В ней забурлило что-то такое, чего не назовешь раздражением, скорее это походило на гнев, ей захотелось сорваться на него, на человека, которого любила, очарованием которого жила годами, фактически с первой встречи, а ей тогда было шестнадцать лет. Ей хотелось накинуться на него и крикнуть ему: "А какое твое дело? А ты-то, что ты сделал в своей жизни? Ты во всем зависишь от матери. Если бы не ваши посудные и скобяные лавки, ты не сумел бы заработать ни пенни. И это говорит твоя зависть, потому что тебя никто не посылал не только в Оксфорд, но и в частную школу, где готовят к поступлению в университет". Но она поборола в себе кипевшее возмущение. Что такое с ней? В чем дело? Но она знала, в чем дело. Она давно знала, в чем дело. Чего ей не хватало, и особенно сейчас, так это понимания, сочувствия, ласки, нежной ласки, ей хотелось услышать от него, что он любит ее и что она нужна ему. Но их отношения были совсем не такими. Находясь вместе, они держались за руки, и он говорил главным образом о лошадях. Он любил лошадей, он жил верховой ездой. Когда он целовал ее, в его поцелуе не было страсти. Временами он заставлял ее забывать о женском начале, и это случалось именно тогда, когда она чувствовала себя прежде всего женщиной. Когда ей больше всего на свете хотелось, чтобы он поцеловал ее и крепко обнял, и когда она всем своим видом старалась показать это. В таких случаях она чувствовала себя почти так же, как Милли, испытывая полное безразличие к тому, что кто-нибудь может подумать.
Однажды, когда она поцеловала его со всей страстью, он ненадолго ответил ей объятьями, но только ненадолго, а потом, отстранив ее от себя на расстояние вытянутой руки, засмеялся и сказал:
- Ну, ну! Остановись. Смотри, острые блюда могут испортить аппетит.
Поздно вечером она вымылась в ванной и долго терла тело луфой, чтобы избавиться от чувства гадливости.
Выдержав паузу, она ответила на его вопрос:
- Они гостят у друзей, по крайней мере, Арнольд и Роланд. Стенли поехал в Ньюкасл на представление. И знаешь, Джеймс, они уже не мальчики. Во всяком случае, в Оксфорд возвращаются только Стенли и Роланд. Арнольд уезжает в Австралию.
- Что? Когда это он решил? А почему бы ему не остаться дома и не попробовать навести порядок? У него есть кто-нибудь в Австралии?
Она на миг прикрыла глаза и глубоко вздохнула, потом присела на деревянную скамейку, стоявшую у самой дорожки и только после этого ответила:
- Он полагает, для него там больше перспектив, есть где развернуться. У одного из его друзей в Оксфорде есть дядя, у которого бизнес в Мельбурне. Он едет туда, и Арнольд едет с ним.
- Что за глупость! Он учил математику, так ведь? И с какого бока ему эта математика в бизнесе? Чем он там хочет заниматься?
- Я точно не знаю. Чем-то таким, что связано с машинами.
- Боже праведный! А Роланд и Стенли возвращаются обратно? Интересно, откуда это возьмутся деньги платить за них?
На этот раз Агнес не сдержалась. Обычно ровный и спокойный, ее голос сорвался, и она крикнула:
- Почем мне знать, Джеймс? Разве что ты попросишь у своей матери, чтобы она дала денег! - Сказав это, она встала и быстро пошла к дому.
Но она не успела дойти до ступеней, как он догнал ее и, удержав рукой, повернул за плечи лицом к себе. Он заглянул ей в глаза.
- Я ничего плохого не имел в виду, наоборот, хотел помочь. На этом этапе нашего знакомства я, конечно же, имею право высказаться о семейных делах.
Она посмотрела в его темные глаза остановившимся взглядом. "На этом этапе нашего знакомства" - так он выразился? Что за этап? Давно ли он говорил о женитьбе? У нее защемило в горле, захотелось разрыдаться, но она крепко закрыла глаза, чтобы не показать виду. Она знала, что слезы способны растопить решимость многих мужчин, но только не этого. Она знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, что ей не удастся разжалобить его слезами. Когда она склонила голову и прижалась к нему, он обнял ее и ласково произнес:
- Ты переутомилась. И неудивительно. Я должен тебе это сказать, Агнес… Это тебе не понравится, но я считаю своим долгом сказать одну вещь. Все твои неприятности по большей части из-за Миллисент. Ее нужно поместить под присмотр врачей.
