Много времени отнимают заботы о будущей семье. Пушкин приезжает часто к Гончаровым, торопит с венчаньем, наблюдает, как в их доме работают модистки, белошвейки, шьют пышное приданое.
Пушкин в то же время следит за событиями в освобождающейся Европе, за ходом вспыхнувшего польского восстания. Он даже грозит будущей своей теще - в случае дальнейших проволочек со свадьбой он уедет драться c поляками… Как-то, приехав к Нащокину, Пушкин говорит тоже об этом, и целый вечер напевает старинный романс:
Не женися, молодец,
Слушайся меня!
На те деньги, молодец,
Ты купи коня!
Польское восстание заставляет Пушкина дважды побывать у князя Вяземского в зимнем Остафьеве, где он ведет с хозяином горячие принципиальные споры о Польше, обсуждает положение.
Современники Пушкина в этом периоде отмечают постоянную озабоченность, даже мрачность поэта.
Приближался день венчания. Настаивая на свадьбе, хлопоча о ней, в то же время Пушкин предвидит, предчувствует как бы свою обреченность.
Трогателен рассказ цыганки Тани о том, как за два дня до свадьбы Пушкина забежала она накоротке к своей подружке, тоже цыганке Оле, жившей тогда с холостым еще другом Пушкина Павлом Нащокиным в доме Ильинской по Гагаринскому переулку. Только успела Таня перекинуться несколькими словами, как к дому подкатил парный извозчик, и в сени, стремительный как всегда, вбежал Пушкин. Он обрадовался Тане, обнял ее, поцеловал в шеку, а потом сел на диван и задумался, уронив голову на руки.
- Спой мне на счастье, Таня, - сказал он, помолчав. - Ты ведь слыхала - я женюсь!
- Дай вам бог счастья, Александр Сергеич, - отвечала Таня, у которой у самой было тяжело на душе - не ладились ее собственные любовные дела.
И оназапела хоть и "подблюдную", то есть свадебную, песню, но такую, которая слыла не к добру:
Ах, матушка, что так в поле пыльно,
Государыня, что так пыльно?
- Кони разыгралися!
- А чьи то кони, чьи то кони?
- Кони Александра Сергеевича!
- Пою я песню эту, - вспоминала Таня, - а самой так уж грустно, но, чувствую, и голосом то же передаю…
Подняла глаза, а он рукой-то голову подпер, плачет, как ребенок. К нему Павел Воинович бежит:
- Пушкин, что с тобой?
- Ах, - говорит, - песней всю внутрь мою перевернули, она мне не радость, а большую потерю предвещает!
Со свадьбой наконец договорились: венчаться 18 февраля, в последний день, когда можно было еще венчаться по церковным правилам, - подходил великий пост.
Накануне, 17 февраля, Пушкин в новой своей квартире собрал друзей на мальчишник - к обеду. Было человек десять, среди них Нащокин, Вяземский, Языков, Баратынский, Варламов, Елагин, его пасынок Иван Киреевский, Д. В. Давыдов.
Хозяин был так грустен, так мрачен, что гостям было "прямо неловко". Пушкин читал стихи, в которых прощался с молодостью, а перед февральским синим вечером поехал к невесте.
В день венчанья, перед тем как уже ехать в церковь, Наталья Ивановна прислала жениху записку: "Свадьба откладывается - нет кареты!" И Пушкин экстренно посылает деньги на экипаж.
Венчался Пушкий в церкви Большого Вознесенья, что у Никитских ворот. Посажеными родителями были у жениха князь П. А. Вяземский и графиня Потемкина у невесты - И. А. Нарышкин и А. М. Малиновская. С иконой ехал мальчик - княжич Павлуша Вяземский.
Причт Вознесения настаивал перед своей почетной прихожанкой Натальей Ивановной, чтобы венчание было у них, хоть храм и был еще недостроен. Гончаровы согласились. Венчались Александр Сергеевич со своей Натальей Николаевной в боковом приделе. По настоянию той же Натальи Ивановны обряд был пышный, с чудовскими певчими, зажженными паникадилами, много было знатных гостей - венчался Пушкин.
