Я вытянула шею и глянула сквозь поредевшую листву на беседку. Точно так. Пьют-с, сволочи. Я сползла со своего трона и хмуро направилась в их направлении. Вот ЩА-А-А-С как устрою им головомойку, будут знать.
В принципе, с местной пьянью у меня отношения почти дружеские, благодаря соседу Коляну, с которым в детстве я приятельствовала. Тогда он был вполне приличным пареньком, не сильно умным, конечно, но работящим и не злым. Попивал он в меру - по пятница и субботам, когда принимал пару стаканов сваливался под лавку и благополучно там засыпал. Мы, соседи, с годами привыкли к неизменному аксессуару нашего двора и длинную фигуру под скамейкой воспринимали как должное. Но пять лет назад Коляна выгнали с работы, и от нечего делать он запил по серьезному. Теперь под лавкой он почти живет. Почти, потому что иногда он живет у каких-то "синеглазок", таких же несчастных и вечно пьяных. С ними травится самогоном, ворует драгметаллы, дерется и мирится.
За пять лет таких принцесс у него было не меньше десятка.
Меня Колян любит, как сестру. Называет Леленчиком. Весело приветствует в каком бы состоянии не был. Благодаря ему все местные алкаши знают, как меня зовут. И теперь частенько, возвращаясь домой, я слышу от совершенно незнакомых "синяков": "Леленчик, дай стаканчик!".
… Тем временем я уже приблизилась к многострадальной беседке. На ее деревянном столике разглядела почти опорожненную бутылку "Анапы" (изысканного напитка, воспринимаемого алкашами как портвейн урожая 1854 года), ломаную горбушку и соленый огурец. На лавке же обнаружила приснопамятного Коляна со своим другом-врагом Вованом.
Завидев меня, мужики заулыбались своими беззубыми ртами, закивала, заохали. Колян даже потянулся к бутылке, решив, наверное, угостить меня своим любимым пойлом, но, обнаружив, что там им сами маловато будет, передумал и просто предложил присесть.
Что я и сделала.
Колян привалился с одной стороны, Вован с другой, и мы завели светский разговор.
- С работы? - поинтересовался вежливый Вован, придвигаясь ближе.
- Ясно, что с работы, - буркнул Колян и хмуро уставился на друга.
- И не надоело тебе? - сочувственно спросил Вован. Он жалел всех, кому приходилось ходить на работу. Сам-то он до этого не опускался.
- А тебе не надоело ничего не делать? - вступился за меня Колян, он, как бывший пролетарий, к труду относился с уважением.
- А ты чего встряешь? Не тебя спрашивают!
- А ты чего?
Похоже, опять они что-то не поделили, и я даже подозреваю что - мое внимание.
Мне стало смешно. Такими поклонниками могу похвастаться только я! Ну да ладно, уж какие есть.
Вообще эта парочка была на удивление занятной. Сначала они друг без друга жить не могут, потом начинают ссорится - типа, ты меня уважаешь? - затем драться, а в заключении клянутся друг друга век не видеть, но проходит неделя-другая, и мы вновь встречаем их вместе.
Удивительнее всего то, что стычки между ними чаще всего происходят из-за женщин, так как оба считают себя неотразимыми и по этому очень болезненно переживают, когда очередная "синеглазка", пометавшись, предпочитает ему другого. В принципе, я понимаю растерянность девушек. Колян с Вованом мужчины колоритные. Оба длинные, сухие, беззубые. Только первый лохматый блондин с огромными ушами, а второй кудреватый брюнет, голову которого украшает загорелая лысина.
Я потрепала своих верных рыцарей по загривкам. Они расцвели, Колян продемонстрировал мне два своих роскошных клыка, Вован еще и пару нижних зубов. И только тут я заметила, как Вован похож… на … да простят меня женщины… на Ричарда Гира.
Вот это открытие! Те же маленькие черные глаза, тот же крупный нос, те же губы. Конечно, у нашего Вована плешь на пол головы, морщины, синяк под глазом. И выглядит он в свои 45, на все 60, а о печени его я не говорю, но все равно похож, до чего похож!
