Дверь открылась как-то вдруг и вроде сама по себе, я даже не сразу догадалась посмотреть вниз: в темноте коридора стоял маленький черненький мальчишка, похожий на какого-то жучка. И я сразу успокоилась и даже успела спросить: "А Валя дома?". Именно успела, потому что мальчишка тут же повернулся, не закрыв дверь и, дробно стуча голыми пятками, понесся куда-то вглубь квартиры. Побежал звать? Или показывает, куда идти… Я несколько секунд постояла в нерешительности и поняла - второе. Осторожно, как по минному полю, я пошла по горячим следам и встала на пороге небольшой комнаты. На кровати сидела Галоша, или это не она? Нет, все-таки Галоша. Просто половина её лица была черной…
Я забыла все заранее заготовленные слова и медленно пошла вперед. Галоша смотрела на меня молча, она не сделала ни одного движения, и только черный единственный глаз прожигал меня невидимым лучом. Второго глаза не было, нет, он был, наверное, но заплывшее веко выглядело так страшно и безнадежно…
- Люша, - я и сама не знала, откуда вдруг выплыло это имя, никто и никого так при мне не называл, - Люшенька…
И вдруг из зрячего Галошиного глаза выкатилась слеза. Одна единственная. Она проложила на щеке мокрую дорожку и скользнула в уголок рта. И Галоша её слизнула. А я, я заревела изо всех сил: и страшное Галошино лицо, и мама ко мне не приехала, и Полковник меня ненавидит. И минут через пять я поняла, что сижу на кровати рядом с Галошей, нет, Люшей, и она же меня и успокаивает.
Я поспешно сняла очки, но все равно Люшино лицо было страшным.
- Кто тебя так? - я уже знала ответ, но другой вопрос не придумывался.
- Мамкин ухажер…
Я испуганно посмотрела на дверь - а вдруг этот урод где-то рядом, и Люша именно так и поняла мой взгляд, потому что тут же объяснила:
- Да она его выгнала, и морду ему тоже хорошо разукрасила.
Люша говорила это совершенно обыденным тоном, но я теперь отлично всё понимала. Выгнала, разукрасила… В который раз? И сколько еще таких… разов будет впереди.
- Люша, - я погладила подругу по плечу, - а давай ты у меня будешь жить, всегда. Я уговорю Полковника, вот посмотришь.
Я действительно верила, что уговорю, ну а не уговорю, значит, всё равно будет по-моему, без высочайшего согласия. Но Люша устало и совершенно по взрослому посмотрела на меня единственным зрячим глазом и вздохнула:
- Нет, Семён, тут сейчас сестра с пацаненком живет, ты его видела. Я с ними пока буду, а то без меня пропадут.
Да, я тоже теперь точно знала - пропадут, без Люшки им никак нельзя. Я вон и то начала вроде бы пропадать. Только теперь я увидела убогую комнату: широкая железная кровать, подушки непонятного цвета, какой-то хлам в углу… Да что там говорить, даже комната Полковника была по сравнению с этой образцом чистоты и уюта.
- Хорошо, что зашла. Ты соври там что-нибудь, ладно? Справки-то все равно не будет, - и Люша вздохнула.
Надо же, справки… У неё, может быть, глаза не будет, а она о справке вздыхает.
- Люша, - уже в дверях остановилась я, - ты давай, скорее… ну это, выздоравливай. Придешь ко мне, я кое-что покажу, тебе понравится.
Подруга осторожно улыбнулась, прижав к черной щеке ладонь.
- Ладно, и Георгу там привет передавай. Мы теперь с ним прямо одно лицо, у обоих фонари под глазом.
И мы засмеялись. Надо же.
Я шла в школу уже совсем в другом настроении, вон как Люша мне улыбнулась. И как с именем удачно придумалось: Валя, Валюша, Люша, и от Галоши кое-что осталось, красивой и блестящей. Только нужно было еще что-нибудь сочинить для классной.
- Ням-ням, где моя котлетка? Хочу котлетку! - взвыл Гусь, увидев меня в одиночестве. Я на всякий случай сняла очки - а ну как врежет и разобьет, и сказала прямо в кривую физиономию:
- Пошел вон, урод.
