4
Когда Резанов вошел в залу, там уже приготовились танцевать новый модный танец, под названием контрданс, который к этому времени распространился по всему свету, но, видимо, был еще не известен в Новой Калифорнии. Хвостов, Давыдов и Лангсдорф старались объяснить и показать местной молодежи, как надо танцевать этот новый модный танец. Резанов решил больше не танцевать, а только наблюдать за танцующими со стороны.
Музыка грянула, и молодежь весело закружилась в танце. Мимо Резанова проносились танцующие пары, но его глаза видели только одну девушку - Кончу. Она заметила, что он следил за ней, и каждый раз, когда проносилась мимо него, кокетливо помахивала ему рукой. Этот полудетский жест, как ни странно, заставлял сильнее биться его сердце. Он чувствовал себя школьником, полным мальчишеских чувств, увлечения и энтузиазма от того, что молоденькая девушка заметила его и он ей даже понравился.
Был уже поздний час, бал заканчивался, когда вдруг в зале все затихло. Танцующие освободили центр залы и там, в середине, осталась только Конча. Она подала знак музыкантам, и те заиграли веселый, бравурный испанский танец. Конча топнула ножкой, щелкнула кастаньетами и быстро закружилась, отбивая такт высокими каблуками своих красных туфелек. Было что-то магическое в ее танце, дикое, первозданное, необузданное. Только испанки, у кого в крови эти зажигательные ритмы, могли так танцевать.
Быстрее и быстрее играет оркестр, и все быстрее кружится Конча, и также ускоряет темп дробный стрекот ее каблуков. Танец наэлектризовал публику, и в такт барабанных переплетов красных каблуков раздалось хлопанье в ладоши, также ускорявшееся с темпом музыки.
Кто-то из экзальтированной молодежи не выдержал и завопил: "Ла фаворита… наша красавица Кончита!"…
А красные каблучки продолжают свой бешеный танец… пышные юбки взлетают выше, показывая изящные, тонкие щиколотки девушки… В изнеможении Конча наконец падает на стул.
Этим танцем был закончен бал, и гости стали разъезжаться, на прощание выпив по бокалу золотистого калифорнийского вина. Один Лангсдорф только посмаковал вино и оставил бокал недопитым. Вечером в своем дневнике, аккуратно описывая события дня и веселый бал, он тем не менее довольно кисло отозвался о качестве вина, заметив, что оно было "низкопробного" сорта!
…Было уже очень поздно, когда Резанов с офицерами и доктором вернулись на корабль. Усталые, подвыпившие офицеры сразу же ретировались в свои каюты. Резанов же не мог спать. Он сел в каюте за свой стол и стал вспоминать все события дня. Наконец, достал бумагу и начал писать письмо своему покровителю, графу Румянцеву. Писал он ему почти каждый день и, в сущности, это были не письма, а записи в дневник, которые он намеревался переслать Румянцеву по возвращении в Новоархангельск.
В каюту тихо вошел его камердинер Жан со свечой в руке.
- Не пора ли спать, барин! - пробормотал он, - ведь поздний час уже.
Резанов нетерпеливо махнул рукой и отослал его прочь.
"Милостивый государь, граф Николай Петрович", - он остановился, точно стараясь собраться с мыслями. Казалось бы, так много нужно написать, и в то же время писать было нечего - в сущности, ничего еще не сделано. На его письмо, посланное губернатору в Монтерей в день приезда, ответа он не получил. Нечего было писать, кроме того, что у него появился союзник… молодая девушка, которой не было еще и шестнадцати лет… "Большое достижение", - усмехнулся он.
Мысли не связывались… а в голове все время переплетаются воспоминания о музыке, о задорном, кокетливом смехе Кончи… Он закрыл глаза, и ему вдруг ясно явилась картина последнего зажигательного танца Кончи, и он увидел прямо перед собой, на столе, ее красные, дробно пристукивающие каблучки. Он не мог глаз отвести от этих маленьких красных туфелек… Потом видение исчезло, и он увидел глубокие темно-синие насмешливые глаза, опушенные густыми черными ресницами, увидел ее полные ярко-красные губы… Он вдруг почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, и он захотел, страстно захотел прильнуть губами к этим пухлым красным губам, захотел обнять ее тело, прикоснуться к нему, осыпать ее поцелуями.
