял это приглашение. Бетси была вне себя от переживаний и волнения - как угощать, с кем его познакомить, как развлекать? Пригласили также Малыша и Мэри Роуз, но Мэри Роуз в субботу сама устраивала большой прием и ужин; она, однако, любезно предложила, что они с Малышом могут специально приехать в воскресенье к обеду.
- А что нам устроить в субботу вечером? - с заметным беспокойством спросила Бетси Вирджинию. - Торжественный ужин? Или обычный прием? А может быть, просто посидим вчетвером спокойно дома, одни? Да, кстати, где бы его поместить: в той маленькой комнатке на одного или в большой гостевой, которая для двоих? Я не хочу, чтобы он подумал, будто мы засунули его в какой-то старый чулан.
- Мама, для женщины, которая вот уже тридцать лет принимает у себя в доме весь Нью-Йорк, ты ведешь себя очень странно, - засмеялась Вирджиния. - Знаешь, что, на мой взгляд, было бы неплохо? Давай пригласим Мадлен Далглейш. Она пока еще здесь, и я уверена, что она с радостью приедет. А Александра надо, разумеется, поместить в маленькой комнате. И не суетись ты так из-за него. Отец обязательно скажет: "А кто он такой? Всего лишь один из друзей Вирджинии, подумаешь".
Вирджиния пребывала во взвинченном, крайне эмоциональном состоянии, вся во власти лихорадочного возбуждения и любовного головокружения, и была раздражена тем, что Александр ничего не предпринимает. Он много общался с ней, внимательно слушал при разговорах, звонил ей по три раза на дню, провожал ее вечером домой и целомудренно, как-то почти непорочно целовал на прощание - и все. Вирджиния вспоминала мальчишек в колледже с их вечно шарящими пальцами, делано-страстными поцелуями и, оглядываясь сейчас на это недавнее прошлое, удивлялась своей тогдашней ледяной реакции; а вот теперь она вся тает от любви - временами, казалось ей, в самом прямом смысле слова, - горит желанием, теперь она почувствовала свое тело, его движения, его внутренние порывы и потребности; никогда раньше она не ощущала ничего подобного и даже не предполагала, что подобные ощущения возможны, - и все это не находит никакого выхода, не встречает никакого ответа. Она была в полном отчаянии; Александр обходился с ней как с доброй и любимой сестрой или как с хорошим другом; возможно, дома его ждет какое-нибудь создание благородных кровей и происхождения, а тут он просто приятно проводит с ней время. Понимает ли он, спрашивала себя Вирджиния, как я его хочу, в каком я от него восхищении? Господи, только бы он всего этого не видел и не понимал! Ведь иначе это было бы полнейшим, непередаваемым унижением. Это было бы просто ужасно.
К концу заключительной недели его пребывания в Нью-Йорке Вирджиния несколько отдалилась от него, решила продемонстрировать свою холодность и равнодушие; она почувствовала, что Александр искренне удивился этому, начал стараться снова завоевать ее внимание, и это польстило ей и несколько успокоило и утешило. Но для себя Вирджиния твердо решила, что если в предстоящий уик-энд опять ничего не произойдет, если он не скажет или не сделает чего-либо такого, что показывало бы: она для него больше чем друг, пусть даже очень близкий, - то она выбросит из головы и его, и свое чувство к нему; она скорее умрет, чем станет гоняться за ним, чем хотя бы допустит возможность впечатления, будто она за ним бегает.
Александр приехал в субботу утром; они вчетвером долго просидели за обеденным столом - его накрыли в саду, а сам обед сопровождался обильной выпивкой, - а потом Александр и Вирджиния пошли прогуляться вдоль берега. Александр поднес ее руку к губам и поцеловал; Вирджинии понадобилось собрать всю свою волю и сделать над собой немалое чисто физическое усилие, чтобы не броситься ему в объятия.
- Здесь изумительно, просто изумительно, - сказал он. - И у твоих родителей такой прекрасный дом. Мне он очень понравился.
- Думаю, его вряд ли можно сравнить с Хартестом, - ответила Вирджиния.