Он опять произнес этот одурманивающий трехсловный пароль - пароль к счастью. Марина растерялась, стала говорить что-то про деньги: зачем он столько оставил, не надо было… Потом перебила себя:
- Я буду очень-очень тебя ждать. Каждый день буду ждать. Каждый час…
Роман оставил ей тысячу долларов. Таких денег она не только никогда не имела, но и толстощекого американского президента на банкноте разглядела впервые. Деньги поначалу ее тяготили, но после разговора с Романом она примирилась с ними.
С покупкой туфель, которые он собирался ей подарить, она решила повременить. В подарок себе купила на романовы деньги комнатную орхидею. Очень дорогую, красивую, рослую орхидею. Пусть цветок бережет вместе с нею южную сказку.
…Когда отворилась входная дверь и в прихожей раздался голос дочери: "Папка! Мама приехала!", Марина на мгновение обомлела. Панически почувствовала, что начинает краснеть. Поскорее отхлебнула из стакана воды, скинула с себя фартук и вышла из кухни навстречу мужу. Сергей стоял удивленный, но уже с радостной искристостью в прищуренных глазах.
- Ты откуда? Мы тебя завтра ждали. С московским поездом.
Марина подошла к нему и машинально - руки сами поползли на его шею - обняла его, поцеловала в щеку, прижалась.
- Почему раньше-то? - все еще недоумевая, с трогательной хрипотцой спросил Сергей.
- По вас соскучилась - вот и прибыла, - рассмеялась она.
В прихожей возле них вертелась Ленка. "Хорошо, что она здесь", - промелькнуло в мозгу у Марины. Не пришлось целоваться с Сергеем сразу крепко, в губы: при Ленке так целоваться неловко, нельзя. Ей казалось, что ее губы все еще послушны только Роману.
От Сергея пахло табаком, на его щеках чувствовалась деручая щетина. Прижимаясь к мужу, Марина невольно почувствовала их разницу с Романом. В комплекции Романа сохранилось что-то юношеское, хрупкое, но вместе с тем эта юношеская стройность таила темпераментную силу. Сергей был плотнее, медлительнее, мужикастее. Сопоставление Романа и Сергея было бессмысленным и чем-то оскорбительным для них обоих, но Марина невольно выискивала отличия.
- Я там совсем разленилась. Ни стирать, ни стряпать. Жила как царица… Сейчас я вас накормлю, - улыбнулась она Сергею, ушла в кухню.
Ей хотелось приготовить сейчас обыкновенную жареную картошку и жареную треску, любимую Сергеем, как-то особенно, повкуснее, понаряднее, чтобы порадовать его, угодить. Она суетилась у плиты, Сергей и Ленка находились рядом, слушали ее беглые рассказы о море, о санатории, о диковинных деревьях. Но вдруг по радио передали сводку погоды: "В Москве завтра…" - и Марина с замиранием сердца вспомнила о Романе. Он там, в Москве, где-то в другом мире; сейчас у него скорбные заботы: смерть отца. "Рома, милый мой", - мысленно приласкалась она к нему. Но при этом ловчилась пообжаристее, поаппетитнее сделать рыбу к ужину и радовалась, что привезла с юга бутылку десертного вина - к нынешнему столу.
Вечером, перед сном, Марина долго сидела у Ленки на кровати, болтала с дочкой. К мужу в спальню не спешила. Даже выйдя из детской, к Сергею не пошла. Закрылась в ванной. Скоро она окажется в объятиях мужа. Она не то чтобы не хотела этих объятий, но побаивалась их, вспоминала, как нужно себя вести с мужем: вдруг она целуется уже не так, вдруг еще что-то не то, к чему привыкла с Романом. Она сидела на краю ванны, смотрела на воду, льющуюся из крана. Вода монотонно журчала, дробилась о белую эмаль дна, собиралась в лужицу возле стока, завихрялась водоворотом и стекала в крестовину слива, поблескивая на свету. "Да чего это я? Он, может, здесь тоже зря времени не терял. Мужика одного только оставь!" - Она резко встала, приободрилась, с каким-то ожесточением намертво закрутила кран. Но из ванной вышла кротко, до комнаты пробиралась на цыпочках, надеясь на невероятное: вдруг Сергей уже спит. Он, разумеется, не спал, лежал на кровати, положив под голову руки.