Дверь позади тихо заскрипела. Верный Жан опять появился в дверях. Он знал, что Резанов еще не совсем оправился от всего, что испытал во время путешествия, знал, что ему нужен сон…
И опять Резанов отослал его прочь:
- Иди, ложись спать, Жан, я сам лягу, не жди меня!
"Милостивый государь, граф Николай Петрович!" Он вдруг решил, что нужно как-то объяснить своему покровителю, что время не было потеряно, что он приобрел союзника и что это совсем не было его увлечением молоденькой девушкой, а скорее политическим шагом для пользы дела… Знал, что если будет так писать, то покривит душой, но тем не менее обмакнул перо в чернила и быстро застрочил:
"Ежедневно куртизируя гишпанскую красавицу, приметил я предприимчивый характер ея, честолюбие неограниченное, которое при пятнадцати летнем ея возрасте уже только одной ей из всего семейства делало отчизну ея неприятною. Всегда в шутках отзывалась она об ней, "прекрасная земля, теплой климат, хлеба и скота много и больше ничего"".
Описывая первые дни пребывания в Сан-Франциско, писал Резанов:
"… проводили мы всякой день в доме гостеприимных Аргуелло и довольно коротко ознакомились. Из прекрасных сестер коменданта, Донна Консепсия слывет красотою Калифорнии".
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ: СБЛИЖЕНИЕ
1
Прошло три дня. Утром 2 апреля в каюту Резанова постучали. Это был лейтенант Хвостов.
- На берегу дон Луис, Николай Петрович. Сигнализирует, просит разрешения явиться на борт.
- Ага, - обрадовался Резанов, - вероятно, получены новости из Монтерея… Пошлите, пожалуйста, шлюпку за ним!
Резанов вышел на палубу встретить молодого коменданта. Дон Луис ловко поднялся по трапу и отдал честь Резанову.
- Срочная депеша для вашего превосходительства из Монтерея, - отрапортовал он, передавая камергеру большой пакет. Резанов быстро вскрыл его - что-то пишет ему губернатор?
В письме, написанном по-французски, губернатор Ариллага писал, что он даже не может помыслить, чтобы чрезвычайный посол русского императора подвергался тягостям пути в Монтерей. Он почтет за честь самому прибыть в Сан-Франциско и лично приветствовать высокого гостя президио Святого Франциска, посему выезжает из Монтерея немедленно.
Настроение Резанова поднялось. По крайней мере тон письма был весьма любезным и, самое главное, в письме не было отказа… Резанов, однако, сразу же понял, что губернатор не хочет, чтобы посол совершил путешествие в Монтерей не потому, что он беспокоился о его комфорте, а просто не хотел, чтобы Резанов произвел рекогносцировку по территории, закрытой для иностранцев. Главное, Ариллага не хотел, чтобы Резанов знал о состоянии военной подготовки и распределении воинских сил. Вернее, он не хотел показать Резанову состояние полной военной неподготовленности испанцев.
Тем не менее Резанов счел эти новости хорошими.
- Очень рад слышать, дорогой дон Луис, что его превосходительство губернатор Ариллага прибудет сюда через несколько дней… А пока пользуясь вашим присутствием, я покажу вам документы, удостоверяющие мое официальное положение и мою миссию. Прошу, - указал он на свою каюту.
Дон Луис не особенно внимательно просмотрел бумаги. Ему, видно, было неудобно, - точно этим оказывалось недоверие Резанову. Взглянув поверхностно на документы, он почтительно вернул их Резанову, который предложил показать ему корабль. Чистота и порядок на корабле необычайно поразили испанца.
