Полная раскаленной ярости, я замерла, похоже, на целую вечность, после чего оставила их одних. Я была так зла. Он заигрывал со мной, а спустя секунду едва не трахнул девчонку прямо у меня на глазах. Наконец-то я поняла, что его репутация бабника была полностью заслуженной. Наверное, я полная дура, раз подумала, что между мной и кем-то вроде него может возникнуть такая странная мгновенная связь. Кэсс и Лекси меня предупреждали, а я оказалась такой идиоткой, что доверилась ему… пусть даже с ним это казалось правильным.
Я вернулась к подругам и, плюхнувшись на деревянную лавку, заметила, что Кэсс уютно устроилась в объятиях огромного парня, которому строила глазки.
– И кто же эта прелестная маленькая леди? У вас что, здесь есть дерево, на котором растут красотки? – спросил он, театрально озираясь, отчего я рассмеялась, и плохое настроение развеялось.
– Я Молли. А ты? – Он мне сразу понравился: большой, приятный, с ярким румянцем на щеках.
– Я Джимми-Дон Смит, ласточка. Очень рад знакомству. – Он дотронулся до полей своей ковбойской шляпы и поцеловал хихикающую Кэсс в шею.
Элли развернула меня к себе.
– Где, черт возьми, тебя носило?
– Я была в твоей комнате с Роумом. Он воспользовался запасным ключом.
Она хлопнула меня по руке, ее глаза расширились, а лицо озарила сияющая белоснежная улыбка.
– И?
– Успокойся! Ничего не было. Мы просто поболтали и выпили немного пива, – шикнув на нее, быстро ответила я.
– Он снова тебя поцеловал? – Она буквально подпрыгивала на месте.
Я скептически покачала головой.
– Нет. Он целовал меня только ради посвящения, Элли.
– Мне так не кажется…
Я подняла руку, прерывая ее.
– Шелли нашла его в твоей комнате. Они сейчас там. И судя по тому, что я видела перед уходом, тебе, наверное, лучше сменить простыни.
Она уронила голову на стол.
– Что?! Зачем он снова впутался в это после стольких лет? Я думала… – Она бросила на меня быстрый взгляд.
– Что? Что ты думала?
Она изучала меня, закусив губу, а потом просто тряхнула головой.
– Ничего. Очевидно, я ошиблась.
Я отвернулась и увидела, как Лекси показывает какой-то девушке сальто назад.
– Хочешь еще выпить? – разочарованно вздохнув, спросила Элли.
– Конечно, – ответила я. Я прекрасно могу насладиться ночью и не думать о том, как Принц Алабамы чпокает мисс Всемогущую Чирлидершу в роскошной красной спальне моей новой подруги.
Глава 4
– Говори ясно и лаконично, используй диафрагму, а не гортань, ох, и дыши глубоко. Ты хорошо знаешь тему, так что все будет в порядке.
Я кивнула. Профессор Росс инструктировала меня по семинару, который мне предстояло вести. Она была занята исследованием вопроса мироздания для студенческого журнала, поэтому попросила меня провести сегодняшнюю дискуссию.
– Сейчас, если не ошибаюсь, футбольная команда в отъезде, поэтому у тебя на занятии будет всего лишь тринадцать-четырнадцать студентов.
– Хорошо. Думаю, я готова, – с хрустом размяв спину, ответила я. Сложила материалы в папку и стала украдкой поглядывать из профессорского кабинета на то, как студенты начали заполнять аудиторию.
Сьюзи стояла рядом и с улыбкой наблюдала за мной.
– Слышала, ты переехала?
– Ага, мы вступили в сестринство. И нам с Кэсс и Лекси выделили там комнаты.
Она положила руку мне на плечо.
– Очень хорошо, Молли. Как тебе комната? Красивая?
Я хихикнула.
– Скорее потрясающая. Она огромная. Массивная кровать, яркие белые стены и балкон… личный балкон!
