- Да чего тут позволять? - возразил грубо чиновник, - что я говорю, так так, а вот - вам, почтеннейший, не след бы спорить со мною, оно как-то не приходится.
- Да почему же? - спросил Пушкин с достоинством.
- Да потому же, что между нами есть разница.
- Что же это доказывает?
- Да то, сударь, что вы еще молокосос.
- А, понимаю, - смеясь, заметил Пушкин. - Точно, есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы виносос, как я говорю.
При этом все расхохотались, противник не обиделся, а ошалел. [35, с. 176–177.]
Князь (хозяин за ужином): А как вам кажется это вино?
Пушкин (запинаясь, но из вежливости): Ничего, кажется, вино порядочное.
Князь: А поверите ли, что, тому шесть месяцев, нельзя было и в рот его брать.
Пушкин: Поверю. [29, с. 231.]
Шевырев как был слаб перед всяким сильным влиянием нравственно, так был физически слаб перед вином, и как немного охмелеет, то сейчас растает и начнет говорить о любви, о согласии, братстве и о всякого рода сладостях; сначала в молодости, и это у него выходило иногда хорошо, так что однажды Пушкин, слушая пьяного оратора, проповедующего довольно складно о любви, закричал: "Ах, Шевырев, зачем ты не всегда пьян!" [125, с. 48.]
Однажды пригласил он (А. С. Пушкин) несколько человек в тогдашний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит:
- Однако, Александр Сергеевич, видно туго набит у вас бумажник!
- Да ведь я богаче вас, - отвечает Пушкин, - вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный - с тридцати шести букв русской азбуки. [85, с. 468.]
Когда хоронили жену Ф. Ф. Кокошкина (рожденную Архарову) и выносили ее гроб мимо его кабинета, куда отнесли лишившегося чувств Федора Федоровича, дверь вдруг отворилась, и на пороге явился он сам, с поднятыми на лоб золотыми очками, с распущенным галстуком и с носовым платком в приподнятой руке.
- Возьми меня с собою, - продекламировал он мрачным голосом вслед за уносимым гробом.
- Из всех сцен, им разыгранных, это была самая удачная, - заключил свой рассказ Сергей Львович Пушкин.
Когда я потом рассказывала это Александру Сергеевичу, он заметил, смеясь: "Соперничество по ремеслу". [60, с. 573–574.]
В 1827 году, когда мы издавали "Московский Вестник", Пушкин дал мне напечатать эпиграмму "Лук звенит, стрела трепещет".
Встретясь со мной дня через два по выходе книжки, он сказал мне: "А как бы нам не поплатиться за эпиграмму". - "Почему?" - "Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека или от белой лошади, (А. Н. Муравьев) (Пушкин назвал тогда по имени лицо, на которое написана эпиграмма) может вызвать меня на дуэль, а он не только белый человек, но и лошадь". [75, стлб. 1947.]
Однажды она (Е. К. Воронцова) прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: "Что нынче дают в театре?" Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делал, особливо когда отпускал свои остроты), с улыбкою сказал: "Верную супругу, графиня". [119, с. 188.]
Сколько известно до сих пор, Пушкин был в Екатеринослеве всего раз, но пробыл в этом городе около двух недель. Это случилось в мае 1820 года. Пребывание поэта в Екатеринославе продолжалось со дня приезда его в этот город на службу к И. Н. Инзову до дня отъезда его на Кавказ с семейством Раевских; точно определить числа, когда случилось то и другое событие, пока нельзя.
Невольный житель Екатеринослава, Пушкин скучал в этом городе; к скуке присоединилась болезнь, жестокая простуда, происшедшая от раннего купания в Днепре. Жил наш поэт в какой-то избенке, в обстановке самой непривлекательной… Генералу И. Н. Инзову в это время было не до Пушкина: он был занят переводом попечительства о колонистах южного края из Екатеринослава в Кишинев, куда вскоре и сам отправился.