- Я просто не верю своим глазам, - сказал он Резанову, - мне не верится, что ваш корабль совершил такой тяжелый путь. Все так чисто, на месте, все аккуратно прибрано.
Резанов довольно улыбнулся:
- Ничего удивительного в этом нет, дон Луис. Не забывайте, что оба офицера корабля - из военного морского флота. Порядки и дисциплина у нас флотские… Ничего не запускается, и, конечно, чистота поддерживается, приличествующая военному судну.
2
После отъезда дона Луиса Резанов удалился к себе в каюту поработать над бумагами. Каждый день, хотя бы час или два, он сидел над своими проектами. Видно, таков был его характер, что он должен был что-то делать, искать что-то новое, разрабатывать новые планы. Даже здесь, в Калифорнии, он продолжал работать над составлением грамматики и словаря японского языка, и в то же время довольно сильно преуспел над подобным же словарем алеутского языка.
Через некоторое время вновь раздался осторожный стук в дверь. Это опять был Хвостов.
- Извините, Николай Петрович, но я должен доложить вам кое-что.
Резанов заметил беспокойство в его голосе.
- Произошло что-то неприятное? Может быть, наш медик пристает к вам со своими претензиями? - спросил он саркастически.
- Нет, по такому поводу я бы не стал отвлекать вас от работы. Меня тревожит другое, более серьезное, - настроение команды. Сегодня утром пять матросов заявили, что хотят списаться с корабля и остаться в Калифорнии, не желают идти обратно в Новоархангельск.
- Что за бессмыслица! С каких это пор русский человек не хочет возвращаться домой, на родину! Я думаю, что вам не доставит большого труда переубедить их, Николай Александрович! Вы флотский офицер и знаете флотские порядки, знаете, как поддерживать дисциплину. Немного порки да карцер быстро прочистят им мозги!
- Беда в том, что не русские это матросы, а те пять пруссаков из Бостона, которых нам всучил Вульф. Заявляют, что они вольные матросы, а не рабы, поступили по вольному найму и желают списаться здесь, чтобы вернуться на родину сухопутным образом.
- Ну и головы сложат… индейцы с ними церемониться не будут. Не слыхивал я, чтоб кто-либо когда пересек этот континент сухим путем…
- Главное, что меня беспокоит, Николай Петрович, это то, что команда у нас на корабле и так недостаточная, а лишимся пятерых матросов, так нам и с парусами не управиться, останемся здесь на мели на милость гишпанцев! Если б было довольно своих моряков, то Бог с ними, с бостонцами, - одно беспокойство от них только… работники никудышные, ленивые, только жрать мастаки, да и то придираются, наша русская матросская пища им не нравится. Но не можем мы, никак не можем потерять пять человек. Мы и так с мичманом держим ухо востро, приглядываем и за своими матросиками… заметил я и у них новый дух, отъелись здесь на добрых хлебах за эти несколько дней, набили брюхо… говорят, все им здесь нравится, и воздух теплый, климат благодатный и жратвы вдоволь, да и жизнь привольная, не чета угрюмому Северу. Чувствую, начинается брожение… все может случиться… Как здесь ни хорошо, но хотел бы я поднять паруса да поскорее в обратный путь! Главные бунтари, бостонские пруссаки, видимо, подговаривают их…
Резанов поднял брови, задумался:
- Так вы опасаетесь бунта?
- Да нет, не думаю, до этого не дойдет, а вот некоторым может прийти мысль сбежать с корабля… это вполне возможно.
- Нам нельзя терять ни одного человека, Николай Александрович. Сегодня же попрошу дона Луиса распорядиться ловить беглецов, если такое случится, и доставлять их обратно к нам. А с пруссаками надо сразу же принять меры - изолировать их.
- Да как изолировать на таком маленьком кораблике?
- Средство, я думаю, есть хорошее. На время нашего пребывания в этом порту мы без них можем обойтись. Они нам нужны только в пути. Мне кажется, есть хороший способ… Пойдемте, лейтенант, на палубу… я вам покажу!
На палубе Резанов подвел Хвостова к борту.
