Сколько она его помнит - лет шесть уже, - он всегда был такой. Только чуть петушистости поубавилось. Да прическу сменил: со стрижки под нуль - на длинный хвост, перетянутый резинкой. А его береты, длинные шарфы и свитера только цвет меняли. Хотя к его манерам больше подошел бы черный костюм на все пуговицы и белая рубашка с галстуком. Манекен. Робот. И глаза ледяные…
Ну вообще-то глаза у него красивые. Прозрачно-глубокие зеленые - "чистый изумруд" - в темных пушистых ресницах. Под такими же темными насупленными бровями. Только холодные ужасно. И смотрят всегда в себя. А ты в них - как в зеркало: только и видишь что свое отражение.
Правда, иногда Лере казалось, что стоит только протянуть к нему руку и коснуться его щеки, как этот вековой лед превратится в испепеляющую лавину… Дальше Лера не решалась фантазировать - это было чревато легким головокружением, а у нее вестибулярный аппарат слабоват… Пусть Катька сама экспериментирует.
Как они с Катькой ладят - это для Леры великая неразгаданная тайна. Как могут ладить необузданная стихия и каменная стена? Понятное дело - кто-то об кого-то разбивается. Или он с Катькой другой?..
Лера ничего не знала об их отношениях. И не спрашивала. Катьку ни о чем и спрашивать не надо - сама все в свое время выложит. Но вот о нем - никогда. Ни-че-го. Только кинет сумку на плечо после первого же звонка, глянет виновато - вот-вот слезы оборвутся с ресниц, помадой Лериной на зеркале телефон напишет и - пошла: "Ну Лерочек, ну прости…"
Через два-три дня появится на вечерок вместе с ним - на кашу перловую или пирог с грибами, и снова нет ее. Проходит две недели, три. В один прекрасный день заявляется Катька, размазывает по зеркалу номер телефона, долго плачет в прихожей взахлеб, сидя на тумбочке, свесив руки плетьми - так и не сказав ничего ни разу. Наутро собирает свои пожитки - и была такова. Остается после нее рулон исписанных холстов, связка этюдов на картонках, фанерках - на чем попало - да измазанное помадой зеркало. И еще ком в горле у Леры…
* * *
Лера с трудом открыла тяжелые двойные двери. Обе руки заняты пакетами. Не раздеваясь, она отнесла их в кухню. Потом заперла дверь и отряхнула с воротника и шапки сугробы пушистого снега.
Только бы погода не помешала - второй день снегопад непролазный. Красиво, конечно. А Катька как его любит! Только не завтра, пожалуйста!..
Сегодня Лере невероятно повезло - купила все, что хотела. Даже батон сервелата финского. Это в рыбной-то кафешке! И лимонов кило - да почти без очереди.
Первым делом - за наполеон! Замесить тесто - и в морозилку. А тем временем порядок навести. Хотя у нее и так всегда порядок. Пока Катьки в доме нет. В этом смысле Лера предпочла бы беспорядок…
Она вошла с тряпкой и пылесосом в Катькину комнату. Вид, конечно, нежилой - слишком все аккуратно разложено и расставлено. Ничего, приедет сестрица - вдохнет жизни. Она, правда, свою комнату не очень любит и спит у Леры на полу, на надувном матрасе - привычка походной жизни и возможность поболтать до полуночи, пока сон не сморит. Хотя таких ночей выпадает немного: две, три. Пока не раздастся звонок с другого конца Ленинграда и металлический голос в трубке не произнесет так четко, что через стенку слышно: "Ты уже в Питере? С-собирайся, я выезжаю".
Это значит, что все, о чем не рассказано, так и останется нерассказанным, а побледневшая Катька, все дни ждавшая этого звонка, этого "с-собирайся", как механическая кукла, побросает что-то в сумку без разбора. "Ну Лерочек, ну прости…" - и нет ее. Что это - любовь?
Странная, должно быть, это штука, в таком случае.
Было однажды в Лериной жизни нечто подобное тому, что описывается в романах. Но была ли то любовь? Если рассудок берет верх над чувствами, можно ли такие чувства назвать любовью?..