Жизнь в глухом и бедном городе при таких обстоятельствах не могла прельщать поэта, только что покинувшего северную столицу и, по-видимому, всеми покинутого и забытого. Но, оказалось, и в пустынном тогда Екатеринославе уже знали Пушкина, как знаменитого поэта, и пребывание его в городе не только огласилось, но и стало событием для людей, восторженно к нему относившихся. Одним из тех людей был тогдашний профессор Екатеринославской духовной семинарии Андрей Степанович Понятовский, киевский уроженец и воспитанник С.-Петербургской духовной академии, кандидат III выпуска 1819 года. Понятовский был горячий любитель словесности, отличный знаток ее, и из тех преподавателей этого предмета, которые так редко встречались и встречаются. Ему было в это время всего 26 лет. Для пылкого юноши-педагога ничего не значило отыскать еще юнейшего поэта и представиться ему в качестве горячего поклонника его таланта. И вот Андрей Степанович в сопровождении богатого екатеринославского помещика (С. С.) Клевцова, надобно думать такого же энтузиаста, отправляется его отыскивать. Находят. Входят в лачужку, занимаемую поэтом, который, как заметно, был тогда в раздраженном состоянии. Пушкин встретил гостей, держа в зубах булку с икрою, а в руках стакан красного вина.
- Что вам угодно? - спросил он вошедших.
И когда последние сказали, что желали иметь честь видеть славного писателя, то славный писатель отчеканил следующую фразу:
- Ну, теперь видели?.. До свиданья!.. [107, с. 135–136.]
Обед прошел очень весело: князь (Д. А.) Эристов был, как говорится, в ударе и сыпал остротами и анекдотами эротического пошиба. Все хохотали до упаду; один только Пушкин оставался невозмутимо серьезным и не обращал, по-видимому, никакого внимания на рассказы князя. Вдруг, в самом разгаре какого-то развеселого анекдотца, он прервал его вопросом:
- Скажи, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, какой ты советник: коллежский или статский?
- Я статский советник, - отвечал несколько смущенный князь, - но зачем понадобилось тебе это знать?
- Затем, что от души желаю скорее видеть тебя "действительным" статским советником, - проговорил Александр Сергеевич, кусая губы, чтобы не увлечься примером присутствовавших, оглашавших столовую дружным смехом, почин которого был сделан князем Эристовым. [130, с. 402.]
Вскоре после моего выпуска из Царскосельского лицея я встретил Пушкина (…), который, увидав на мне лицейский мундир, подошел и спросил: "Вы, верно, только что выпущены из Лицея?" - "Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, - ответил я. - А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?" - "Я числюсь по России", - был ответ Пушкина. [126.]
А. С. Пушкину предлагали написать критику исторического романа г. Булгарина. Он отказался, говоря: "Чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надеюсь". [64, с. 72.]
Пушкин говаривал: "Если встречу Булгарина где-нибудь в переулке, раскланяюсь и даже иной раз поговорю с ним; на большой улице - у меня не хватает храбрости". [109, с. 274.]
И. И. Дмитриев, в одно из своих посещений Английского клуба на Тверской, заметил, что ничего не может быть страннее самого названия: Московский Английский клуб. Случившийся тут Пушкин, смеясь, сказал ему на это, что у нас есть названия более еще странные:
- Какие же? - спросил Дмитриев.
- А императорское человеколюбивое общество, - отвечал поэт. [74, с. 536.]
Приезжий торопливо выпрыгнул из тарантаса, вбежал на небольшое крыльцо (станции) и закричал:
- Лошадей!..
Заглянув в три комнатки и не найдя в них никого, нетерпеливо произнес:
- Где же смотритель? Господин смотритель!.. Выглянула заспанная фигурка лысого старичка в ситцевой рубашке, с пестрыми подтяжками на брюках…
- Чего изволите беспокоиться? Лошадей нет, и вам придется обождать часов пять…
- Как нет лошадей? Давайте лошадей! Я не могу ждать. Мне время дорого!
Старичок (…) хладнокровно прошамкал:
- Я вам доложил, что лошадей нет! Ну и нет. Пожалуйте вашу подорожную.
Приезжий серьезно рассердился. Он нервно шарил в своих карманах, вынимал из них бумаги и обратно клал их. Наконец он подал что-то старичку и спросил:
- Вы же кто будете? Где смотритель? Старичок, развертывая медленно бумагу, сказал:
- Я сам и есть смотритель… По ка-зен-ной на-доб-но-сти, - прочитал протяжно он. Далее почему-то внимание его обратилось на фамилию проезжавшего.
- Гм!.. Господин Пушкин!.. А позвольте вас спросить, вам не родственник будет именитый наш помещик, живущий за Камой, в Спасском уезде, его превосходительство господин Мусин-Пушкин?
Приезжий, просматривая рассеянно почтовые правила, висевшие на стене, быстро повернулся на каблуке к смотрителю и внушительно продекламировал:
- Я Пушкин, но не Мусин!