- Посмотрите-ка в том направлении… Видите скалистый остров, покрытый деревьями… видите, как быстрое течение бьется бурунами о его скалы! Это же природная тюрьма. Сегодня же высадите бунтарей на этот остров, оставьте им провизии на несколько дней, и мы будем избавлены от этой заразы Снимем их с острова, когда подойдет время к отплытию домой, в Новоархангельск… Сбежать с острова они не смогут… я наблюдал за течением, течение там стремительное, и если попытаются вплавь добраться до берега, их унесет в открытое море, а потом эти острые скалы и страшные буруны - как я сказал, это природная тюрьма, где не нужно держать охраны Объясните пруссакам, что всякая попытка к бегству будет равносильна самоубийству… Остров - довольно далеко от берега и потом - это сильное течение… Люди нам нужны, как вы сказали, для возвращения в Новоархангельск. Скажите им, что там они будут списаны с корабля и смогут вернуться домой, в Бостон, на любом иностранном корабле, который зайдет в Новоархангельск. С сегодняшнего дня сократите команде отпуска на берег. Разрешение давайте маленьким группам в два-три человека.
3
Перевозка пятерых бостонцев в "ссылку" на остров - Хвостов назвал его островом Смирения - не обошлась без инцидента, виновником которого оказался все тот же эскулап Лангсдорф. Возбужденный доктор подбежал к Резанову:
- Этого нельзя позволить, барон, - он по-прежнему продолжал называть его бароном, - как можно посылать людей на пустынный остров, подвергать их жизни опасности… там ничего нет, нет крыши над головой… ведь это не русские ди… - он опомнился, хотел сказать "дикари", да во время остановился. - Русские привыкли к лишениям, а эти пять человек, представители цивилизованной германской нации…
Резанов насмешливо посмотрел на доктора:
- Вот мы этих "цивилизованных" пруссаков и научим хорошим манерам, которых и вам, почтенный доктор, я вижу, недостает! В следующий раз, когда посмеете повысить голос в моем присутствии, посажу вас под домашний арест… вам будет запрещено сходить на берег.
Резанов резко повернулся и ушел в свою каюту.
Лангсдорф, чувствуя свое бессилие, только яростно прошептал себе под нос: "Я вам этого никогда не прощу, барон фон Резанофф!"
Хвостов, делая вечером записи в судовой журнал, записал: "Свезено на остров пять человек английских матросов за дурное их поведение и за намерение к побегу, который открытый остров назвали "островом Смирения"".
С "ссылкой" пятерых бостонцев на "остров Смирения" разговоры среди матросов о привольной жизни в Калифорнии не прекратились. Верные люди доносили Хвостову о том, что матросы часто и охотно обсуждают прекрасный климат Калифорнии, сравнивают здешнюю жизнь с полуголодным существованием на Ситке, - эти опасные разговоры чреваты большими неприятностями. Если даже половина команды сбежит, то судно окажется не в состоянии отправиться в Новоархангельск.
Утром следующего дня после отправления бостонцев на остров отпросились два матроса, Кальянин и Полканов, пойти на речку постирать белье. Подошел полдень, матросы не вернулись. Встревоженный Хвостов послал патруль под командой мичмана Давыдова пойти на речку поискать матросов. Вернулись ни с чем. Матросы исчезли бесследно, точно их ветром сдуло с лица земли. Просьбы к испанцам о помощи в поисках дезертиров ни к чему не привели. Или матросы заранее сделали приготовления к побегу и с чьей-то помощью скрылись, или испанцы, несмотря на их заверения, что дезертиров будут ловить и возвращать на корабль, на самом деле, вероятно, даже не пытались их искать. Может быть, даже в их интересах было, чтобы матросы разбежались с судна.