Мне стало смешно. Я представила, во что мог превратиться лощеный седовласый красавец, родись он не в Америке, а в нашем дворе. И как знать, был бы так же безобразен наш Вован, появись он на свет где-то в другом месте…
Вот об этом я размышляла, когда покидала беседку. Наверное, по этому и не заметила, кто копошился в кустах, рядом с подъездной лавочкой.
Очнулась я только тогда, когда чья-то рука (мертвенно бледная в свете уличного фонаря) не выпросталась из зарослей шиповника и не схватила меня за запястье, на котором болталась моя модная лаковая сумочка - в это время я как раз доставала из нее ключ.
Я пискнула от боли и с силой дернула руку с сумкой на себя. Хватка партизана не ослабла, он даже крепче обхватил мое запястье. Я разозлилась, напрягла свои тренированные в цирковой студии мышцы и дернула сильнее.
Из кустов показалась манжета старомодной ветровки. Тут уж я вцепилась в эту манжету и начала тащить на себя, надеясь выволочь гада из кустов.
Так мы и мерились силой. Он тянул меня в кусты, я его на освещенное пространство. Делали мы это молча, только пыхтели и отдувались. Наконец, он начал меня одолевать…
- Леленчик, дай рупь! - услышала я зычный клич моих недавних собеседников.
И тут я пришла в себя. Пошире открыла рот и приготовилась орать.
Но.
Тиски разжались. Рука скользнула назад в кусты. Я, потеряв равновесие, шмякнулась на попу. Шиповник зашуршал. И уже через секунду я услышала звук удаляющихся шагов.
Я встала, отряхнулась. На всякий случай заглянула в кусты. Естественно, ничего не обнаружила. Ни единой улики, ни говоря уже о самом нападавшем.. Хоть бы пуговицу потерял или окурок бросил. Я достала из сумки очки, нацепила их, брякнулась на колени и зашарила по земле. Авось, думаю, что-нибудь да отыщется.
Но ни-че-го-шень-ки!
Что же это было? - тупо ворошила я мозгами, когда вылезла из кустов. Нападение с целью убийства? Попытка изнасилования? Неудачная шутка?
Ответ напрашивался сам собой, но я не хотела слышать этого ответа даже внутри себя. Неужели тот самый маньяк? И я следующая жертва?
А, может, это обычный грабитель? И ему были нужны мои деньги? Вон он, как к сумке тянулся. А то что-то мнительными мы стали. Везде маньяки мерещатся. В конце концов, мало что ли на женщин нападают с целью грабежа…
Через пять минут я себя почти убедила, а еще через пять смело шагнула в кабину лифта. Вот именно в лифте, в этом дребезжащем чуде советской техники, я и приняла решение - ради собственного спокойствия, ради оставшихся нервных клеток, ради Христа и Будды вычислить этого гребанного маньяка.
Пятница
Не 13-е, и на том спасибо
На работу я не шла - летела. Перспектива предстоящего расследования бодрила. Мне уже было почти не страшно переступать порог нашего многострадального НИИ, ибо я твердо решила убийцу отыскать и предать справедливому российскому суду (и не стоит ставить под сомнение слово "справедливому", мы же не о Березовском или Доренко, а о простом провинциальном маньяке).
Проходную я уже миновала, миновала и полутемный коридор. Вот и дверь нашего кабинета…
- Здравствуй, Леля!
Я обернулась.
В двух шагах от меня стоял программист Зорин и приветливо улыбался. Просто удивительно, как он умудрился ко мне подкрасться незамеченным. Что я его не увидела - это понятно, при такой-то темнотище даже ложку мимо рта пронести не мудрено, но как я смогла его не услышать, если он беспрестанно поет (на этот раз он насвистывал "Сердце красавицы склонно к измене…". Не ясно!
А вдруг он специально подкрался? Нацепил на свои пухлые ножки мягкие тапочки, задушил в себе песню, встал на цыпочки и засеменил по темному коридору…
- Зорин, ты чего подкрадываешься? - заверещала я, в надежде, что кто-то за дверью меня услышит и прибежит выручать, на случай если наш Поворотти и есть тот садюга.