Марина улыбнулась ему - получилось открыто, непритворно - и выключила свет, прежде чем снять халат. Теперь комнату тускло освещал уличный фонарь напротив окна, его свет просачивался через тюль, бликами застывал на полировке мебели, на чеканке с портретом Есенина, на стеклянных висюльках люстры. Марине показалась, что и этого скудного света чересчур много. Она не хотела, чтобы Сергей разглядывал ее обнаженное тело, которое недавно целовал Роман. Она задернула гардину на окне, скинула халат и легла к мужу. Прижалась, положила голову на его плечо.
- Ты загорела. Даже в темноте заметно. Видно, там тепло. Здесь весна совсем застопорилась. Лед еще на реке, а уж Первомай на носу… Чего там еще интересного, на море-то?
- Ничего особенного. Всё по распорядку, как в пионерлагере.
- Так уж ничего особенного? - со снисходительной усмешкой, за которой пряталась ревность, переспросил Сергей.
- Минеральные воды, в солярии грелись, по набережной гуляли с соседкой, вечером иногда - в кино.
- Танцев-то разве там нету? - допытывался Сергей.
- Есть. Но я туда не ходила.
- Что ж ты так? Кавалеры не нравились?
- Да какие там кавалеры? Старики одни.
- Уж так и старики? - солоно-лукаво спросил Сергей, приподнимаясь на локте и испытующе заглядывая в лицо Марины. (Благо в комнате лишь блики от прищемленного шторами света уличного фонаря - и не разглядеть на щеках румянца обмана.) - Я смотрю, ты совсем не соскучилась по мне, - в голосе Сергея ревность колыхнулась в сторону обиды.
Марина, как по команде, теснее прижалась с мужу, крепче обняла, ткнулась губами в его плечо.
- Соскучилась. Еще как соскучилась!
Нужно было быть сейчас с Сергеем пылкой, ласковой, стосковавшейся. Ей и хотелось быть с ним ласковой. Она себя не ломала ни в чем. Только иногда, в минуту невольных провалов в недалекое прошлое, в ней угасал пыл и притуплялось удовольствие от какой-то несбыточной мечты - остаться преданной Роману Каретникову.
Утром Марина испытывала странное чувство обиды на себя: слишком безболезненно она вернулась к мужу, примирилась и отдалась ему. Еще в дороге с курорта казалось, что будет невыносимо трудно с Сергеем, особенно в близости. Но вышло обратное. "Может, и двоих можно любить?" - спрашивала себя Марина.
* * *
В следующую ночь, и еще в другую ночь, и опять в последующую - Марина сгорала в объятиях мужа. И была счастлива. Ей казалось - греховно счастлива, дьявольски счастлива. Но может быть, только так и возможно испытать полновесное, высшее наслаждение? Может быть, порочное счастье самое острое?
Даже деньги были. Для семейного бюджета - средства слегка сомнительные, но этих денег по непритязательным провинциальным меркам хватило бы для пропитания на полгода.
Горячую трепетную кровь, напитанную солнцем и еще чем-то, почувствовал в Марине и Сергей.
- Ты оттуда какая-то другая приехала.
- Какая еще другая? Отдохнула всего-навсего. Перемена мест и занятий, - по-простецки старалась она погасить интерес мужа, хотя ознобец страха щекотал нервы возможностью уличения.
- Помолодела будто лет на десять. Я тебя такой давненько не видел.
- Разве плохо?
- Наоборот, - смущенно прищуривался Сергей. - Налюбоваться на тебя не могу. - И он притягивал ее к себе, чтобы поцеловать.