В своем очередном письме вечером того же дня Резанов записал:
"Прекрасный климат Калифорнии, богатство хлеба, сравнение избытков ея с нашими недостатками и голодная опять впереди перспектива были повсечасно предметами разговоров у людей наших. Мы заметили наклонность их совсем здесь остаться и взяли меры свои. На третий день прихода, четверо бостонцев и один пруссак объявили мне, что желают остаться здесь… Велел я их свезти на один голой остров, где они во все время пребывания нашего до самого отбытия, содержались бы… Поставили мы на берегу пикет, а Гишпанцы дали конные объезды… но двое из матросов, Михаило Кальянин и Петр Полканов пошед на речку мыть платье бежали"…
4
Конча встала поздно на следующее утро после бала. Она долго не могла заснуть накануне, думая о событиях бала. В ее голове теснились мысли… в своих мечтах она видела себя вдали от берегов дикой Калифорнии, представляла себя в окружении высшего общества в столицах Европы. Она даже не думала о городе Мехико - городе-мечте большинства калифорнийцев. Мехико ей представлялся захудалым провинциальным городом. Сейчас она думала только о Резанове, человеке из другого мира, блестящего мира красивых женщин и блестящих людей типа Резанова. Она с некоторым внутренним удовлетворением вспоминала, как он не сводил с нее глаз, когда она танцевала с другими, видела, как его холодные, серо-стальные глаза внезапно теплели и выдавали его чувства, когда она поворачивалась к нему с улыбкой.
Утром, проснувшись, она опять стала мечтать о Резанове, мечтала о том, что она уже вышла за него замуж и вместе с ним поехала путешествовать в далекую Европу и потом поселилась в такой далекой-далекой, но уже милой ее сердцу России. В ее ушах все еще раздавались звуки его голоса, говорившего с ней с таким странным, экзотическим акцентом. Но уже в следующий момент она испуганно отогнала грешные мысли, выскочила из постели, бросилась на колени перед небольшой статуей Девы Марии и горячо просила простить ее за такие грешные мысли и мечты.
В ожидании приезда коменданта и губернатора Резанов с офицерами и доктором каждый день проводил в доме Аргуэльо. И каждый день непреодолимая сила сближала их с Кончей, хотя оба они боролись против этого притяжения по разным причинам. Резанову даже в голову не приходила мысль о женитьбе. Он знал, что был много старше ее - на целых 25 лет. И, конечно, большим препятствием было различие в их вероисповеданиях, православном и католическом. Часто, вернувшись на корабль и вспоминая Кончу, он старался отбросить мысли о возможности увлечения ею. Конечно, ничего серьезного не было в том, что он видел ее ежедневно.
Конча тоже боролась со своими сомнениями. Смешно, думала она, даже думать о том, что столь важный, высокопоставленный человек может увлечься ею, человек, все время которого так занято важными государственными делами.
И несмотря на все эти сомнения, они оба искали встречи друг с другом, с нетерпением ждали ставших теперь регулярными встреч за утренней чашкой шоколада. У них появилась возможность больше времени проводить вместе, когда Резанов попросил ее помочь ему в совершенствовании испанского языка. Он довольно сносно говорил по-испански, но хотел иметь больше практики в разговорном языке, и ему казалось логичным, что она помогала ему в этом. Каждое утро после завтрака они проводили время вместе в оживленных разговорах по-испански на самые разнообразные темы, смотря друг другу в глаза.
Время проходило быстро и незаметно. Нужно было возвращаться на корабль, и Конча смотрела на него своими яркими, живыми глазами, когда он на прощание склонялся и целовал ей руку.
- Сеньор всегда чем-то занят, - заметила она, когда он прощался с ней.
Резанов улыбнулся:
- Вы правы, сеньорита. У меня очень много забот и главная - это результаты встречи с губернатором Ариллага.
- О вам не нужно беспокоиться. Я об этом позабочусь и все устрою, - сказала она, всерьез веря в свои способности.
Резанов, не совсем принимая ее слова всерьез, с улыбкой сказал:
- Вы замечательная девушка, Кончита, самая необыкновенная девушка, которую я когда-либо видел и встречал и… самая красивая, - добавил он.
Конча улыбнулась:
- Я вам нравлюсь?
- Бесконечно!