Я подняла голову и оглядела комнату. Довольно обычная комната, обставленная знакомой мебелью и всякой всячиной. И все же… почему я не могла успокоиться? Ведь двух дней достаточно, чтобы справиться с усталостью от длительного полета. Ну конечно же, я привыкала к новой обстановке. И все же, как это ни странно, жуткий страх перед этим домом не только не уменьшался, как я ожидала, а, наоборот, усиливался.
А это пианино… Видно, бабушка его не слышала. Как это могло получиться? Откуда доносились эти звуки? Неужели их слышала только я одна? Но почему? Почему ни один из моих родственников в этом старом доме не сталкивался с чем-то загадочным? Почему это случилось только со мной? Неужели я своим приездом разбудила нечто таинственное? Неужели во мне есть что-то, способное оживить древних духов этого дома?
Я резко подняла голову и посмотрела на потолок.
А что это за звук?
Не отрывая глаз от потолка, я осторожно поднялась и напрягла слух. Мне послышалось, будто плачет женщина.
- Бабуля? - прошептала я.
Вдруг я забыла о собственных тревогах и подумала, что бабушка лежит в постели и плачет. Я выбежала из комнаты в темный коридор. Второпях я не заметила, что часы снова остановились.
Глава 5
Я едва слышала рыдания, поскольку сердце сильно стучало и окутанная мраком лестница страшила меня. Жаль было бабушку, одиноко плачущую в своей комнате. Что мучило ее? Включив в коридоре свет, я осторожно подошла к двери ее комнаты и. прижавшись к ней ухом, начала прислушиваться. Из спальни бабушки не доносилось ни звука. Ничего не понимая, я отступила назад и посмотрела в коридор. В свете одинокой лампочки были видны смутные очертания ближней спальни. Она была закрыта. Похоже, плач раздавался оттуда.
Меня окружала холодная, как лед, ночь, тишину нарушал лишь плач. Эта тишина нависла, словно тяжесть, и отдавала смертью. У меня мурашки пробежали по коже. Росло желание повернуться и бежать, а я не могла сдвинуться с места, ибо в этом темном коридоре затаилась сила, которая вынудила мою руку взяться за дверную ручку.
Я тихо отворила дверь, увидела перед собой бесконечный мрак и почувствовала, что мне в лицо подул холод. Непреодолимая сила затягивала меня в спальню, в темноте я напрягла зрение и, переступая через порог, увидела странный свет, излучаемый невидимым источником. Этот свет падал на середину комнаты, где стояла кровать, и дальше растворялся в тумане, как венец, используемый в кино для создания эффекта мягкого сумрака. Стены оставались в темноте.
С раскрытым ртом я смотрела на лежавшее миниатюрное тело в белом одеянии на кровати.
Это была девочка лет двенадцати или тринадцати, она лежала ничком, ее плечи вздрагивали от рыданий. Доходившее ей до пят платье из белой хлопчатобумажной ткани украшали оборки, кружева, ленты. Узкую талию обхватил большой пояс, завязанный на спине в огромный узел, а на ногах были маленькие кожаные туфли-лодочки. Из-под платья виднелись нижние юбки с оборками и белые чулки. Обхватив лицо руками, девочка рыдала так, что казалось, у нее сердце разорвется.
Не знаю, как долго я простояла, увиденное меня отнюдь не пугало, а даже очаровало. Тревога наступила лишь тогда, когда ребенок поднял голову.
Что произойдет, когда она меня увидит? Девочка действительно повернула ко мне голову, и я вздрогнула, встретив ее взгляд, но тут же догадалась, что она меня не видит. На самом деле она смотрела сквозь меня.
Мое сердце сильно билось. В некрасивом лице этого ребенка проглядывали черты той девочки, которая на фотографии стояла с двумя братьями. Тогда ей было лет пять или шесть. Сейчас она повзрослела лет на семь. Это Гарриет Таунсенд, сестра Виктора и Джона.
Она неторопливо села, опираясь на тоненькие руки. Длинные локоны падали ей на плечи. Некрасивое личико Гарриет опухло от слез, однако она перестала плакать и, похоже, уставилась на что-то или кого-то позади меня.