- Чего-чего, кто-то что-то вякнул, или мне показалось?
Теперь я отчетливо видела его серую прыщавую рожу и совиные глазки, даром что без очков. В животе шевельнулся ледяной клубок, но я упрямо повторила:
- Пошел вон! - и отпихнула его из всех сил. Я и не думала, что могу с такой силой кого-то толкнуть.
- Ты чё, совсем охренела! - взвыл Гусь, потирая грудь, и пнул мой ранец, но и только.
Поле боя осталось за мной. Ну вот, оказалось, что у меня сильная правая, и левая тоже… Может быть, стоит все-таки отыскать скакалку?
Я совсем уже было нацепила очки, чтобы насладиться зрелищем своего триумфа, но тут же спохватилась - рано. Мне еще предстояло одно ох нелегкое дело - что-то соврать про Люшу. А врать в глаза Химере… ну почти то же самое, что отшить Гуся, а может быть, еще труднее. Я вообще-то решила отправить Люшку в деревню к заболевшей бабушке… Нда, придумочка была так себе, не хватало еще приплести корзинку с пирожками и маслицем, но ничего другое за столь короткое время в голову лезть решительно не хотело.
- Ох, Денисова, Денисова… - вздохнула Химера, обращаясь непонятно к кому, - вот ведь хлопает своими невинными глазищами и всё, приходиться верить. Ну, передай подружке и её бабушке привет, пусть выздоравливает, и чем скорее, тем лучше.
Я отошла с горящими щеками, еще не веря своему счастью - получилось! Или почти получилось. А то ведь Химера могла спросить что-нибудь про серого волка, например. Она же не только в одной своей химии волочет. И что она такое сказала про глаза, нет, глазищи? "Хлопает невинными глазищами…". Кажется, это комплимент. Просто замечательный комплимент! Надо будет вечером посмотреть на себя в зеркало вни-ма-тель-но. И что если решиться сказать Виктоше "да"?
Май я любила всегда. Потому что это весна, весна не в прошедшем и не в будущем времени, а в самом что ни на есть настоящем, даже если холодно. И еще потому что лето только будет, и есть время помечтать о чем-то таком удивительном. Новогоднее предвкушение совсем другое, это всё равно что, затаив дыхание, распаковать красивую коробку, оставленную кем-то неизвестным, но очень для тебя важным. Пускай я ничего такого не распаковывала, но всё равно эту картину ясно себе представляла.
А летом… летом хотелось вздохнуть полной грудью и куда-нибудь полететь. Конечно, поближе к маме. Там непременно должно пахнуть морем, хотя опять же я не знала, как пахнет море. Первая звезда класса Климченко каждое лето ездила с матерью к какому-нибудь морю и потом говорила, что её достал запах йода. Я понюхала дома флакончик, да, такой запах мог достать кого угодно, но это означало только одно - Климченко врет и выпендривается, море так пахнуть не может.
Но пока я мечтала о лете понемножку, в полсилы. Люшка тоже начала твердить о какой-то Мухе, с которой собиралась куда-то на недельку смотаться. Я эти её невнятные планы выслушивала чуть отстраненно, потому что уже догадалась, что Люша летняя и Люша зимняя это два совершенно разных человека. Люшу летнюю я пока не знала и отчего-то не торопилась с ней познакомиться.
Подруга теперь бывала у меня в гостях довольно часто, залезала с ногами на кровать, болтала о том о сем, и все время вертела в руках Жирафу. Жирафа ей нравилась. Когда Люшка увидела куклу в первый раз, то буквально открыла рот.
- А-бал-деть… Это же я! Копия! Ну, Семка, ты даешь. Из колготок что ли?! А-бал-деть… Сем, ты мне ее подаришь?
У меня екнуло сердце.
- Не сейчас, - разговаривала сама с собой Люшка, - сейчас мне ее хранить негде, заныкают. А когда у меня своя хата будет, вот тогда и заберу.
Ну когда еще у нее будет эта самая хата. И я покорно кивнула - подарю. Люшка улыбнулась, и я ахнула - ничего себе, какие у Люшки улыбочки в запасе имеются. И вообще, она временами была ужасно взрослой, и непонятной, и чуть снисходительной. А я совершенно не могла обижаться на эту взрослую снисходительность, особенно после того, как однажды Люша потерла многострадальный глаз и пояснила: "Хуже стал видеть, зараза".