Она высвободилась из его объятий и ответила, на этот раз очень решительным тоном:
- Не начинай этого разговора, Джеймс, прошу тебя. Ты же знаешь, как я к ней отношусь. И, что бы там ни говорили, она вовсе не ненормальная.
- Но ведь ты не станешь утверждать, что она нормальная.
Агнес с силой прикусила нижнюю губу, потом тряхнула головой из стороны в сторону и, глядя ему прямо в глаза, негромко проговорила:
- Просто она очень эксцентричная, и странности у нее проявляются только в том, что она не видит разницы между людьми различных сословий и не ощущает времени…
- Ах, Агнес, успокойся! - Он почти оттолкнул ее от себя. - Когда же ты наконец перестанешь обманывать себя? Не забывай, ты обещана мне в жены! Ты не задавала себе вопроса, что произойдет, когда около нее уже не будет тебя, чтобы потакать ее эксцентричности, как ты это называешь?
Его слова "Ты обещана мне в жены" на какое-то время заставили Агнес забыть о причинах их ссоры, потому что означали, что он предполагает вскоре соединиться с ней. Она сменила тон и нежно сказала:
- Знаю. Я это знаю, Джеймс. Я думала об этом, и мама должна взять это на себя.
- Она должна была бы сделать это давно.
Агнес мгновение вглядывалась в его лицо и вновь упала ему на грудь, склонив голову набок и полураскрыв губы, ожидая поцелуя. И он поцеловал ее - но не долгим поцелуем, а как бы разделив его на несколько мелких. Этот поцелуй мог бы пробудить страстное чувство, но этого не произошло. Все кончилось тем, что он взял ее за подбородок и, словно угодив малому ребенку, ласково поводил головой. И несмотря на то, что ум подсказывал ей, что этого хватит, что она должна быть довольна, ее тело не хотело соглашаться и бурно протестовало.
К гравийной дорожке они возвращались рука об руку и увидели там отъезжающий экипаж Беннетов. Через пять минут Джеймс Крокфорд распрощался с хозяевами, вскочил на лошадь и поскакал за пять миль - к своему дому.
Прошел час, и Агнес предстала перед матерью в ее спальне.
Кейт Торман сняла драгоценности и платье и сидела в нижней юбке за своим туалетным столиком. Агнес стояла у нее за спиной и вынимала шпильки из ее густых волос, все время вглядываясь в отражение матери в зеркале. Наконец она решилась.
- Я должна поговорить с тобой, мама.
- Только не сегодня, прошу тебя, Агнес. Я так устала, совершенно вымоталась, эта пара была совершенно невыносима.
- Мама, я больше не могу откладывать и хочу говорить без обиняков. Я хочу замуж… Я собираюсь замуж.
- Что? - Кейт Торман смахнула прядь волос с лица и стремительно повернулась на табурете. - Он назвал день?
- Ну… да, почти. - Это была ложь во спасение.
- Ты этого не можешь сделать, Агнес. Во всяком случае, ты пока еще недостаточно долго помолвлена.
- Что? Три года. Ты ждала три года, чтобы выйти за отца? Насколько мне известно, вы встретились, и не прошло и трех месяцев, как поженились.
- Ну, тогда это было другое дело, нам ничто не мешало. Ты, наверное, не можешь… Нет, не сейчас. Как бы то ни было, твой отец ни за что не даст тебе согласия.
- Мама, не говори ерунды… - Мать с дочерью смотрели друг на друга горящими глазами, и Кейт Торман, вставая, сказала:
- Я бы хотела напомнить тебе, Агнес, с кем ты разговариваешь.