Когда она заговорила, я вздрогнула. Хотя последовавшую неземную сцену окружала какая-то аура достоверности, я не ожидала, что она получится такой завершенной.
- Мне все равно, что говорит отец! - капризно сказала она, выпятив нижнюю губу. - Я останусь здесь и уморю себя голодом, а он этого даже не заметит!
Гарриет продолжала смотреть сквозь меня, будто слушая незримого человека, затем вскинула голову и сказала:
- Почему Виктору пришлось уйти? Ты же знаешь, что он не должен был так поступать. Отец хотел, чтобы он остался здесь и работал на заводе. Но нет, Виктору надо было сделать по-своему. Надеюсь, в Лондоне ему станет очень плохо! Он поранится и умрет от заражения ядом!
Когда собеседник Гарриет ответил, ее лицо исказила сердитая гримаса.
- Так вот, можешь сказать отцу, что я запрусь в платяном шкафу и уморю себя голодом. Виктор обещал мне, что никогда не уйдет из дома. Он это обещал.
Гарриет Таунсенд пронзила меня полным вызова взглядом. Однако в следующее мгновение вызов сменился испугом, затем страхом, ее глаза стати большими и уста раскрылись. Она была готова заплакать.
- Не бей меня! - молила она, отодвигаясь к другому концу кровати. - Извини! Я не хотела так сказать! Пожалуйста, не бей меня!
Защищаясь, ребенок поднял руки и кричал:
- Не бей меня!
Подавшись вперед, я не к месту пробормотала:
- Гарриет…
Над моей головой загорелся свет. Я обернулась и удивленно захлопала глазами.
- Что ты здесь делаешь?
Я крепко зажмурила глаза, затем открыла их и увидела бабушку, стоявшую в дверях. Она как-то странно смотрела на меня.
- Я… я…
- Ты должна спать, - сказала она.
В комнате было все по-прежнему. Странный свет исчез, Гарриет тоже, и казалось, что резкий холод немного ослаб. Ничего не понимая, я взглянула на бабушку. Разве она ничего не видела? Разве она не слышала?
- Мои… мои шлепанцы, - запинаясь, сказала я, - я пришла забрать свои шлепанцы.
- Я слышала, что ты разговаривала.
- Да. Получилось глупо, я ушибла ногу в темноте. Да вот же они.
Я наклонилась и подняла свои шлепанцы. Затем мы выключили свет и закрыли дверь спальни. Мне хотелось узнать, как долго бабушка стояла здесь и что она услышала. У дверей спальни бабушка чмокнула меня в щеку.
- Спокойной ночи, дорогая. И не отходи далеко от обогревателя, а то простудишься.
Бабушка вошла в свою комнату, выключила маленькую лампочку, и все погрузилось в темноту. Я стояла на верхней лестничной площадке, понимая, что они здесь, но не видела их и переживала мгновения загадочной встречи с Гарриет. Ее жалобный голосок все время звучал в моих ушах.
Что же я видела? Плод своего воображения, возможно, на мою неустойчивую психику оказало воздействие проживание в чужом доме? А что если я ее и в самом деле видела?..
Внизу пришлось ощупью пробираться в темноте, чтобы найти дверь гостиной. Вдруг откуда-то издалека донесся едва слышный звук. Я покрылась гусиной кожей. Казалось, будто меня навечно заманили в огромную, сырую пещеру. Где-то высоко сквозь древние сталактиты плыли звуки пьесы Бетховена "К Элизе" и отдавались жутким эхом.
- Нет… - невольно прошептала я. Каковы бы ни были истоки этих звуком, у меня не было сил слушать их.
Я отчаянно искала дверь гостиной, и наконец та под напором моего тела отворилась. Но я была не одна. В комнате, прислонившись к каминной полке, стоял молодой человек и улыбался мне. В руке он держал рюмку с каким-то темным напитком.
- Сегодня отвратительная погода, - сказал он, жестом приглашая меня подойти к камину.
Я как идиотка торчала в дверях и глазела на камин. В нем горели поленья и ревел настоящий огонь. Газовый обогреватель исчез. Добрые глаза молодого человека недоуменно уставились на меня.