Почти перед самыми каникулами к нам зашла тетя Валя и объявила:
- Ксеничка, мы ждем тебя в субботу.
Ксеничка уже, было, стала прикидывать, не затеял ли Полковник против неё очередную диверсию, но тетя пояснила:
- У Мишеньки день рождения, все-таки дата…
Она, сияя, посмотрела на меня, и я заподозрила, что от меня ждут такого же ответного сияния. Еще бы, у мальчика праздник. Но причем здесь я? Сколько таких праздников у него было без меня и ничего, никто не плакал. Плохо было то, что тётя Валя и мама…
Я всегда рано или поздно начинала думать про маму, когда видела тетку, и у меня никак не получалось ей возразить или в чем-то отказать. Вот даже Полковнику я могла иногда крикнуть что-то, а тете нет. А ужасно хотелось заявить, что вот не пойду и точка. Это Люшка сказала бы что угодно и кому угодно, а мне было слабо. И завидовала я этому чертовому Мишеньке, вот что. С моими праздниками никто так не носился: ах, день рождения, ах, дата.
- Тетя Валя, а Полковник мне кто? - я и спросила-то вроде для того, чтобы тетка не успела догадаться, как я завидую её мальчику, и вон что брякнула.
- Кто тебе кто? - тетя явно растерялась, но мне отступать было некуда, и я упрямо повторила вопрос.
- Господи, Ксеничка, а почему ты отца Полковником зовешь? Ну как же это, какой он тебе Полковник? - она подождала ответа, но ясно, что не дождалась.
- Деточка, он конечно человек не простой, можно сказать, тяжелый человек, но и Наташу… маму твою… сестру свою… - тетя начала вдруг буксовать, но собралась с силами и все-таки закончила: - Наташу я тоже не оправдываю. Так поступить, и тебя… и с тобой… - всё, она замолчала окончательно.
Я тоже молчала. Нет, я правильно делала, что никогда не спрашивала про маму, потому что чувствовала, что тетя мне ничего не скажет. То есть может быть и скажет, но совсем не то, что я бы хотела услышать. А что именно я хотела услышать, я и сама толком не знала.
Вот и теперь тетка была не на высоте - я её про кого спросила? Про Полконика. А она что? Вот зачем она приплела маму? Всё-таки была у меня хоть слабая, но надежда на какую-нибудь семейную тайну, ну хоть на завалященкую такую тайночку. Так нет же, тетя всё порушила. Ясно стало с первых её слов - ничего важного я не услышу, ни фига не было таинственного в нашей семье, а было всё как у всех - нас бросили, и всё тут. Оставалось не зареветь от обиды и разочарования.
А тетя Валя всё не могла успокоиться:
- Ксюшенька, - она смотрела просительно, - у каждого человека есть свои недостатки (хо-хо, мне ли об этом не знать). И Георгий не ангел, нет, я его ну никак не собираюсь защищать (еще бы), но и достоинства у него тоже есть, как у каждого, если внимательнее присмотреться.
Тетя развела растерянно руки и поочередно посмотрел сначала на одну, потом на другую. Ну понятно: в одной руке у неё были недостатки Полковника, в другой - достоинства. Любопытно было бы узнать, в какой именно поместились достоинства, и где это тетя Валя их нашла. Я вздохнула и сказала:
- Да ладно, я приду конечно.
То есть я как-то ухитрилась вспомнить, с чего всё началось, и нужно же было, наконец, закончить этот, так сказать, разговор. Вон и тетя с явным облегчением засобиралась домой.
"Я приду"! Здрасьте, я ваша Настя… Это же легко сказать! Тетя Валя толковала про субботу так, будто до неё было еще о-го-го сколько. А суббота, между прочим, собиралась наступить прямо на следующий день, и я помчалась к Бабтоне держать совет.