После обряда вся Москва говорила, что вышло "нехорошо", что жених, идя вокруг, задел аналой, на котором лежали крест и евангелие, и будто бы крест упал на ковер. Говорили, что при обмене кольцами кольцо жениха упало на пол. Пушкин побледнел - он всегда верил в приметы. Потом венчальная свеча погасла у него в руках. Из двух шаферов, державших венцы над головами жениха с невестой, первым устал шафер жениха и был подменен другим… И все в один голос передали фразу Пушкина, сказанную по-французски: "О, все плохие приметы!"
Перед концом обряда князь Вяземский с П. В. Нащокиным и с иконофором Павлушей уехали пораньше на Арбат, чтобы встретить молодых уже в новом доме.
Павлуша Вяземский потом писал в своих "Воспоминаниях":
После этой встречи "в щегольской уютной гостиной Пушкина, оклеенной диковинными для меня обоями под лиловый бархат с рельефными набивными цветочками, я нашел на одной из полочек, устроенных по обоим бокам дивана… собрание стихотворений Кирши Данилова".
Так началась. новая жизнь Пушкина.
"Я женат - и счастлив, - пишет он спустя шесть дней после свадьбы Плетневу, - одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось - лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился".
П. И. Бартенев, постоянный и неутомимый бытописатель поэта, записывает: "Н. Н. Пушкина сама сказывала княгине Вяземской, что муж ее в первый же день брака, как встал с постели, так и не видел ее. К нему пришли приятели, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену и пришел к ней только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами".
Впрочем, через несколько дней, 28 февраля 1831 года, Пушкины задали славный бал. "И он и она радушно угощали гостей своих. Она была прелестна, а оба - как два голубка. Дай бог, чтобы всегда так продолжалось! Много все танцевали, и так как общество было небольшое, то и я тоже потанцевал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала, и по приказанию старика Юсупова. "И я бы танцевал, если были бы у меня силы", - говорил он. Ужин был славный, и всем казалось странным, что у Пушкина, который всегда жил по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа. Была вьюга и холод". Так сочувственно свидетельствует о молодых Пушкиных А. Я. Булгаков, тот самый почтдиректор Москвы, который с особым старанием аккуратно вскрывал письма Пушкина и сообщал об их содержании Бенкендорфу. Впрочем, свидетельства современников о семейной жизни Пушкина вообще противоречивы. Но бесспорно одно, что трудную жизнь эту он нес честно, свято выполняя все принятые на себя обязательства перед слившимися семьями Пушкиных и Гончаровых, а это было делом далеко не простым. Брак Натальи и Пушкина вполне устраивал Гончарову Наталью Ивановну - бесцеремонно практичную особу: пусть Натали была красива изумительно, но и две другие старшие ее сестры тоже были красивы и своим родством с Пушкиным рассчитывали поправить гончаровские пошатнувшиеся дела.
Возможно, что потому Пушкин и получил руку восемнадцатилетней красавицы. Дальнейшее показало, что хитрые расчеты тещи Натальи Ивановны - оправдались, и очень удачно. И это тем более, что, невзирая на общие восторженные похвалы красоте Натали, мы имеем о ней примечательный отзыв поэта Туманского, который писал о встрече с Пушкиным в их московском доме так:
"Пушкин радовался, как ребенок, моему приезду, оставил меня обедать у себя и чрезвычайно мило познакомил меня со своею пригожею женою. Не воображайте, однако ж, чтобы это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина- беленькая, чистенькая девочка, с правильными чертами и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она и неловка еще, и неразвязна. А все-таки московщина отражается в ней довольно заметно. Что у нее нет вкуса, это видно по безобразному ее наряду. Что у нее нет ни опрятности, ни порядка, о том свидетельствовали запачканные салфетки и скатерть и расстройство мебели и посуды".