- Ты промок до нитки, - игриво сказал он. - Так тебе и нужно.
Ничего не понимая, я посмотрела на свои джинсы, футболку, затем оглянулась через плечо. Позади меня стоял еще один молодой человек, он повесил на крючок в коридоре промокшее пальто и стряхнул шляпу о колено. Инстинктивно я прислонилась к серванту. Мое тело онемело, конечности отяжелели и не слушались. Удары пульса отдавались в ушах и, наверно, были слышны во всем доме.
Не знаю, ужас ли придавил меня к серванту, но, когда мимо меня прошел Виктор Таунсенд, я была так заворожена, что не могла даже вздрогнуть, хотя следом за ним ворвался холодный ночной воздух.
- Холод очищает воздух, брат мой, - сказал он звучным голосом, потирая руки над огнем.
Прикованная к месту, я наблюдала, как Джон Таунсенд подходит к шкафу, берет рюмку и наливает из графина янтарный напиток, который сам уже успел отведать. Оба затем выпили за здоровье друг друга и рассмеялись. Они не подозревают о моем присутствии.
Джон и Виктор непохожи. Первый ниже ростом и моложе. Думаю, Джону лет двадцать, Виктору - двадцать два. Первый не так красив, как второй, черты его лица мягче, и он казался добрее, что располагало к нему. Голову Виктора, моего прадеда (как странно представить его в этой роли), украшала грива черных волос, густые баки тянулись до самой челюсти, глаза были большие, глубоко посаженные, брови густые, их разделяла знаменитая борозда. В плечах он шире, чем брат. Его отличала гордая посадка головы.
Одеты оба были похоже и поразительно модно, будто они соперничали по части одежды. Их костюмы конца девятнадцатого века - темные сюртуки и брюки в тонкую полоску - говорили о том, что братья отличаются вкусом и хорошими манерами.
- Вижу, что за время пребывания в Лондоне ты к этому не потерял вкус, - сказал Джон, наблюдая, как Виктор наливает себе еще одну рюмку.
- Брат, меня не было всего один год. Ты говоришь так, будто ожидал увидеть меня совсем другим человеком.
- Я ожидал, что ты поумнеешь. Королевский колледж пользуется известной репутацией. Чему же все-таки учат в медицинском колледже?
- Как вести себя у постели больного.
Джон откинул голову и расхохотался.
- Мой дорогой брат, на сей счет ты сам кое-чему можешь научить лондонцев! Скажи мне, - он наклонился к Виктору, заговорщицки улыбаясь, - тебе действительно нравится препарировать трупы?
- Стоило мне вернуться домой, как в тебе проснулось нездоровое любопытство.
- Пусть будет по-твоему. Будем говорить о приятном. Тебе уже доводилось обследовать молодых леди?
Виктор покачал головой и улыбнулся.
- Джон, боюсь, ты неисправим. Врачом не становятся для того, чтобы поглазеть на трупы и обнаженных девиц.
- Да, как я мог забыть! - Джон сделал театральный жест. - Ты ведь любишь все человечество, сочувствуешь его страданиям и одержим желанием покончить со всеми болезнями и напастями!
- Нечто вроде этого, - пробормотал Виктор.
Мгновение оба брата молча стояли перед камином, смотрели на языки пламени, и только теперь я заметила, как изменилась эта комната. На всех стенах были украшенные цветами обои, на полу лежал толстый персидский ковер, в котором сочетались темно-синие и ярко-красные цвета. Стоявший в углу шкаф стал новым и сверкал; с дивана, набитого конским волосом, исчезло вульвортовское покрывало бабушки. На каминной полке стояли часы с широко расставленными ножками, обе стороны которых сторожило по паре стаффордширских собак. Комнату освещали газовые рожки, висевшие на стенах, и я заметила на них овальные портреты с незнакомыми мне лицами.
Эта сцена зачаровала меня. Не желая разрушить ее и не догадываясь, как она мимолетна, я не шевелилась и едва дышала. Хотя я и не видела, как открылась дверь, поскольку боялась повернуть голову, зато услышала, что кто-то вошел, затем почувствовала, как следом ворвалась струя холодного воздуха.