- Я? - он очень удивился. - Я тебя из того конца коридора начал звать, а ты меня не слышала.
- Да? - на этот раз удивилась я. Что-то не припомню за собой глухоты.
Так и стояли друг напротив друга, недоверчиво сверкая глазами, пока я не схватила его за рукав и не вытащила на освещенное место.
- И зачем ты меня звал?
- Как зачем? Поздороваться.
- И только?
- Только, - не слишком убедительно буркнул он.
- Ну, тогда, привет! - бросила я и приготовилась вновь нырнуть в темноту, как он поймал меня за руку.
- Подожди, Леля. Я хотел спросить… Ну… Как продвигается следствие?
- А тебе зачем?
- Ну… Как же. Люди погибают и все такое.
- Да ты же, чертов сноб, уборщиц за людей не считаешь, так что не пудри мне мозги… - тут я замолкла, а потом как гаркну генеральским босом. - Где пропадал в течение 40 минут во время нашего юбилейного вечера?
- Нигде.
- Нигде ты будешь пропадать, когда умрешь, а в среду вечером ты был где-то конкретно. Говори!
- Отстань, - жалобно протянул он.
- Говори, а то Геркулесова позову.
Он обиженно сопел, надувал губы, прятал глаза, а потом выпалил:
- В туалете.
- Женском? - ахнула я.
- Почему женском? - удивился Зорин. - Мужском.
- 40 минут?
- 45.
- Так ты за мужиками что ли подглядываешь?
- У меня простатит, - тихо и трагично сообщил он, понурив свою буйную головушку. - Это моя беда.
- Беда? - я не понимала, зачем так переживать из-за какой-то простаты, ведь не СПИД же, даже не хламидиоз.
- Беда, - еще трагичнее вздохнул он. - Болезненное мочеиспускание, проблемы с женщинами…
Я прыснула. Можно подумать, до простатита у него проблем с женщинами не было.
- Могу даже справку показать, - закончил Зорин.
- Не надо, - я похлопала его по пухлому плечу. Я поняла, что это не ОН.
Думаете, меня убедили его сбивчивые жалобы и заверения? Конечно, нет. Просто я все это время смотрела на его руку, которой он так и обхватывал мое запястье. Это не рука убийцы. Мягкая, розовая, с ямками на пальцах, она бы очень хорошо подошла кондитеру.
А вот та, из кустов… Именно такие руки должны быть у убийцы. Сухие, шершавые, с синими прожилками. И пальцы - длинные, тонкие, цепкие.
И в тот миг я осознала, что тогда на меня напал никакой не грабитель, а наш институтский душегуб. Собственной персоной.
Мне стало дурно. Я привалилась к стене, скованная запоздалым страхом.
Через минуту наваждение прошло, и я смогла расслышать слова Зорина.
- Так что там со следствием?
- А тебе зачем? У тебя же простатит, - не к месту добавила я.
- Так ты что, ничего не знаешь?
- Я? - обиделась я. - Я знаю все. Ну, почти все.
- И про Льва?
Я уже хотела спросить, причем здесь царь зверей, но не успела. Дверь, ведущая в коридор, распахнулась, и в ее проеме показалась узнаваемая с первого взгляда фигура Геркулесова. Он обвел взглядом пространство, увидел меня, кивнул, потом прокашлялся и изрек:
- Гражданка Володарская, будьте добры, подойдите ко мне.
Я послушно подошла, Зорин рванул за мной.
Мы вышли в фойе. Было оно просторным и светлым. На одной из стен красовался не слишком удачный портрет отца-основателя института академика Гузеева, а в центре фойе имелась "проходная", с вертушкой и охранником.
На этот раз, кроме портрета и сотрудника ВОХРа было еще много всего, заслуживающего внимания. Например, два милиционера, начальник караула и техники безопасности. Но самое главное - у вертушки понуро стоял Лев Блохин, беззвучно плакал и стыдливо прятал свои скованные наручниками руки под синий халат.
Я недоуменно воззрилась на Геркулесова. Зорин же молчать не думал.