– Ха, правда? Заметно отличается от Оксфордского общежития!
– Э-э… есть немного. – Я повернулась к ней лицом. – Помните, несколько лет назад вы возили группу в Италию?
Сьюзи энергично кивнула.
– Угу.
– Так вот, балкон один в один с теми, что мы видели в Вероне. Странно, но он похож на балкон в доме Джульетты. Мне даже не верится, что люди на самом деле так живут в университете! Это просто безумие! Но теперь мне придется жестко экономить.
Сьюзи рассмеялась и положила свои морщинистые руки мне на плечи.
– Наслаждайся, девочка моя. Ты это заслужила.
Я подошла к кондиционеру и включила его, пока совсем не расплавилась. В маленьком кабинете парило, как в духовке. Погода по-прежнему была нестерпимо жаркой, поэтому я надела короткие джинсовые шорты и белую льняную рубашку с короткими рукавами. Я даже сменила любимые оранжевые кроксы на белые, чтобы подходили к общему виду, и может, еще для того, чтобы немного побесить Шелли своим необычным модным решением. Волосы, как обычно, были собраны в высокий свободный пучок, а очки надежно сидели на носу.
Я еще раз проверила аудиторию: оказалось она почти полностью заполнена. Шелли зашла в окружении свиты красоток, и, к моему удивлению, следом за ними, болтая с Элли, вошел Роум. Я мысленно чертыхнулась – должно быть, команда уже вернулась. Как будто проведение семинара не было достаточно пугающим, так еще и мои проблемы с Роумом будут действовать на нервы.
Через приоткрытую дверь кабинета я наблюдала, как он вошел в аудиторию и тут же отыскал глазами мой стол. Заметив, что тот пустует, Роум ссутулил плечи и опустил голову. Одно это меня взбесило. Зачем грустить из-за моего отсутствия, если девка, ради которой он меня унизил, сидит на заднем ряду, страстно желая его внимания? Я приказала себе сконцентрироваться на семинаре и игнорировать его присутствие.
Взяв свои заметки, я вышла из кабинета профессора в аудиторию, и Роум сразу же повернул голову в мою сторону. На нем были обычные джинсы и черная футболка без рукавов, а волосы, как всегда, пребывали в сексуальном беспорядке. Когда он понял, что это вошла я, на его лице появилась легкая улыбка.
Он прошел мимо и, кивнув, коротко поздоровался:
– Шекспир. – После чего занял свое обычное место. Шелли попыталась взять его за руку, но он освободился из хватки и наградил ее жестким взглядом. Она сложила руки на груди и надулась. От этого я слегка ухмыльнулась, но быстро взяла себя в руки, когда профессор Росс вошла в аудиторию и взмахом руки пригласила меня начать.
Я встала за кафедру и глубоко вдохнула.
– Всем привет. Профессор Росс попросила меня провести сегодняшний вводный семинар по утилитаризму, а на последующих занятиях я буду делать короткие заметки о главных его принципах перед тем, как мы подберем примеры для обсуждения.
Шагнув к краю стола, я разложила свои записи. Эту тему я знала как свои пять пальцев.
– Говоря простым языком, идея утилитаризма заключается в теории, что действия индивида основываются на том, что мы, люди, принимаем решения, стремясь получить удовольствие. Поэтому тема рассматривается как гедонистический подход в этике: мы совершаем действия, чтобы почувствовать себя хорошо, нами управляет желание получить удовольствие. Джереми Бентам предположил, что люди действуют по принципу "удовольствие – боль", что значит: мы ищем удовольствия и любыми способами избегаем боли.
Я посмотрела на студентов, дабы убедиться, что они слушают. Пока все шло хорошо.
– Бентам считал, что этот принцип применим и к обществу в целом. И оно станет функционировать лучше, если будет работать на основе положения "большее благо для большего количества людей". Это заметно во многих аспектах общественной жизни, но хорошим примером являются демократические выборы. Побеждают те, за кого проголосовало большинство. Поэтому большинство людей в этом обществе счастливо, то есть в результате чувствуют удовлетворенность, создавая более утилитарное общество.