Виктор обернулся и, одарив нас самой очаровательной улыбкой, протянул обе руки к Гарриет. Она приближалась к нему.
- Виктор, я так счастлива, что ты приехал к нам в гости!
Брат и сестра обнялись и поцеловались, затем он отстранил ее от себя на длину локтя, чтобы получше рассмотреть.
- Как ты выросла за этот год! - дивился он.
Виктор сказал правду. Молодая женщина, стоявшая здесь, уже не была тем капризным ребенком, который несколько минут назад плакал наверху. Во-первых, Гарриет сбросила детскую одежду и теперь носила длинное шелковое платье с высоким воротником и тугим лифом, переходившим на бедрах в тяжелую юбку, которая спереди напоминала шторы, а позади собралась в пышный турнюр. На это платье ушел не один ярд материала, юбка была затянута поясом так, что Гарриет удавалось передвигаться лишь мелкими шажками. Длинные локоны теперь не закрывали шею, а были убраны на голове и скреплены заколками и лентами. В свете газовых рожков, когда на ее лице отражались блики от языков горевшего в камине пламени, Гарриет казалась почти красивой.
- Мне уже четырнадцать лет, - гордо заявила она. - За год я изменилась.
- Тем не менее она еще не отучилась плакать.
- Джон!
Виктор подавил улыбку.
- Гарриет, ты часто плачешь?
- Виктор, тебе надо было видеть ее в тот вечер, когда ты уехал. Гарриет устроила настоящий спектакль. Угрожала запереться в платяном шкафу и уморить себя голодом.
Теперь Виктор не стал сдерживать улыбку.
- Ты так поступила из-за меня?
Со своего места я видела, что Гарриет покраснела.
- Виктор, мне было обидно, что ты уехал. Но теперь мне все равно. Теперь я горжусь тем, что ты станешь врачом.
Джон отвернулся и пробормотал:
- Это отцу следовало бы гордиться…
- И я рада, что ты получил эту стипендию, потому что ты самый умный в Уоррингтоне, и я…
- Уоррингтон маленький городишко, - заметил Джон, держа графин в руке. - Виктор, еще бренди?
Виктор покачал головой.
- А мне можно немножко? - спросила Гарриет, вскинув голову.
- Хочешь испортить свою хорошенькую мордашку? Ты же знаешь, что с тобой сделает отец, если застукает с рюмкой бренди в руке.
- Бренди! - сказал Виктор. - Ты уже взрослая. Правда, Гарриет?
- Еще бы. Я уже побывала на теннисных кортах.
- Гарриет! - Джон неодобрительно взглянул на нее. - Отец ведь предупреждал тебя на сей счет.
- Успокойся, я не играю. Я просто наблюдаю. Он ведь не запрещал мне смотреть.
- Он рассердится на тебя, если узнает.
- А кто ему скажет об этом?
- Теннис, - сказал Виктор, приподнимая брови. - Здесь в Уоррингтоне?
- Да, Виктор. Моя подруга Меган О'Ханрахан играет в теннис. И курит сигареты.
- Она легкомысленная девица, эта Меган, - мрачно заметил Джон. - Лучше держись от нее подальше.
Но Виктор возразил:
- В Лондоне не видят ничего зазорного, если молодая леди играет в теннис.
- Но мы ведь не в Лондоне живем!
- Джон, какой же ты упрямый. - Гарриет взяла Виктора за руку и быстро заговорила: - Мне, собственно, безразличен теннис или другие виды спорта, хотя Клер Макмастерс в Пенкете занимается стрельбой из лука. Но знаешь, чего бы мне больше всего хотелось?
Виктор весело посмотрел на свою маленькую сестру.
- И что это?
- Велосипед!
Джон быстро обернулся.
- Уж что-то, только…
- Минуточку, сэр, не прерывай свою сестру. Гарриет, так почему же тебе понадобился именно велосипед?
- У Меган О'Ханрахан есть велосипед и…
- И когда она катается на нем по улице, видно, как сверкают ее чертовы нижние юбки. Вот для чего тебе нужен велосипед!