Однажды ночью, в густых сумерках спальни с трогательными, бледно-желтыми бликами уличного фонаря, Сергей признался Марине:
- Я тут о тебе целыми днями думал. Всё ругал себя: зачем отпустил? А с другой стороны, радовался: годы проходят, а все какое-то беспросветье у нас. В отпуск по-человечески съездить не можем. Ты хоть на море поглядишь…
Марина молчала, прижавшись к нему. Не смела спугнуть эту взволнованную искренность мужа. Он на признания был скуп, взаперти держал слова про чувства, лишь редкий раз приоткроет душу. Зато дорогого это и стоит.
- Мне тут тебя не хватало. Я ведь тебя как раньше люблю.
- Сереженька, родной мой, - шептала Марина. - Я твоя, любимый!
Время для них будто поворотило вспять - отнесло в радостный медовый месяц. Роман Каретников этому не помеха. Он даже будоражит Маринины чувства, обостряет их. Иногда, в минуты близости с Сергеем, Марина, закрыв в исступленном наслаждении глаза, представляла на его месте Романа. Она стыдилась этого, побаивалась открытых в себе темных желаний, находила в этом испорченность и даже извращенность от таких подмен, но не могла и не хотела отказываться от этого, испытывая самосожжение в страсти.
- Сережа, - ласково говорила она после пережитых минут наслаждения, - что если тебе бриться станком? Ты такой колючий после электробритвы. Все мне щеки ободрал. - Она пальцем вела по его подбородку: - Давай я тебе подарю этот, который рекламируют, "Жиллет".
- Он дорогой, к нему лезвий не укупишься.
- Ничего. Чтобы ты был гладкий, я денег найду. - Она целовала его в колючую щеку.
4
Из милиции Сергею Кондратову вторично прислали уведомляющую бумагу. На этот раз с курьером-разносчиком, под роспись. Ближе к двери оказалась Марина, она и приняла взыскную депешу. Сергей не успел перехватить, иначе не посвятил бы Марину в штрафные расходы, потихой погасил бы долг, когда получше разжился бы заработком. Постоянной службы он по-прежнему не нашел: покуда прихватывал денег на семейный хлеб калымной грузчицкой работенкой в бригаде старлея Кости Шубина.
- Я уж тебе рассказывал, - негромко оправдывался он перед Мариной. - Мы пробовали завод отстоять, повозмущались маленько. А постановление это - чушь. Можно не платить - не посадят. Ты не расстраивайся. Я временно пока вагоны поразгружаю. Там и Лёва Черных, Кладовщик, другие мужики с завода…
Марина, по обыкновению, "на такие штуки" реагировала переживательно. Желание нормального семейного бытоустройства требовало денег, но в последнее время редкий месяц удавалось дотянуть до получки, чтобы не влезть в кредит к соседям или родне. Иной раз Марина могла взвинтить себя из-за сущего растратного пустяка. Однажды Сергей пришел домой и застал ее всю в слезах: "Что стряслось?". Она стоит перед зеркалом, плачет: "Купила на рынке колготки. Стала надевать, ногтем царапнула. Стрела… Теперь и не наденешь. И обратно не примут". - "И чего ты ревешь?" - "Денег жалко. Их и так нету…"
Сергей сейчас готовился услышать - нет, не упрек, не ругань - тяжелый вздох Марины. В этом вздохе и укора, кажется, нет, но до того он беспросветный, гнётный - кошки на душе заскребут. Такой вздох хуже любого словесного тычка. Он даже в глаза побаивался заглянуть Марине, которая, казалось, всё еще изучала неурочную бумаженцию из милиции. Сидел на табуретке в кухне, вертел неприкуренную сигарету в руках. Вдруг Сергей почувствовал ласковое прикосновение к плечу. Поднял голову. Марина мягко обняла его за шею, пристроилась к нему на колени.
- Ничего, прорвемся! Ты, Сережа, не вешай нос! - слишком нежданно, оптимистично сказала она. - Заплати ты этот несчастный штраф, чтоб отвязались. Денег я тебе дам.