Я услышала кашель и как кто-то громко заерзал на своем месте. Подняв глаза на прервавшего меня, я увидела Роума, подпершего подбородок руками и наклонившегося вперед, его внимание было целиком сосредоточено на мне.
Раздражение внутри меня возросло, но я собралась с мыслями и продолжила, стараясь его игнорировать:
– Так, на чем я остановилась? Ах да. Сегодня мы будем обсуждать концепцию принципа "удовольствие – боль" и при каких условиях люди реально действуют таким образом. Лично я по большей части склонна согласиться с этой теорией...
– Правда?
Я подняла голову и увидела, что все глазеют на Роума. По их реакции стало понятно: он не часто выступает на занятиях.
– Прости?
Он покрутил карандаш между пальцами и дерзко глянул на меня.
– Это я так выражал свое удивление тем, что ты согласна с Бентамом, по большей части.
Мои щеки загорелись от волнения.
– Да, ты все правильно понял.
– Ха! – пренебрежительно фыркнул он и, зажав карандаш между зубами, зыркнул на Элли, которая двинула ему локтем по ребрам, призывая прекратить.
Я разозлилась еще больше. Грубость всегда меня раздражала. Я пыталась вести себя профессионально, я всегда старалась быть профессионалом, но что-то во мне сорвалось. Ромео Принс действительно меня достал.
– Что "ха"? Ромео? – спросила я, зная, что он не любит, когда его называют полным именем.
Его взгляд стал суровым, и он снова взял карандаш в руку.
– Я просто думаю, что очень глупо быть такой идеалисткой, Шекспир, и для кого-то с предполагаемо высоким интеллектом вообще удивительно такое говорить.
Невольно стиснув зубы, я вернулась к дальнейшему объяснению своих доводов, и тут он опять вклинился:
– Возьмем, например, твою аналогию с выборами: "большее благо для большего количества людей". Ты заметила, что это хорошо для общества, так как большинство людей будут довольны результатом, но я здесь вижу только недостатки. Что если "большинство" голосовавших плохие люди или у них дурные намерения, тогда меньшинство – невинные и хорошие люди – будут поставлены под угрозу из-за того, что они уступают количеством? Что, если у кандидата, за которого голосовали, есть скрытые мотивы, и он будет делать не то, что обещал? Возьмем, к примеру, Гитлера. Его избрали демократически, и какое-то время он был правильным выбором для большинства людей, живших в бедности и безнадеге. Но посмотри, чем все это закончилось... Я просто хочу сказать, что, хотя все это хорошо в теории, на практике не очень-то работает, не так ли?
В аудитории повисла такая тишина, что я даже не удивилась, если бы в любой момент пронеслось перекати-поле. Похоже, Роум был весьма доволен своей небольшой выходкой, а у меня буквально волосы встали дыбом. Я инстинктивно подошла к ступенькам, чтобы он меня лучше видел. Мне хотелось в клочья разнести его аргументы.
– Для начала окажи любезность и не перебивай, пока я не закончу, – сказала я, подняв указательный палец. – Я согласилась с теорией, что индивиды в большинстве случаев предпочитают удовольствие боли, лишь по большей части. И ты бы тоже согласился, мистер Крутой Квотербек. Разве ты не принимаешь большинство решений, руководствуясь своей славной футбольной карьерой и тем, что приносит тебе удовольствие?
Студенты крутили головами туда-сюда, словно наблюдая за каким-то странным теннисным матчем.
– Ты права. Но я это делаю еще и для зрителей, для товарищей по команде. Им нравится футбол, в отличие от некоторых.
– И что это значит?
– Это значит, что в Алабаме, Шекспир, футбол и есть самое большое удовольствие: играть, смотреть, тренироваться. Мои тренировки и, как следствие, мой успех приносят пользу как мне, так и другим. Ты, похоже, единственная, кому это не нравится.