Во всяком случае, именно родство с аристократом Пушкиным, блистательная его поэтическая слава открыли дорогу и сестрам простоватой Натали в высший свет - Гончаровы выиграли ставку в житейской жестокой игре.
Крепкое московское это семейство сразу же окружило плотно Пушкина, стеснило его свободу, его время, загрузило множеством новых неожиданных забот.
"Суматоха и хлопоты этого месяца, который отнюдь не мог бы быть назван у нас медовым, до сих пор мешали мне вам написать", - пишет Пушкин 26 марта в Петербург Е. М. Хитрово.
Известно, что за первых же три месяца, живучи в Москве, Пушкин истратил все деньги, которые получил за заложенную в Опекунском совете нижегородскую деревню, уступленную ему отцом. "Пушкин получил из Опек(унского) совета до сорока тысяч, сыграл свадьбу, и весною 1831 года, отъезжая в Петербург, уже нуждался в деньгах, так что тот же Нащокин помогал ему в переговорах с закладчиком Веером", - пишет П. И. Бартенев.
26 же марта, то есть всего спустя месяц после свадьбы, Пушкин уже пишет своему издателю П. А. Плетневу в Петербург:
"В Москве остаться я никак не намерен, причины тому тебе известны - и каждый день новые прибывают. После святой отправляюсь в Петербург. Знаешь ли что? мне мочи нет хотелось бы… остановиться в Царском Селе. Мысль благословенная!"
Немного спустя второе письмо Плетневу подтверждает первое:
"…Ради бога, найми мне фатерку - нас будет: мы двое, 3 или 4 человека да 3 бабы. Фатерка чем дешевле, тем, разумеется, лучше - но ведь 200 рублей лишних нас не разорят".
Счастливому Пушкину хотелось, может, показать своей Натали те "сады Лицея", где он "безмятежно расцветал", вспомнить самому, что "отечеству нам Царское Село", а главное - в то же время отделаться от тещи Натальи Ивановны.
И вот "око государево" - обер-полицмейстер Москвы доносит обер-полицмейстеру Петербурга, что поднадзорный Пушкин Александр Сергеевич выехал из Москвы в Санкт-Петербург вместе с женою своею, за коим во время пребывания здесь в поведении ничего предосудительного не замечено".
Пушкин с женой приезжают в Петербург, останавливаются опять все в том же Демутовом трактире - так начинается блистательная карьера Натальи Николаевны.
В письме к князю Вяземскому от первого июня Пушкин уже указывает свой новый адрес:
"Я живу в Царском Селе в доме Китаевой на большой дороге".
Но Царское Село хоть и царское, а все же село. Осенью Пушкины переезжают в Санкт-Петербург, начиная свои скитания по петербургским наемным квартирам - последняя квартира Пушкина на Мойке была уже десятой по счету в течение пяти лет.
Петербургская светская жизнь требовала денег, денег и денег прежде всего, а считать Пушкин не умел. "Появление денег связывалось у него с представлением неиссякаемого Пактола, и, быстро пропустив их сквозь пальцы, он с детской наивностью недоумевал перед совершившимся исчезновением… - пишет А. П. Арапова в своих воспоминаниях. - Часто вспоминала Наталия Николаевна крайности испытанные ею с первых шагов супружеской жизни. Бывали дни после редкого выигрыша или крупной литературной получки, когда мгновенно являлось в доме изобилие во всем… Минуты эти были скоротечны и быстро сменялись полным безденежьем, когда не только речи быть не могло о какой-нибудь прихоти, но требовалось все напряжение ума, чтобы извернуться и достать самое необходимое для ежедневного существования". Красота Натальи Николаевны, ее московская непосредственность, очаровательная простота обеспечили ей огромный успех в свете, и этот успех неизбежно затягивал в омут светской жизни и ее мужа: мог ли он противиться своей юной, прелестной женке, этой скромнице, воспитаннице богомольного дома в Скарятинском переулке, выросшей под крылом дорогой своей маменьки? Возможно, что Натали усиливала внимание к своему мужу со стороны самого царя.