- Я не забываю, мама. Но ты говоришь ерунду, когда утверждаешь, что отец будет против. - Она покачала головой. - Да он со всех ног кинется выдать меня за… за… - она подыскивала слово, которое бы обозначало ничтожнейшего из представителей мужской части человечества, и выпалила: - за последнего поденщика, если бы только это сулило ему возможность выкарабкаться из финансовой ямы. По крайней мере, у Джеймса есть деньги.
- У Джеймса нет денег, - резанул ее слух резкий голос матери. - Деньги у его матери, а она скаредна, как последний ростовщик. И должна тебе сказать вот что… Она желает, чтобы ее сын женился на тебе, не больше, чем я, но по несколько иным причинам.
- Ах, мама, ты такая жестокая. Миссис Крокфорд всегда была так мила со мной.
- Да, потому что она умная женщина, но я знаю Джанет Крокфорд, я знаю ее с детских лет. Она заставит сына жениться на деньгах. И даже сейчас у меня в голове не умещается, как он мог просить тебя выйти за него, когда он так боится ее.
- Нет, он не боится. Не боится.
- Ты слепая, и сказать тебе правду… - Кейт сделала паузу, - я бы предпочла видеть тебя женой любого другого человека, только не его. Вот так. И вот еще что: не жди от этого брака счастья, потому что он подчинит тебя своей воле, сделает из тебя половую тряпку и будет вытирать о тебя ноги. Он, видимо, не понимает, что ты девушка с характером и жить с тобой не так просто и легко. Все это время ты, наверное, скрывала от него эти свои черты, так как, если бы ты показала ему свое настоящее я, он бы бежал от тебя со всех ног.
- О, мама, ты представляешь меня какой-то… - Агнес не находила слов, потом сказала: - Как ты можешь говорить такие вещи?
- Могу, потому что знаю, что это правда. А если уж говорить начистоту, тогда я и все скажу. Ты не можешь бросить меня здесь с Милли. Только ты можешь справляться с ней. Если ты уйдешь, ее придется отправить в больницу.
- Нет, нет! - Агнес на шаг отступила от матери и еще раз повторила: - Нет! - Затем промолвила: - Ты шантажируешь меня, мама. С Милли можно справляться. Ты это знаешь. Ей нужно только, чтобы ее любили, а ты никогда не давала ей и крошечки любви, даже обыкновенного внимания. И так было из года в год.
- Я знаю, знаю.
В изумлении Агнес смотрела на мать, как вдруг ее тело обвисло, груди вылезли из-под туго зашнурованного корсета, мать приложила руку к животу под ребрами, будто сдерживая боль, и пробормотала:
- Я… тоже несу свой крест. - Она принялась растирать это место, как будто и в самом деле испытывала боль.
Агнес вынуждена была задать вопрос:
- Тебе плохо, мама?
Кейт Торман немного приподняла голову и, тяжело дыша, попросила:
- Там, в гардеробной, на третьей полке шкафа, сзади, бутылочка, синяя бутылочка. Пойди найди ее и принеси.
- Сейчас, мама. - С тревогой взглянув на мать, Агнес побежала в гардеробную и не успела туда войти, как услышала, что дверь спальной открылась, и в комнату вошел отец.
Одно то, что он вошел в спальню жены не постучав, означало, что он добавил, и добавил прилично, к тому, что выпил за вечер с гостями, потому что, перейдя определенную грань, он терял весь свой джентльменский облик и превращался в грубого хама.
Много лет он жил в своих комнатах по другую сторону лестничной площадки, и когда в моменты трезвости наносил визит в комнату матери, то всегда, прежде чем войти, вежливо стучал в дверь.
Но в данный момент он разглагольствовал, голос его звучал невнятно, мысли путались. Он поносил только недавно уехавших гостей, перемежая язвительные высказывания грубой бранью. Это был еще один эффект, которым сопровождалось у него опьянение. Он вообще отличался любовью к сквернословию, но в подпитии превосходил самого себя.
Агнес не сразу разыскала пузырек. Его не оказалось на третьей полке, заваленной стопками исподнего белья, не было его и на полке ниже, где хранились ночные рубашки и корсеты, он нашелся на самой нижней полке, в углу, за кучей разноцветных чулок.