- Что же, гражданин милиционер, делаете? - завопил он. - Невинного человека сажаете!
- Не сажаем, а задерживаем.
- Зачем?
- До выяснения обстоятельств.
- Каких еще обстоятельств? - это уже я подала реплику.
- Уведите, - скомандовал бравый Геркулесов милиционерам, а мою реплику оставил без внимания.
Я не унималась.
- Вы что же Леву подозреваете?
- Именно! - выкрикнул Зорин и затряс в воздухе своим пухлым, совсем не страшным кулаком.
Я недоуменно посмотрела на Блохина. Тот сначала глянул на меня с надеждой, потом сконфузился, опустил очи и захныкал. Его нижняя губа опустилась ему почти на грудь, а соломенные волосенки трогательно упали на лоб.
Бедненький Лева! Жалкий и безобидный мужичек.
- Но почему вы задержали до выяснения обстоятельств именно Блохина? - растерянно спросила я Геркулесова. Мне даже в голову бы не пришло включить его в число потенциальных маньяков.
- Потому что именно он является первым подозреваемым, - буркнул Геркулесов и вновь махнул рукой своим подчиненным.
- Че-го?
- То-го! - передразнил меня Коленька и попытался увести подальше от проходной. Я дала себя оттащить, но когда мы оказались за дверью, зашипела:
- Вы сбрендили, товарищ милиционер?
- Никак нет.
- Никак - да. Мы же с вами договорились, что подозреваем пятерых.
- Мы с вами? Я что-то не припомню, что уполномочивал вас помогать мне вести расследование.
- А мне ваше упл…упл… разрешение и не требуется! - разозлилась я. Вот ведь наглый херувим. Сначала посвящает меня в тонкости следствия, а потом не уполномочивал!
- Я понимаю, что для того чтобы засунуть свой нос куда не надо вам хватит только наглости…
Я подбоченилась, готовая к перепалке. Конечно, я бы предпочла обычную драку, но он страж правопорядка, так что за такого много дадут, а мне сейчас не в тюрьме, а здесь надо быть, иначе этот зазнайка таких дел без моего присмотра натворит…
Неожиданно Геркулесов замолк, испугался, наверное. После продолжительной паузы, сопровождающейся моими грозными взглядами и его сопением, он заговорил.
- Извините за грубость. - Еще пауза. - Но вы выведите кого угодно. - Сопение. - Как сегодня выяснилось, Блохин был в тот день в институте.
- В какой день? - растерялась я.
- В тот, когда было совершено 2-е убийство.
- То есть кроме нас, справляющих, и вахтерши с диспетчером был еще и Лева? - Геркулесов кивнул. - А откуда вы узнали?
- На вахте есть журнал, в нем записано, что Блохин покинул НИИ в 7 вечера.
- Это еще что за ерунда?
Геркулесов устало вздохнул - видно, я ему сильно надоела.
- Блохин старший научный сотрудник, так?
- Так. Он с Сулейманом что-то разрабатывает.
- Бывает, что они задерживаются на работе?
- Наверное. Ученые все шизики, им домой не надо.
- А так как опечатать их комнаты вместе с другими в 5 вечера не могут, то они, опечатывают их сами, сами же подключают сигнализацию, потом сдают ключи на вахту и записывают в журнал кто и когда это сделал. Ясно?
- Ясно, - обиженно буркнула я. Что он со мной, как с маленькой?
- Журнал посмотреть мы догадались только сегодня, вернее, нам даже никто не намекнул, что такой существует. И там синим по белому…
- Да поняла я! - возмутилась я. - А он что говорит?
- Говорит, что в тот день не оставался. Говорит, что ушел вместе со всеми. Говорит, что в 7 спал дома.
- А доказать, конечно, это никто не может.
- Конечно. Он живет один.
- А вахтершу допросили? Ту, которая в тот день дежурила.
- Естественно. Но ничего вразумительного она не сказала. Шастали, говорит, всякие. Ваши же мужики, веселящиеся, постоянно на улицу бегали. То воздухом подышать, то покурить. Она и запуталась.
- А почерк сравнили?