Итак, в чем я пойду? Вопросик был еще тот, с таким же успехом мы могли решать - поеду ли я в карете или, скажем, в лимузине. Бабтоня никак не желала признавать того очевидного факта, что идти мне решительно не в чем. У бедняги аж очки раскалились от напряжения, так она искала в моем шкафу выходной наряд. Да-а, эту сцену можно было бы назвать забавной, но это какое же чувство юмора надо тогда иметь. Особенно, когда Бабтоня все-таки вынырнула из недр этой задрипанной пещеры вконец обнищавшего Али-Бабы, держа в руках жалкие тряпочки: вот, детонька, вот эта юбочка, а к ней - блузочка…. Скромненько, чистенько…
А что еще можно было сказать про это барахло? Эх, в каком-то фильме героине присылали наряд для выхода в шикарной такой коробке… Хотя о чем это я? Допустим, прислал бы какой-нибудь подслеповатый и странноватый мужик мне такую коробку, ну и чего, на кого бы я была похожа? Еще бы свою любимую Красотку вспомнила. Нет, сколько бы я фильмов не смотрела, ни один сценарий мне не подходил даже близко. Ну не придумывали сказки про таких, как я.
- Я не могу пойти, - я испытывала чуть ли не торжество, выдохнув эти слова, - у меня нет подарка.
На фиг чистенькие тряпочки, я не пойду и точка. Потому что нельзя идти с пустыми руками, это неприлично, так не делают. Но я позабыла, с кем имею дело, потому что Бабтоня пару секунд разглядывала меня сквозь очки а затем ринулась к себе, полная охотничьего азарта. Я затрусила следом, чувствуя, что моя песенка спета.
Хоть бы она ничего не нашла, хоть бы ничего не нашла… Да что там, с этой унылой мыслью можно было распрощаться сразу, ведь даже походка Бабтони стала точь-в-точь как у индейца, крадущегося по прерии в поисках добычи. На стеллажи с книгами она даже не взглянула, это было Таточкиным, да и сама Бабтоня там мало что знала.
Так, Бабтоня задумчиво обвела взглядом свою комнату, и я с тревогой сделала то же самое. Господи боже мой, а что если к скромным тряпочкам Золушки прибавится какой-нибудь из этих ковриков или грелка на чайник в качестве подарка, почему нет? Может быть, мне срочно заболеть нервной горячкой?
Бабтоня не догадывалась о моих коварных планах и вдохновенно выдвигала и задвигала ящики резного буфета. Эх, я всегда смотрела на него с тайным вожделением: сколько там таилось всякого интересного, учитывая Бабтонину привычку всё собирать. Но в этот раз буфет был скорее недругом в моей неравной схватке с Бабтоней.
Так и есть, она уже держала в руках какой-то предмет, сама его вроде бы с любопытством рассматривая. Я подошла, готовая отразить любую атаку - предмет оказался небольшой коробкой, где в гнездышке из бархата лежали две тускло блестевшие ложки. Ну вот, теперь я попрусь на день рождения с этими ложечками! Но Бабтоня всё разглядывала их, а потом раздумчиво так начала: "Однажды Тата пошла покупать себе туфли…". Ура! Я готова была танцевать от радости - сейчас последует рассказ про туфли и еще неизвестно что, и это будет очень, очень долго. Потом я объясню Бабтоне, что смешно дарить взрослому парню ложки, и дело, наконец, на этом кончится.
Я прослушала, какая именно связь имелась между ложками и туфлями, и была ли она вообще, а может быть, Бабтоня спохватилась и прервала рассказ на самом драматичном месте, но только она снова с неослабевающим рвением принялась рыться в ящиках. И нашла еще какой-то сверток, с моего наблюдательного пункта было плохо видно.
- Ну надо же, - Бабтоня вроде бы с сомнением рассматривала очередную находку, - я ведь про неё и забыла. Это Анатолий, Таточкин муж собирал. Он архитектором был, между прочим, известным. Ох, Тата с ним и намучилась, он ни одну юбку мимо пропустить не мог. Статуэтки вот всякие коллекционировал, картины, а Тата говорила, что он и тут себе верен. Она вот считала, что эта куколка на одну его пассию похожа, он всё над ней смеялся. А Тата сказала мне как-то: забери, а то я разобью её ненароком, а он не переживет, очень она ему нравится.
- Неужели правда бы не пережил? - спросила я, опасливо глядя на фигурку.