– В таком случае ты только подтвердил мою правоту. В Алабаме "большее благо для большего количества людей" – это футбол, так как он приносит удовольствие большинству населения, – самодовольно ответила я.
Роум провел рукой по небритому подбородку.
– С этой точки зрения, может быть, ты и права, но не всегда все так просто.
Я сложила руки на груди, желая услышать ответ.
– Продолжай.
– Ты говоришь, что индивиды делают все ради удовольствия и чтобы избежать боли, чего-то, что им не нравится?
Я кивнула.
– Да.
– Но многие делают то, что причиняет им боль и неудовольствие, чтобы угодить потребностям и желаниям других.
Я предположила, что он подразумевает их странные отношения с Шелли, которая в данный момент хмуро наблюдала за нашим спором.
– О, не думаю, что это всегда так уж мучительно – делать что-то, чего желает другой.
Роум крепко сжал карандаш в руках и процедил сквозь зубы:
– Объясни понятней, Шекспир. К чему ты клонишь?
Начав, я уже не могла остановиться. Злость на него, копившаяся во мне несколько дней, теперь рвалась наружу.
– Что ж, давай используем для примера секс. Один из двух людей, принимающих участие в акте, желает этого больше, а другой может практически не испытывать влечения, но все равно сдается и делает это, чтобы осчастливить первого. Хотя – и в этом вся ирония – тот, кто несчастлив, все равно получает сексуальную разрядку, следовательно, вообще не испытывает неудовольствия. Не правда ли? – Эти слова я адресовала прямо ему.
Карандаш сломался в его руках.
– А как насчет того, когда человек решает из-за какого-то странного, необъяснимого притяжения, что неплохо было бы поцеловать другого, но потом, задним числом, понимает, что это было гребаной ошибкой. Он впервые в жизни говорит о чем-то личном, ведь считает этого человека другим и думает: "Может, я могу довериться этому человеку, открыться ему по-настоящему?" А потом осознает, что сделанное было глупостью и вообще не должно было произойти. И окончательно убеждается, что люди – это просто большое разочарование.
Он бросил остатки карандаша на пол и провел рукой по волосам. По аудитории расползлись тихие шепотки.
Наши взгляды встретились. Мы оба тяжело дышали из-за эмоциональности нашего спора. Ни один из нас не знал, что делать дальше. Мы оба испытывали сильные, доселе незнакомые эмоции.
Профессор Росс прервала нас покашливанием. Взглянув на настенные часы, я поняла, что занятие почти подошло к концу.
– На следующем семинаре мы рассмотрим личные записи Бентама. Обязательные источники к прочтению приведены в плане курса. Все свободны.
Я поспешила обратно за стол, борясь с внезапным приступом тошноты. Я была смущена больше, чем при первом прочтении Фридриха Ницше в оригинале на немецком.
Обмахиваясь рукой, ко мне подошла профессор Росс.
– Да, Молли, это было нечто. Конечно, это не имело никакого отношения к изучаемой теме и было крайне неуместно, но наблюдать за вашим спором было интересно. Ты ничего не хочешь мне рассказать? Вы наэлектризовали атмосферу в аудитории не хуже летней бури.
– Нет, не хочу. – Я принялась собирать свои книги. – Извините, мне нужно собрать вещи и идти в библиотеку. Мне нужно заниматься. Нужно поработать с бумагами.
Она поджала губы.
– Хорошо, но ты знаешь, где меня найти, если понадоблюсь.
Я избегала ее взгляда.
– Спасибо.
Испытав облегчение от того, что аудитория пуста, я направилась к выходу.
А когда подошла к двери, Роум перегородил мне путь, склонившись прямо лицом к лицу – так близко, что мы буквально дышали одним воздухом.
– Какого хрена тут произошло? – буркнул он.
– Ты был груб, – обвинила его, убедившись, что мы одни. Так и было… совершенно одни.