Она стояла с пузырьком в руке и не знала, что делать, войти ли в комнату или нет, - она не сомневалась, что при виде ее отец распалится еще больше. У него была привычка, напившись, разыскивать ее и заводить с ней разговоры. Она вся окаменела, услышав, как он сказал:
- Подожди, подожди, я ей покажу. Она сделала это нарочно, взяла и, ни слова не говоря, ушла. Но, будь уверена, ей дали сигнал. Это все чертова Пегги. Зачем ей понадобилось заходить и спрашивать, не хотим ли мы еще кофе. Делала она когда-нибудь это раньше? Ничего подобного. А что делает мадам Агнес? Она тут же выскакивает вслед. А зачем? А затем, что эта обезумевшая тварь снова сбежала из дома. И вот что я тебе скажу: если только Беннет раскошелится на заем, все, мы от нее избавимся. Это будет самое лучшее применение деньгам - запрятать ее куда-нибудь.
- Нет, Реджинальд, нет. Ты не можешь упрятать ее в сумасшедший дом. Это было бы грешно.
- Грешно? Ты сказала грешно, женщина? И это ты говоришь о грехе!
Тут Агнес услышала, как мать что-то пробормотала, но что именно, не разобрала. Но что бы это ни было, отец разозлился еще больше, и от этого перешел на крик.
- И это ты-то берешься учить меня, что такое грех! Да, вот о грехе-то и нужно бы поговорить, потому что кто это согрешил первым, а? Скажи-ка мне? Кто же это, черт побери, согрешил первым? Она не моя! Разве не так? Скажи, скажи это. Она ведь живое напоминание о твоем грехе, так ведь? И была им все эти годы, кара за твои похождения с дражайшим Ланселотом. Ланселот - рыцарь, Ланселот - романтический капитан Индийской армии. Думаешь, я такой простофиля и ничего не знал? Ты думала, что я ничего не вижу, разве не так? Ланселот, да чтоб ему в гробу перевернуться!
- Это неправда, - почти простонала мать, и добавила: - Она твоя…
Однако ее прервал отцовский вопль:
- Не смей мне лгать, сука! Я слишком долго молчал.
- Да, это правда, ты молчал. - На какой-то момент в голосе матери пробилась новая сила, в нем послышался, и не так уж незаметно, едкий упрек. - Это потому, что я содержала и тебя, и этот дом, и не только до смерти отца, но и после - на те крохи, что маленькая тетушка Джесс оставила мне, вот почему ты помалкивал. Да стоило мне только бросить тебя, тебе бы тут и пришел конец. И… не дай бог, я умру, правда, Реджинальд? Тебе невыгодно убивать меня, как тебе столько раз хотелось, так как мои деньги умрут вместе со мной, и тебе тоже будет крышка, потому что ты ни на что не годен и никогда не был годен, что ни возьми, ни для работы, ни для любви.
Агнес уловила звук удара и слабый крик и мигом заскочила в комнату, где увидела скорчившуюся на полу мать, она вцепилась обеими руками в край кровати. Отец стоял, склонившись над ней, лицо его было искажено до неузнаваемости, он весь клокотал от ярости. Он с удивлением обернулся и, распрямившись, уставился на Агнес, а потом обрушил на ее голову поток невероятных ругательств, отчего она закрыла глаза и втянула голову в плечи. Когда он замолчал, из уголков его рта по подбородку текла слюна, и он растер ее по губам подушечкой большого пальца и неверными шагами вышел из комнаты.
- Мама! Мама! - Агнес повернула голову матери, уткнувшейся лицом в постель, и на миг ее обуял ужас, потому что голова Кейт безвольно мотнулась назад. Неужели умерла? Она быстро нащупала пульс, он почти не прощупывался.
Оттащив отяжелевшее тело от кровати, Агнес подхватила его подмышки, но поднять не смогла, поэтому осторожно уложила на пол и перебежала на другую сторону кровати, чтобы дернуть за шнур звонка.
Она сидела на полу, держа голову матери у себя на коленях, когда в комнату вошла Руфи Уотерз, от неожиданности воскликнувшая:
- Господи боже мой, мисс!