У Катьки явно безрассудство доминирует. Еще бы! Мотаться по полгода-году невесть где, влюбляться без памяти - именно так, не иначе, у нее все на пределе! - в чьи-то руки, губы, глаза, голос… Причем все это по отдельности в каждом отдельном случае. Взлелеивать в себе эту умопомрачительную страсть ровнехонько до того момента, когда она, эта страсть, уже неуправляемая, изливается ушатом холодной воды, точнее, крутого кипятка, на голову ничего не подозревающего владельца этих самых рук, губ и так далее. Выждав момент, когда он, владелец, приходит в себя от неожиданно свалившегося на его руки-губы счастья и берет курс на скорейшее подведение логического итога, именно в этот момент бросить все: одуревшего обладателя неописуемого сокровища, божественный пленэр, неоконченную работу, - и нестись через горы и долы, бездорожье и безбилетье в этот суровый, угрюмый, словно обремененный страшной тайной, город. Примчаться и замереть. Замереть и ждать. Это и есть - любовь?..
А вот и он - принц ее души. Акварельный портрет под стеклом. На тумбочке у изголовья.
Катька почти не работает акварелью. Больше маслом или гуашью. Странно, почему Гарри Анатольевича - и акварелью?
Если бы Лера решила изобразить его, она использовала бы для этого кусок рельса. Прямой кусок холодного рельса - и все! "Портрет возлюбленного моей сестры в полный рост". Она не знала только, что делать с его зелеными глазами. А Катька как с ними расправилась?
Лера достала из кармана очки и взяла рамку в руки. Очень даже его глаза. Такое ощущение, что коснись только его щеки рукой…
Рамка разлетелась - рассохся уголок. Лера сходила за клеем и стала собирать рассыпавшиеся части. Прилаживая стекло с листом к задней дощечке, она вдруг увидела надпись карандашом на обратной стороне портрета: "Когда глаза его печальны, они похожи на замерзший пруд, на инеем покрытый изумруд, на виноград в снегу нечаянном…" И в самом низу, очень мелко: "Я люблю тебя, а ты боишься любви. И так будет вечно".
"Бедная моя девочка!"
Интересно, как этот кусок бесчувственной железяки узнает о Катькином приезде? Чутье срабатывает? Или агентура? А может, он, получив телеграмму, нарочно выматывает ее по нескольку дней? Садист!
"Бедная моя девочка…"
Ну вот, и в Катькиной комнате ни пылинки. И картинная галерея пополнилась несколькими работами из предыдущей поездки.
Лера очень тщательно отбирает, что повесить на стену, - места остается все меньше и меньше. Потом заказывает рамки. Остальное аккуратно, по всем правилам, складывает в "запасники" - короба с перегородками. Их сделал Гарри Анатольевич. Еще когда был просто Гариком.
Сама Катька совершенно не интересуется дальнейшей судьбой своих картин. Только порой замечает Лере, что вот это она бы не повесила и вот это… Но менять экспозицию у нее нет ни желания, ни времени. Ну и ладно, все равно, кроме Леры да изредка заходящих в гости родственников, некому на все это любоваться.
* * *
Проснулась Лера сама, без будильника. Двадцать минут восьмого - на час позже, чем обычно.
Провозилась с наполеоном до половины второго, думала, уснет как убитая. Ничего подобного: час с лишним проворочалась и спала ужасно. Не отдых, а непрекращающийся кошмар на тему Катькиного приезда.