- Откуда они у тебя? - недоверчиво спросил он, глядя в глаза Марине снизу вверх. - Ты и для Ленки подарков привезла. Фикус там купила… В лотерею, что ль, выиграла?
Они уже много лет прожили вместе, и любое инородное появление в их семье обнаруживало себя какими-то настораживающими веяниями. Словно в доме заводилась какая-то вещь, случайная, нездешняя, за которую приходилось запинаться, спотыкаться об нее, постоянно напоминать себе о ее наличии.
"…В лотерею, что ль, выиграла?" Легкий холодок народился внутри: Марина осознала, что хватанула лишнего, потеряла бдительность. "Покусай-ка язык-то!" Надо было что-то ответить: отшутиться, наврать, но не отмалчиваться.
- Я перед поездкой у Валентины заняла. Там - на всем готовеньком. Сэкономила немного. И на работе перерасчет сделали. Мне отпускных доплатят, - голос звучал обыденно, ровно, никаких предательских сомнений, только чуть-чуть тональностью выше. Уже потом она поймала себя на мысли: "У вранья и голос тощее звучит…"
Сергей как-то неопределенно повел плечом, больше ни о чем не спрашивал. Но его руки у нее на талии слегка поослабли. Да и ее руки, охватывающие его шею, непроизвольно обвяли. Они оба на время задумались, точно разошлись по каким-то своим, сугубо личным углам. "Никому, ни под каким предлогом не рассказывать про Романа. Никому! - вдалбливала себе Марина в эту минуту отстраненности, сидя на коленях мужа. - Деньги припрятать так, чтоб с собаками никто не нашел. И тратить незаметно. Никаких подарков!" Но она не хотела, чтобы он поймал ее на задумчивости, что-то заподозрил в этом отчужденном молчании. Марина колыхнулась на коленях Сергея, притянула его голову к своему плечу, пустяшной просьбой оборвала минуту обоюдной немоты:
- Летом возьми меня с собой на рыбалку. Валентина тоже с Сан Санычем просится. Ленку в пионерский лагерь отправим. Они своих детей - в деревню. Все вместе и съездим.
- Отчего же не взять? Поехали, - без огонька согласился Сергей.
* * *
От Романа Каретникова не случилось в Никольск пока ни одного звонка. Где он? Всё ли с ним ладно? Может, потерял ее номер? Собравшись с духом, Марина зашла на телеграф позвонить в Москву (с домашнего телефона не смела, пришлют счет, а в нем столичный код 495, который требует объяснений). Она очень соскучилась по Роману. Ей не терпелось услышать его голос, увериться в том, что Роман в действительности есть - не призрак, не наваждение. Еще стоило предупредить его, чтобы он не вздумал звонить ей по домашнему телефону. Никаких зацепок для подозрения мужу!
Положив перед собой на столик визитку, озираясь из кабинки на людей на телеграфе, Марина с трепетом набирала длинный московский номер. Пошел зуммер. Вот, сейчас она услышит его голос. Больше по этому номеру никто не может ответить! Но с линии мобильного телефона ей ответили, будто с другой планеты, по-английски: "Сори…" Марина даже дыхание затаила. Потом расшифровали по-русски: "Абонент не отвечает. Телефон абонента выключен либо находится вне зоны досягаемости сигнала. Попробуйте позвонить позднее".
Марина рискнула набрать домашний номер телефона Романа. Если ответит не он, она тут же нажмет на рычаг, не произнося ни слова. Ее опять встретил автоответчик с женским голосом: механический английский с переводом на механический русский: "Оставьте, пожалуйста, свое сообщение после звукового сигнала".
На карточке значился еще один номер, "офис". Значит, не прямой, через секретаршу; заставят представиться. Ну и пусть! С другого конца провода и в самом деле раздался живой женский голос, приятный и приветливый:
- Издательский дом. Добрый день! Я слушаю вас… Романа Васильевича сейчас нет на месте. Простите, это случайно не из Никольска? Вас зовут Марина?.. Я секретарь Романа Васильевича. Он очень просил передать вам, что некоторое время не сможет позвонить. Его сейчас вообще нет в Москве, нет в России. - Тут голос секретарши стал каким-то нетвердым: как будто она сама не знала, где находится ее шеф. - У него сейчас чрезвычайные обстоятельства. Он приедет и всё вам объяснит.