Гарриет схватилась за сердце.
- Джон, - произнесла она, задыхаясь.
- Это непристойно! Отец ни за что не позволит дочери вот так выставлять себя напоказ, и я тоже. Моя сестра не может…
- Виктор, заступись за меня!
- Ну, я… - Он почесал в затылке.
- Этого не будет, и точка. Чтобы молодая леди выставляла напоказ, что у нее под платьем!
- Джон Таунсенд, как ты можешь быть таким грубым! Конечно, на мне будут спортивные брюки…
- Отец уж точно не допустит такого в своем доме! Пусть американцы носят брюки, если им нравится, ведь они их придумали. Ни одна женщина в семье Таунсендов не станет позорить себя. И, конечно же, не сядет на велосипед.
Гарриет свирепо уставилась на Джона. Затем она обратилась к Виктору:
- Что ты скажешь?
- Боюсь, что мне придется согласиться с Джоном. Теннис - одно дело, кататься на велосипеде - совсем другое. Думаю, тебе лучше забыть об этом.
- Во всем виноваты эти ирландцы, - сказал Джон, снова потянулся за бренди и наполнил свою рюмку. - Ей ведь говорили держаться подальше от этих О'Ханраханов. Они плохие люди.
- Они хорошие люди!
- Они католики, вот кто они такие!
- Они так же верят в бога, как и ты с отцом…
- Сестра, не спорь со мной! - закричал Джон.
Потрясенная Гарриет какое-то время смотрела то на одного, то на другого брата, потом закрыла лицо руками, повернулась и, плача, побежала к двери. Когда она оказалась рядом со мной, я повернулась к ней и хотела было заговорить. Но она уже покинула комнату и захлопнула дверь.
Рассердившись, я хотела обратиться к братьям, готовясь упрекнуть обоих, но у камина никого не было.
На мгновение я растерялась, не понимая, куда они могли уйти, затем все вспомнила и нервно рассмеялась. А ведь и в самом деле хотелось заговорить с ними! Однако все было как прежде - вместо ревущего огня в камине стоял газовый обогреватель, стены снова обрели некрасивый белый цвет, размеренно тикали часы.
Чувствуя, что у меня ноги подкашиваются, я опустилась в мягкое кресло и в полном изумлении смотрела на газовый обогреватель. Что же все это означало? Как могла возникнуть такая невероятная сцена, столь похожая на жизнь, со всеми подробностями. Я была поражена и совершенно обессилела, словно находилась в состоянии транса.
Что мне совсем недавно привиделось? Может быть, это злая шутка, которую сыграл со мной уставший, впечатлительный разум, или оптическая иллюзия, возникшая под воздействием странной атмосферы этого дома после рассказов бабушки? Или…
Я крепко зажмурила глаза и задумалась. Или… и в самом деле здесь что-то происходило? Неужели ко мне явились призраки или же я обрела способность заглянуть в прошлое?
Часы. Именно в них все дело. Я на короткое время оказалась в прошлом? Нет, меня не преследовали призраки в обычном смысле этого слова, скорее, я видела события из прошлого. Будто наткнулась на трещину в механизме времени, через которую мне удалось стать свидетелем определенных событий.
Во всем этом наметилась также еще одна странность. Она заключалась в последовательности событий. Я вспомнила свой первый вечер в этом доме (неужели это было всего только два дня назад?), как услышала "К Элизе" и как мне тогда показалось, будто эту мелодию играет ребенок. Однако позднее ее сыграла более умелая рука. Затем у окна возник Виктор, мальчик лет пятнадцати. Однако когда в ту ночь я его увидела возле своей постели, он повзрослел, но он не был столь взрослым, как сейчас. Затем Гарриет плакала, лежа наверху на кровати, а через несколько минут она появилась, но уже стала на год старше.
Неужели стрелки часов каким-то образом вернули к самому началу, к тысяча восемьсот восьмидесятому году, когда Таунсенды только въехали в этот дом, а затем часовой механизм запустили, чтобы все шло своим чередом? Если так, то с какой целью? Или же мне на самом деле все это померещилось?