То она встречает Катькин самолет, а ее там нет. Выясняется, что та приехала поездом. Лера несется домой на такси - у Катьки же нет ключей! У дома оказывается, что ей нечем расплатиться с таксистом - она потеряла кошелек. Нужно снова в аэропорт, чтобы его найти. Но тем временем Катька может, не застав Леру дома, уехать. Таксист требует расплаты и уже несется назад в аэропорт. Лера умоляет его остановиться и подождать - она только напишет сестре записку…
Потом снится, что Катька спускается с трапа в одиночестве. Вокруг - ликующая толпа приветствует ее. Лера пытается пробиться к трапу, но ее не пускают. Она кричит, что это ее родная сестра, и зачем-то показывает паспорт. Патруль листает паспорт и не находит никаких доказательств Лериным словам. Лера плачет от бессилия: но было же! было там написано! Она сама перелистывает страницы, они не поддаются. Вот, наверняка на этой, но ее никак не перевернуть… Ей советуют привести родителей. Конечно же! Как она сразу не догадалась! Бегом за мамой! А можно только маму? Папы нет, он в Воркуте, в лагере - за то, что бросал в царя бомбу. Да что же это? Лера все перепутала: в Воркуте не папа, а дядя Валентин, и не в лагере, а работает, журналистом. А мама? Где мама? Когда Лера выходила из дому, мамы не было. Где же ее искать?.. Мама! Мама!..
И что-то еще, и что-то еще…
Каждый раз Лера просыпалась в ужасе и подолгу не могла заснуть. Были бы таблетки какие-нибудь в доме, но она не держит ничего, кроме цитрамона и антигриппина. Кстати, в антигриппине есть димедрол. "Ладно, не засну за полчаса - пойду выпью…"
Что же это такое? Никогда еще она так не встречала Катьку.
Свет за шторами ободрил ее, заставив отогнать от себя всю эту ночную чепуху. Неужели солнце на улице? Пора бы! Март кончается.
Лера откинула тяжелые портьеры. Нет, небо пасмурное. Но не свинцовое, как накануне, а золотистое. И снегопад прекратился. Тяжелые лепешки опадают с ветвей, на тротуарах каша желтого цвета. Лера любит это месиво из песка и талого снега, чавканье, доносящееся снизу из-под ног прохожих, из-под колес транспорта. С детства этот шум приятно будоражит ее. Возможно, потому, что это шум оттепели, шум весны. В детстве к нему по вечерам примешивались звуки музыки с соседнего катка, вливающиеся в открытые форточки на волнах влажного воздуха…
Шторы и форточку - нараспашку! На проигрывателе - запиленная добела "Шарпс энд флэтс". Легкая разминка. Потом - на кухню. Вымоченную перловку - в духовку. Быстро под душ, дверь не закрывать - а то можно не услышать звонка в дверь. Вот ведь противная девчонка - нет чтоб номер рейса сообщить или хотя бы приблизительное время. Утром!.. У нее утро и в час может случиться.
Сначала горячий, потом - холодный. Бр-р-р! Замечательное изобретение - душ! А вот Катькино изобретение: в торце ванны - зеркало в полный рост с нарисованным на нем несмываемой краской контуром фигуры, в который нужно вписаться, встав между двух меток на бортиках ванны. Над зеркалом надпись: "Не превышай габаритов!" Габариты у них с Катькой одни, только та чуть выше. Сорок четвертый размер в сорок семь лет - это не всем удается. Неужели сорок семь?.. Катьке тридцать два, а ее до сих пор если не за школьницу, так за студентку принимают. И Лера самой младшей в отделе считается, хотя из них шестерых только двое старше ее. Мама тоже всегда юной выглядела, хоть и поседела рано…
* * *
В первый раз папу арестовали, когда Лера училась в пятом или шестом. Во дворе ей рассказали, что ее отец - изменник Родины. Мама твердила: не верь, не верь! это ошибка! не бойся ничего!
Лера боялась не за папу или себя, а за маму. Она даже хотела бросить школу, чтобы не оставлять ее одну. Мамины волосы стали белыми за несколько дней, сама она пожелтела и так исхудала, что страшно было смотреть. Она совсем не могла спать. Потом она не смогла ходить на работу, а потом и с постели не вставала.
Приехал из Воркуты дядя Валентин, мамин брат. Он с трудом добился, чтобы ей дали на работе отпуск: отпуск не давали - не по графику, больничный тоже - диагноза нет, собирались уволить за прогулы.
Их соседка по квартире - баба Марина, старая балерина на пенсии, - не отходила от мамы и терпеливо, по капле, вливала в нее морковный сок и куриный бульон.