- Это, по-вашему, так быстро делается, да? - вспылил он.
- Извините.
- Да ладно. На первый взгляд похож. Но результат экспертизы мы получим не раньше понедельника, выходные, сами понимаете. А пока Блохина придется задержать.
- Ясно.
- Что вам ясно?
- Что ничего не ясно. - Я почесала ухо - явный признак растерянности. - Кто-то подделал подпись. Но кто?
- Зачем?
- Его кто-то пытается подставить. Это же очевидно.
- Почему именно его, скажите мне, милая девушка?
- Потому что именно Блохин засиживается допоздна чаще других. Сулейман вечно на него работы навешает, а сам домой мчится новости смотреть - он у нас фанат информационных передач. К тому же, у Левы нет семьи, а значит, и алиби, скорее всего, не будет.
- А чего это вы так этого увальня защищаете? - Геркулесов подозрительно прищурился. - Уж не роман ли у вас?
- Да как вы… Да я вас… - от возмущения я растеряла все свое красноречие. А то бы показала ему, как сводить меня, пусть и гипотетически, с таким уродом.
- Значит, нет?
- Катитесь вы, Николай Николаич, подальше! - огрызнулась я перед тем, как развернуться.
А потом, возмущенно стуча каблучками, удалилась.
Пятница.
А день все тянется
Удалилась я не к себе в комнату, где меня ждали мои товарки и целый чайник кипятку, а в "машинный зал", помещение, где находился мозговой центр нашего отдела, в виде огромных устаревших вычислительных машин. Именно там кучкуются мои коллеги-мужчины, но не из-за многомудрых приборов, нуждающихся в их заботе, а по более прозаической и понятной русскому человеку причине - близости сейфа, в котором хранятся месячные запасы спирта.
Я распахнула обитую железом дверь. В лицо мне ударил порыв теплого ветра, это мужики включили "Муссон", то ли вентилятор, то ли радиатор, без которого наша супер-ЭВМ не может работать, она, видите ли, словно сортовая орхидея, может функционировать только при + 18. Кроме железных гробов, именуемых ЕС 1061, в помещении стоял еще плохенький пентиум, за которым я обнаружила программиста Сереженьку. Остальные мужики сгрудились в другом конце маш-зала: Санин и Манин перебирали какие-то железки, а начальник вытирал рот рукой, видно только-только принял стаканчик общественного спирта.
Я тихонько просочилась в помещение, аккуратно села на стул и стала наблюдать.
После 10 минутного слежения я выяснила только то, что и так давно знала, а именно, что в "Нихлоре" служат одни тунеядцы, и даже если кто-то и делает вид, что погружен в производственный процесс, то это еще ничего не значит. Вот, например, Серега. Сидит с умным видом, пялится в монитор, нажимает на клавиши, сдвигает брови, сопит, казалось бы, ваяет программу, ну на худой конец в пасьянс играет. Ан нет. Для Сереги это немыслимая нагрузка, по этому он просто следит за тем, как по темному экрану плавает рыбка, когда надоест, возвращается в свой пустой файл, глядит на серый фон, но и в нем, видно, не наблюдает ничего интересного, поэтому он вновь замирает, дожидается, когда монитор погаснет, ловит глазами окунька… И так до бесконечности.
Уж не знаю, всегда ли Сереженька столь не дисциплинирован, но если всегда, то теперь мне ясно, почему нашу сепер-ЭВМ 100 летней давности так и не списали.
А, может, он так задумчив только сегодня? И тогда эта задумчивость становится подозрительной.
То ли дело Санин с Маниным. Эти, словно муравьишки, вечно копошатся: то чинят, то паяют, то разбирают, то собирают. Вот и сегодня при деле. Устроились в уголочке и слаженно так, с огоньком, потрошат неисправный дисплей. Работа у них спорится, глаза горят… А ведь очень ярко горят. Лихорадочно. И жесты торопливые, будто им не терпится покончить с этим делом, и переключится на другое, а в нашем НИИ это не просто непривычно, а даже неприлично, ведь мы неделю трудимся над тем, что в нормальной организации сделали бы за день.