- Быстро позови сюда Пегги… Хотя нет, подожди. Мастер Стенли дома?
- Да, мисс, он ушел к себе с полчаса назад.
- Быстро сходи за ним.
Через несколько минут в комнату вошел ее младший брат. Он был в ночной рубашке и халате. Опустившись на корточки рядом с Агнес, он спросил:
- Что случилось?
- Думаю, это сердечный приступ.
- Сердечный приступ! У нее было такое раньше?
- Не знаю. Но она принимала вот это. - Она показала на стоявший на тумбочке рядом с кроватью синий пузырек. Он взял его и прочитал на ярлыке: "Принимать при необходимости по шесть капель".
- Что это, опий?
Она покачала головой:
- Нет, он пахнет по-другому, наверное, ей это прописали. Ты бы съездил за доктором.
Он поднялся на ноги и сказал:
- Думаешь, в этом есть необходимость?
- Стенли! - прикрикнула она, и он тут же сделался похожим на провинившегося школьника.
- Ну, что ты, что ты, я только имел в виду, что для нее это уже привычно, и приступы и капли.
- Стенли, отправляйся за доктором и привези его как можно скорее. Но минутку, вот и Пегги. Помоги-ка нам поднять ее.
Пегги Уотерз, как только вошла в комнату, тут же увидела хозяйку лежащей на полу, но не проронила ни слова. Втроем они подняли неподвижное тело на кровать, и Агнес, снова повернувшись к брату, сказала:
- Побыстрее, пожалуйста. Поспеши как только можешь…
Произнеся эти слова, Агнес вспомнила, как говорила Джеймсу, что ее братья больше не мальчики. Но от фактов никуда не денешься, и сейчас Стенли очень мало походил на мужчину.
Когда Кейт Торман раздели и уложили в постель - она выглядела как покрытое простынями мертвое тело, - Агнес взяла со столика пузырек и спросила Пегги:
- Ты знаешь, что это такое?
- А, это что-то такое, от чего засыпают, и это облегчает боль и вообще, - ответила Пегги.
- Это опий?
- Нет, это микстура, которую прописывает ей доктор Миллер. Я думала, она безвредная, но она ее прятала. А из-за чего это произошло? Ты можешь мне рассказать?
- Это отец, он набросился на нее.
- Ты хочешь сказать, он ее ударил?
- Да. - Агнес принялась приводить в порядок вещи на туалетном столике и, собирая шпильки, спросила: - Ты что-нибудь знаешь о капитане Индийской армии?
Пегги ответила не сразу, и в словах ее прозвучала осторожность.
- Только то, что он был приятным и красивым молодым человеком, я бы сказала, настоящим молодцом.
- Он когда-нибудь останавливался у нас в доме?
- Да, было такое, во время одного из своих отпусков он проводил у нас бездну времени.
- Он был один? Я имею в виду…
- Нет, он был женат. Жена его была из Дублина. Но его родные жили где-то в центральных графствах, у них, насколько я могла догадываться, было там поместье. Он приезжал по приглашению вашего дедушки. По-моему, отец молодого человека и твой дедушка много лет дружили. Почему ты об этом спрашиваешь?
- Они поссорились из-за этого.
- Ну, что же, это когда никогда, но должно было выплыть наружу, и лучше бы раньше, чем позже, у нее просто не хватало духа.
- Пегги, что тебе известно про Милли?
- Что я знаю про Милли? - Пегги села в кресло у изголовья кровати и сжала ладонями руку хозяйки. - Только то, что она настоящий лучик света в нашей жизни и без нее жизнь в нашем доме была бы серой и совсем безрадостной. Она наша тяжелая ноша, что и говорить, но все стоящее на этом свете тяжелая ноша. Сама жизнь - тяжелая ноша, сплошное сражение, борьба с первого же дня рождения. И жизнь не разбирает между богатыми и бедными, разве что Господь оделяет этим бедных более щедро, если ты понимаешь, что я имею в виду.
- Пегги, ты думаешь, что… что Милли не папина дочь и что поэтому-то он бывает такой?