Нежная пастушка в кипенно-белом платьице поправляла завязки на башмачке, изящно приподняв краешек кружев над толстенькой ножкой. То есть вроде как довольно упитанный белый лебедь склонился в грациозном поклоне. И рядом стояла маленькая овечка, напоминавшая кудрявое облачко. Парочка выглядела ужасно трогательно, и на обоих… э… мордочках застыло примерно одинаковое выражение кротости и довольства. Нда, и вот такое вот фарфоровое личико пастушки напоминало кому-то живую настоящую женщину? Я покосилась на Бабтоню, не шутит ли. Нет, она была совершенно серьезна и со вздохом добавила:
- Анатолий потом умер, совсем скоро, Тата переехала к дочери, а овечки у меня так и остались. Теперь вот и Тата ушла.
Подумать только, вот и Бабтоня оговорилась, назвав эту пару овечками.
- Нет, молодому человеку не подойдет, - Бабтоня отставила статуэтку.
- Подойдет, Бабтоня, подойдет! - мне показалось, что теперь уже я не переживу, ели закроется дверца шкафа, и я останусь ни с чем.
Это кто же у нас здесь трубит, как раненый слон, а? Это что же я так разоралась? И ведь я совершенно не думала про какого-то там Мишеньку. Статуэтка нравилась мне, это я хотела её заполучить!
- Она скорее уж Валентине бы подошла, - Бабтоня вовсю сомневалась, зато я не сомневалась ни капли и решительно не собиралась выпускать подарок из рук. Он ужасно подходил мне!
Я все-таки утащила добычу домой и там уже рассмотрела её как следует. Какая же красота! И чуть глупенькое нежное личико, и плавные ручки. Особенно меня восхищала кружевная юбочка - даже не верится, что это не самые настоящие кружева, и еще эти толстенькие ножки, которые почему-то выглядят изящными и легкими. Я все держала фигурку в руках, совершенно не представляя, как можно с ней расстаться. И сон, как назло не шел, стрелка часов подбиралась уже, бог знает, к какой цифре. Фиг Мешенька это получит!
Под самое утро я все же заснула и, конечно, мне приснилась пастушка. Вернее, пастушкой была я, к моим ногам жался дебелый Георг и при этом жалобно тянул свое "гау" овечьим голосом. Еще бы не блеять, если в тени загадочных деревьев таился толстопузый амурчик и целился в Георга из лука. А может быть, в меня. Я хотела крикнуть, что мой кот не годится для отстрела, а я и подавно, но голоса не было. Тогда несчастный Георг, поняв, что помощи от меня не дождешься, решил напасть сам, причем не на хулигана с луком, а на меня. И тут я проснулась. А вот не надо было класть свои толстенькие ножки на овечку, тьфу, на Георга и придавливать его к кровати, вот и получила лапой. Через минуту мы помирились и снова улеглись, но сон дальше сниться не стал.
Всё утро я была жутко сердита: на свой "выходной наряд", на Полковника, который слишком долго торчал на кухне, а главное на себя. На себя, вообще-то в первую очередь. Потому что я почти решилась на преступление, но всё еще продолжала трусить.
Итак, на день рождения я собиралась идти без подарка, точнее, я приготовила юбиляру почти новую книжку Джека Лондона, но и тупому было ясно, что это так, для отмазки. Книжка Мишеньке сто лет не нужна, ему и комикс не осилить, и я буду выглядеть с таким подарочком как последняя дура. Но какая разница: дура последняя, дура первая - от перемены мест, как известно… Ну не могла я расстаться с раскормленным лебедёнком и всё тут. Я снова и снова рассматривала фигурку, а в животе при этом начинало что-то щекотать и хотелось поежиться и улыбнуться. Да и вообще, разве способен Мишенька оценить такое чудо? Ведь еще и поржет, жеребчик фигов, хорошо, если не при мне, а позже.
Вот ужас! Было очевидно, что я продолжаю катиться по наклонной плоскости. Какое поле деятельности открывалось для педагогического таланта Полковника! Ну и пусть. А Бабтоне я обязательно признаюсь, что заныкала подарок, но только потом, позже. Я погладила по гладкой головке пастушку, пощекотала овечку и положила в стол, пока, ребята.