– Я принимал участие в дебатах. Этим и занимаются на философии. Ты перешла на личное.
– Как и ты!
Мы не сводили друг с друга глаз – битва характеров. Мурашки со скоростью пожара покрыли все мое тело.
Роум сдался первым.
– Зачем ты упомянула тот вечер? Я говорил с тобой по секрету. Доверил то, что не рассказывал ни одному человеку, а ты обратила все это против меня при всей группе? Я тебе открылся, а ты использовала это на лекции, чтобы показать, какая охренительно умная?
Я захохотала.
– Какой на хрен секрет! Весь универ знает, что ты используешь девушек ради секса. И честно говоря, меня от этого просто тошнит. Судя по всему, ей ты тоже воспользовался, и это после того, как признался, что она тебе даже не нравится. После того, как был близок со мной. И где же здесь мораль? Не смог устоять перед раздвинутыми ножками, я так понимаю?
Он издал невеселый смешок и склонился ниже. Я не отступила, прикрываясь напускной уверенностью в себе.
Он загнал меня в темный, укромный угол.
– А тебе не все ли равно, кого я трахаю? Для тебя это имеет какое-то значение?
Я выдержала паузу, твердо глядя на него, и прошипела:
– Для меня это не имеет никакого значения.
Он зло усмехнулся и стукнул ладонью по стене над моей головой.
– Врешь.
Меня захлестнул огонь враждебности, и я крепче сжала книги.
– Я не вру! Мне плевать, кого ты "трахаешь", как ты красноречиво выразился.
Роум придвинулся ко мне еще ближе.
– Брехня! Я тебе, бля, не верю!
Я толкнула его в грудь одной рукой, но он даже не шелохнулся.
– Я сказал, что не верю тебе! Скажи, какого хера тебя это волнует, и не ври, бля! – бушевал он.
Роум перекрыл мне все пути к отступлению, и я зарычала от раздражения.
– Хорошо! Мне не все равно, потому что ты меня поцеловал! Ты поцеловал меня так, будто у тебя не было другого выбора, черт тебя дери! Я не хочу быть очередной игрушкой, я доверилась тебе. Я никогда этого не делала и теперь вспомнила почему!
Его грудь тесно прижималась к моей, а из раскрытых губ вырывалось жаркое дыхание.
– К твоему сведению, я ее не трахнул. По правде говоря, я ей доступно объяснил, что между нами все кончено. Сказанное тобой имело смысл… о том, чтобы жить собственной жизнью. Ты достучалась до меня. Ты… повлияла на меня. И давай проясним… ты не игрушка, Шекспир. Я могу быть засранцем с кем угодно, но только не с тобой.
Я открыла рот, чтобы ответить, но он прижал палец к моим губам, и в его глазах вспыхнуло предупреждение.
– Ты смелая, Шекспир, раз так со мной разговариваешь. Я такого никому не… позволяю. Люди здесь знают, что нельзя меня выводить. Они знают, когда нужно остановиться.
Я отбросила его руку и сузила глаза.
– Ты мне угрожаешь?
Он мрачно усмехнулся, и передо мной встал нелегкий выбор, чего мне хочется больше: врезать ему по лицу или отдаться под его контроль и посмотреть, что из этого выйдет.
– Не угрожаю, Шекспир, рекомендую. Меня заводишь ты и твой ротик. Но мне больше хочется научить тебя держать его закрытым.
Мое сердце екнуло, и между ног разлилось тепло. Я изо всех сил боролась с предательской реакцией своего тела.
– Прибереги такие разговорчики на случай, когда снова будешь трахать Шелли.
– Бля, я тебе сказал, что не трогал ее!
– А она говорит другое.
– Да мне плевать, что она говорит. Я думал ты другая, Мол! Я тебе рассказал, что со мной происходит, а ты прицепилась к Шелли и футболу.
Он выглядел откровенно разочарованным во мне.
Вина и сомнение зародились в моей груди, и я потерла пульсирующие виски.