- Почему вы не служите, Пушкин? - осведомился раз его величество, встретив Пушкина на прогулке в царскосельском саду.
- Я готов к этому, ваше величество, но я знаю только литературную службу! - отвечал Пушкин.
И в последующем разговоре царь предложил поэту работать над историей Петра Великого.
Пушкин об этом немедленно же. сообщил своему ближайшему сотруднику П. А. Плетневу письмом от 22 июля:
"Кстати, скажу тебе новость (но да останется это, по многим причинам, между нами): царь взял меня в службу - но не в канцелярскую, или придворную, или военную - нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли?.."
Переехав осенью в Петербург, Пушкины перезнакомились со всею знатью. Протежировавшая Натали супруга министра иностранных дел графиня Нессельроде наконец однажды повезла ее без ведома Пушкина на интимный вечер в Аничков дворец, где Натали очаровала саму царицу.
Тут свет окончательно склонился перед красавицей, ее стали звать Психеей.
14 ноября 1831 года воля царя была оформлена официально: Пушкин был принят на службу в Государственную Коллегию иностранных дел, вскоре же, 6 декабря, произведен в титулярные советники. 4 июля 1832 года Пушкину согласно рапорту министра графа Нессельроде положено было жалованье в 5000 рублей в год, по третям с 14 ноября 1831 года.
Царь не оставляет вне своего внимания и пушкинского друга князя Вяземского: 5 августа того же 1831 года, Вяземский царским указом пожалован в камергеры, невзирая на то, что его не очень жаловал генерал Бенкендорф. Пушкин поздравляет своего друга с этой "монаршей милостью":
Любезный Вяземский, поэт и камергер…
(Василья Львовича узнал ли ты манер?
Так некогда письмо он начал к камергеру,
Украшенну ключом за верность и за веру).
Так солнце и на нас взглянуло из-за туч!
На заднице твоей сияет тот же ключ.
Ура! хвала и честь поэту-камергеру.
Пожалуй, от меня поздравь княгиню Веру.
"С 1831 года Пушкин "избрал для себя великий труд, который требовал долговременного изучения предмета, множества предварительных занятий и гениального исполнения", - пишет в своих воспоминаниях П. А. Плетнев. Пушкин начинает работу над "Историей Петра Великого", к которой ранний "Арап Петра Великого" был первым и гениальным эскизом. Аккуратно, каждое утро Пушкин направляется в один из петербургских архивов и возвращается оттуда к позднему обеду, и возвращается всегда пешком, вместо прогулки, - Пушкин был неутомимый ходок.
Подобно князю Вяземскому, он позднее тоже получает придворное звание.
Высочайший указ от 31 декабря 1833 тода гласит: "Служащего в министерстве ин<остранных> дел ти<тулярного> сов<етника> Александра Пушкина всемилостивейше пожаловали мы в звание камер-юнкера двора нашего".
Но Пушкин не польщен этим званием. Пушкин задет, даже взбешен - это сделано только для того, чтобы Натали Пушкина, его жена, могла бывать на всех придворных балах и весело плясать во всех дворцах.
"Знаешь ли ты, что Александр к большому удовольствию Наташи сделан камер-юнкером? - пишет в одном письме Н. О. Пушкина, мать поэта. - Теперь она представлена ко двору и сможет бывать на всех балах".
Сладкая тина придворного блеска еще прочнее опутывает чету Пушкиных, она грозит уже им, все теснее жмут материальные обстоятельства.