По вечерам приходил возбужденный дядя Валентин, садился около маминой постели, гладил ее по белым волосам и говорил:
- Все отлично, малыш, они подавятся собственным лаем! Скоро Сашку отпустят, ты должна привести себя в норму, а то он испугается и убежит назад. - Дядя Валентин натянуто смеялся, а мама смотрела в потолок.
Через месяц с лишним папу отпустили, не сумев ничего доказать. Теперь уже он не отходил от мамы, которая, казалось, впала в беспробудный сон.
А потом они снова зажили прежней счастливой жизнью, и Лере стало казаться, что все это было просто наваждением.
Родилась Катька, а мама так и осталась худенькой смешливой девушкой. И никому бы в голову не пришло, что ей уже сорок и что она одной ногой стояла за чертой жизни, - если бы не седые волосы.
Когда папу опять арестовали, мама перенесла все не так тяжело. То ли она была готова к повторению, то ли пятилетняя очень живая и забавная Катька не давала ей замкнуться на своем горе.
Снова приехал дядя Валентин.
С рождением Катьки трехкомнатная квартира стала полностью принадлежать их семье, а баба Марина, которая жила теперь в соседней, по-прежнему была своим человеком.
В день, когда огласили приговор, дядя Валентин сжег свой диплом журналиста, который получил на одном с папой факультете. Он сказал: пусть горит синим пламенем эта бумажка, если она обязывает меня лгать! - и поехал назад, в Воркуту, уже за папой, которого выслали туда на три года.
Несколько раз в год дядя Валентин приезжал в Ленинград, привозил от папы письма и какие-то тетради. Но их Лера с Катькой прочли гораздо позже.
За год до окончания срока папе добавили шесть лет "за антисоветскую агитацию", "за неповиновение власти" и что-то еще.
Мама поехала с Катькой в Воркуту, но не прожила там и года. На работу ее не брали, поскольку в характеристике было указано, что ее муж осужденный антисоветчик. Если на дядину зарплату пожарного и разовые заработки грузчика прожить было можно, то зима в полуразвалившемся бараке и Катькино воспаление легких, которое длилось два месяца, заставили маму вернуться.
Перед самым освобождением папу избили, и через неделю он умер. Мама оглохла, онемела, превратилась в тень и не прожила года.
Дядя Валентин присылал деньги, иногда приезжал - постаревший, иссохший. Лера знала, что он пьет, но в Питере он держался. Потом мрачнел, чернел и снова уезжал.
Однажды Лера получила от него перевод на одну тысячу двести пять рублей, а следом - бандероль. В ней был изрядно потрепанный пестрый шарф, который мама вязала ему давным-давно, и письмо. В письме дядя Валентин писал, что отправляется к маме с папой, а им с Катькой желает дожить до свободы; что-то о красотах Севера и гармонии сотворенного Богом мира - все это в таком тоне, словно он уходит в веселое увлекательное плавание, не менее веселое, чем прожитая им жизнь. В конце была приписка о том, что Лере нужно позвонить по такому-то номеру, назвать фамилию, а письмо немедленно сжечь.
Лера ничего не сказала Катьке, оставила ее на бабу Марину и поехала в Воркуту. Разыскала могилу дяди Валентина, привела ее в божеский вид и даже сумела раздобыть кусок гранита, на котором кладбищенский служитель сделал подобающую надпись. Когда тот спросил, выбивать ли крест, Лера подумала и сказала - да. И тут же решила, что, вернувшись в Ленинград, пойдет в церковь и попытается выяснить - есть ли на Свете Бог? И если ей удастся наладить с Ним отношения, она обязательно спросит Его: за что все это - маме, папе, дяде Валентину?
Вернувшись, она так и сделала. Но задавать Богу вопросы у нее уже не было желания. Она просто приходила в церковь и стояла там подолгу - без мыслей, без слов. Иногда ей начинало казаться, что ее душа выпархивает на время и улетает куда-то, чтобы там пообщаться с ушедшими близкими, и даже с ангелами, и даже с Самим Богом - тоже без слов. Баба Марина не одобряла ее нового пристрастия и долго не хотела давать старую Библию, о которой однажды проговорилась Лере, но потом все же дала со словами: детка, это же опиум, не задурмань свою светлую головку!