- Он болен? - робко спросила Марина.
- Нет, у него проблемы иного рода. Он вам всё объяснит позже. Не беспокойтесь, пожалуйста. Всего хорошего!
Марина была готова услышать в кабине телеграфа всё что угодно: объяснение Романа в любви, прощальное "прости", но только не пресыщенно-вежливую речь секретарши, которая предупреждена о ее звонке и, похоже, посвящена в их отношения с Романом.
Через несколько дней Марина повторила поход на телеграф, но в Москве и там, и там, и там словно заклинило.
- Роман Васильевич еще не вернулся? - спросила она секретаршу.
- К сожалению, не вернулся. Мы все его очень ждем…
От телеграфа она уходила скорым порывистым шагом. Больше она не будет звонить! Сам объявится. Если захочет. Если не захочет, ну и пусть! "Плевать!" - разозлилась Марина, хотя подспудно догадывалась: ее гнев на Романа скоропалителен и несправедлив.
5
Не собирался Василь Палыч помирать, загадывал свою кончину на старость, да Господь положил иначе, прибрал преждесрочно, пусть и не в расцвете здравия, но еще в соку, не посохлым пнем. Стало быть, и завещания Каретников-старший своим наследникам не приготовил. А почти всякое увесистое наследство, на которое не наложено заблаговременное письменное указание раздела после смерти владельца, влечет за собой осложнения: от тихого неудовольствия наследников до братоубийства.
Прямых наследников в данном раскладе имелось двое - единокровные братья Вадим и Роман, - однако вполне праведный интерес к наследству Каретникова-старшего проявляли его многочисленные партнеры, акционеры холдинга, чиновная братия, которая поддерживала его мутный бизнес, и наконец - семьи Вадима и Романа, вдруг невольно образовавших враждующие кланы.
Словом, людей, претендующих на долю имущества Каретникова-старшего, унесшего в одночасье всякий порядок в расчетах, потому что всё и всех пропитал личными симпатиями, тайными договоренностями, оплел нитями взяток, подарков, оказалось предостаточно. Притом это были люди не бедные, и тем сложнее им было честно поделить оставшееся изрядное наследство. Судебный порядок раздела имущества тоже не мог дать всем угодной справедливости: счета фирм в оффшорных зонах, накопления в западных банках, недвижимость на подставных лиц, ликвидные акции крупных компаний, учредительские доли в разнопрофильных и географически распыленных фирмах - всё это не могло быть досконально призвано к законному разделу.
Вадим Каретников, столкнувшись с коммерческой дремучестью и неискушенностью Романа, с несговорчивостью, подпитанной его верным пособником Марком, с наивностью, по которой Роман считал, что прибыль издательского дома - это прибыль только издательского дома, а не отмытые деньги (вся полиграфическая продукция печаталась на левой, неучтенной бумаге; все крупные заказы - действие взяточного приводного ремня), братову позицию поправлять не собирался и просветительством заниматься не стал. Вадим просто-напросто сговорился с генералом Михалычем, вытащил с его помощью из милицейских закромов припыленное следственное дело о мошенничестве при покупке недвижимости для издательского дома и пустил его в ход, дабы изолировать брата на время иждивенческих разборок и утрясок холдинга, случившихся после смерти отца.
"Здесь, Рома, замешаны интересы не только мои. Сотен людей из разных компаний! У отца остались десятки кредиторов. Невыполненные обязательства перед компаньонами. Долги! - вспылил Вадим на поминках отца. - Этим людям гораздо проще тебя убить, чем тебе всё объяснять и торговаться с тобой!" - Уходя с поминок, он даже не пожал Роману руку.