В середине марта 1834 года Пушкин пишет другу Нащокину в Москву: "…На днях отец мой посылает за мною. Прихожу - нахожу его в слезах, мать в постеле - весь дом в ужасном беспокойстве. Что такое? имение описывают. - Надо скорее заплатить долг. - Уж долг заплачен. Вот и письмо управителя. - О чем же горе? - Жить нечем до октября. - Поезжайте в деревню. - Не с чем. - Что делать? Надобно взять имение в руки, а отцу назначить содержание. Новые долги, новые хлопоты. А надобно: я желал бы и успокоить старость отца, и устроить дела брата Льва…"
"Ох, семья, семья!" - горько восклицает поэт.
Семья росла и росла, пошли дети, нужно было иметь больше прислуги, больше тратить, а Наталья Николаевна ко всему этому решила вывезти наудачу в блистательный Петербург из Калужской губернии обеих своих сестриц - ведь их же надо было тоже устраивать!
И Пушкин пишет ей покорно: "Если ты в самом деле вздумала сестер своих сюда привести, то у Оливье оставаться нам невозможно: места нет. Но обеих ли ты. сестер к себе берешь? эй, женка! смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети - покаместь малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберешься, и семейственного спокойствия не будет".
Расходов все больше, уже в расходах не свести концов с концами. Весной 1835 года Пушкин пишет письмо охранявшему его графу (он недавно пожалован был в графы) А. X. Бенкендорфу: "Государь… милостиво назначил мне 5000 р. жалования. Эта сумма представляет собой проценты с капитала в 125000. Если бы вместо жалования его величество соблаговолил дать мне этот капитал в виде займа на 10 лет и без процентов, - я был бы совершенно счастлив и спокоен".
Пушкину под жалованье выдана ссуда в 30 000 рублей от казны. При создавшемся положении у поэта только "голова под водой" - он может дышать, пока его поддерживает… Его бросят - он утонет… Вот к чему свелось царское обещание - дать поэту возможность "жить собственным трудом".
Что же ему делать? Пушкин хочет подать в отставку, чтобы уехать и жить в деревне и он и впрямь подает, но на него со всех сторон набрасывается друзья, пугают, уговаривают не делать этого. Жуковский не обинуясь называет такой неосмотрительный шаг глупостью. И Пушкин берет прошение об отставке обратно.
Надо жить, надо продолжить свое основное дело в наличной обстановке, в данных условиях. Он может вести лишь легальную борьбу. У него есть свои мнения, и он должен так их изложить, эти свои мысли, чтобы и они были так же неотразимы, как его поэзия… Мысль - вот что царит в мире, мысль, а не сила.
"Что значит аристократия породы и богатства в сравнении с аристократией пишущих талантов?" - писал Пушкин. Никакое богатство не может перекупить влияние, "обнародованной мысли". Никакая власть, никакое правление не могут устоять против всеразрушительного "действия типографического снаряда", да еще такого, который печатал бы то, что писал Пушкин. "Точность и краткость - вот два первых достоинства прозы: она требует мыслей и мыслей - без них блестящие выражения ничему не служат".
А в Польше между тем разгорается восстание. Польша с 29 ноября объявлена восставшей. Постановлением Варшавского сейма в январе 1831 года царь польский Николай Первый ссажен с конституционного своего престола. Этот отважный шаг поляков спас от войны революционную Европу, куда уже были нацелены армии России и Пруссии в поддержку Священного Союза, и вместе с тем этот же шаг ставит Польшу во главе политических интриг Европы того времени: выступившая против главной силы Священного Союза, против николаевской России, и принявшая на себя удар карателей, Польша своей героикой привлекла к себе полное внимание и сочувствие освобождающейся Европы.
Стодвадцатитысячная зараженная холерой русская армия, распространяя вокруг себя эпидемию, вместо Западной Европы вторгается под командованием фельдмаршала Дибича-Забалканского в Польшу, где под городом Гроховом 19–25 февраля 1831 года разыгрываются кровопролитные бои. Поляки здесь оказывают упорное сопротивление и лишь потом отходят к Праге - укрепленному предместью Варшавы.