Еще Лера позвонила по указанному номеру и представилась. Тихий мужской голос спросил Лерин телефон и сказал, что перезвонит. Через несколько месяцев раздался звонок…
* * *
Катька! Лера вскочила с кресла и кинулась в прихожую.
В дверях стояла баба Марина.
- Детка моя, что случилось? Ты что напутанная? - У нее был бархатный грудной голос.
- Здравствуйте, Бабмарина! Катьку жду… Думала, она. Я, видно, задремала в кресле, вот и перепуганная. Заходите.
- Я на минуточку. Нет ли у тебя, Лерочек, молочка капельки?
- Заходите же! Есть.
- А то я нынче в гастроном еще не спускалась, а мой Додо на меня сердится.
Додо - так звали огромного рыжего кота. Всех котов, живших когда-либо у бабы Марины, звали Бегемотами. Но с легкой Катькиной руки, которая не смогла выговорить слишком громоздкое имя, прижилось это короткое.
- Возьмите пакет.
- Ну нет, пакет - это слишком много… Хотя если он у тебя совершенно лишний?..
- Совершенно лишний! Пройдите же!
- Нет, теперь я пойду. Покормлю Додо. А зайду попозже, Катеринку посмотреть, девочку мою. - Ее колыбельный голос задрожал, а глаза покраснели и заблестели. - Спасибо, детка, я верну.
- Ну что вы, Бабмарина! Напоите Додо и приходите.
- Приду, детка, приду. - И она удалилась своей воздушной походкой, будто ступала по облакам.
Скоро девяносто лет этой женщине, ровеснице века, пережившей три войны и потерявшей в блокаду мужа и двоих поздних сыновей, которых родила погодками в сорок лет, как только перестала танцевать. Как она стерпела все это?.. Может, потому, что в Бога не верит - пенять не на кого, жизнь такая, судьба, у всех так… Понадеялась бы на Всевышнего - а Он взял да подвел, извелась бы, сетуя на Него да на себя за то, что не в то верила, не на то надеялась. А может, все наоборот: верила бы, просила… как там? - спаси и сохрани - Он бы и спас… Господи! Есть ли Ты? Ну не может же человечество так долго верить в то, чего нет. Помоги мне узнать Тебя, Господи! И еще: спаси и сохрани…
Снова звонок.
На этот раз - точно она!
Нет. Это была соседка бабы Марины в своей неизменной полосатой пижаме.
- Доброе утро, Лорочка.
Пять лет уже не может уяснить, что между именами Лора и Лера есть небольшая разница.
- Здравствуйте, Нина Андреевна.
Поскольку та стояла и молчала, беззастенчиво заглядывая в квартиру, Лере пришлось спросить:
- Вы что-то хотели?
- М-м-м… Я хотела спросить…
"Ее шея сейчас станет как у жирафа, и я прищемлю ее дверью", - подумала Лера.
- Я хотела спросить, где это вы покупали молоко в пакетах? Ведь это от вас давеча Марина Леонардовна пакет принесла? - Она продолжала тянуть шею и страшно жеманничала в своей обычной манере.
- В нашем гастрономе.
- Да что вы говори-и-ите?.. Значит, опять стали в наш возить. О-о-очень хорошо… А то приходится невесть откуда тащить. А в буты-ы-ы-лках, знаете, так неудо-о-о-бно…
Дать, что ли, и ей пакет?
Соседка мялась на пороге и ждала приглашения. Но Лера деликатно отмалчивалась, и той пришлось раскланяться.
- Спасибо, Лорочка.
- До свидания, Нина Андреевна! - Принцесса-пекинесса, Пижама Полосатовна, хотелось добавить Лере. Эти прозвища, данные ей Катькой, здорово подходили вечно заспанной, всклокоченной, с приплюснутой физиономией соседке бабы Марины.
Баба Марина звала ее Нинон. Когда она рассказывала что-нибудь из жизни своей квартиры, Катька визжала от смеха, а та недоумевала: ну что же тут смешного, детка?
Звонок. Если и на этот раз не Катька, Лера просто сойдет с ума…