В стихах весьма искусен,
И крайне невоздержан,
Когда в пути задержан!
Давайте лошадей…
[127, с. 3.]
Государь сказал Пушкину: "Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме". - "В таком случае, - подхватил Пушкин, - попрошусь у Вашего Величества туда в дворники". [119, с. 566.]
Кажется, за год до кончины своей он (А. С. Пушкин) говорил одному из друзей своих: "Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются". [7, с. 159.]
(Работа Дениса Давыдова о партизанской войне была отдана) на цензурный просмотр известному А. И. Михайловскому-Данилевскому. (…) Пушкин отозвался: "Это все равно, как если бы князя Потемкина послали к евнухам учиться у них обхождению с женщинами". [108, с. 228.]
В СПб. театре один старик сенатор, любовник Асенковой, аплодировал ей, тогда как она плохо играла. Пушкин, стоявший близ него, свистал. Сенатор, не узнав его, сказал: "Мальчишка, дурак!" П(ушкин) отвечал: "Ошибся, старик! Что я не мальчишка - доказательством жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я - Пушкин; а что я тебе не даю пощечины, то для того, чтоб Асенкова не подумала, что я ей аплодирую". [121, с. 182.]
Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды посетил Пушкиных, когда будущий поэт был еще маленьким мальчиком. Дмитриев стал подшучивать над оригинальным личиком Пушкина и сказал:
- Какой арапчик!
В ответ на это десятилетний Пушкин вдруг неожиданно отрезал:
- Да зато не рябчик!
Можно себе представить удивление и смущение старших. Лицо Дмитриева было обезображено рябинами, и все поняли, что мальчик подшутил над ним. [4, с. 516.]
Однажды Пушкин, гуляя по Тверскому бульвару, повстречался со своим знакомым, с которым был в ссоре.
Подгулявший N., увидя Пушкина, идущего ему навстречу, громко крикнул:
- Прочь, шестерка! Туз идет!
Всегда находчивый Александр Сергеевич ничуть не смутился при восклицании своего знакомого.
- Козырная шестерка и туза бьет… - преспокойно ответил он и продолжал путь дальше. [2, с. 8.]
Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал про себя какую-то книгу.
Сам граф лежал на диване.
На полу, около письменного стола, играли его двое детишек.
- Саша, скажи что-нибудь экспромтом… - обращается граф к Пушкину.
Пушкин, мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:
- Детина полоумный лежит на диване.
Граф обиделся.
- Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, - строго проговорил он.
- Ничуть… Но вы, кажется, не поняли меня… Я сказал: - дети на полу, умный на диване. [2, с. 10–11.]
В доме у Пушкиных, в Захарове, жила больная их родственница, молодая помешанная девушка. Полагая, что ее можно вылечить испугом, родные, проведя рукав пожарной трубы в ее окно, хотели обдать ее внезапной душью. Она действительно испугалась и выбежала из своей комнаты. В то время Пушкин возвращался с прогулки из рощи.
- Братец, - закричала помешанная, - меня принимают за пожар.
- Не за пожар, а за цветок! - отвечал Пушкин. - Ведь и цветы в саду поливают из пожарной трубы. [59, с. 375.]
П(ушкин) решительно поддался мистификации Мериме, от которого я должен был выписать письменное подтверждение, чтобы уверить П(ушкина) в истине пересказанного мной ему, чему он не верил и думал, что я ошибаюсь. После этой переписки П(ушкин) часто рассказывал об этом, говоря, что Мериме не одного его надул, но что этому поддался и Мицкевич.
- Значит, я позволил себя мистифицировать в хорошем обществе, прибавлял он всякий раз. [122, с. 42.]
Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе:
- Какое сходство между мной и солнцем?
Поэт быстро нашелся:
- Ни на вас, ни на солнце нельзя взглянуть не поморщившись. [132, с. 219.]
Пушкин, участвуя в одном журнале, обратился письменно к издателю с просьбою выслать гонорар, следуемый ему за стихотворения.
В ответ на это издатель письменно же спрашивал: "Когда желаете получить деньги, в понедельник или во вторник, и все ли двести рублей вам прислать разом, или пока сто?"
На этот запрос последовал лаконичный ответ Пушкина:
"Понедельник лучше вторника тем, что ближе, а двести рублей лучше ста тем, что больше". [132, с. 220.]
К Пушкину, как известно, нередко обращались за отзывом разные пииты и Сафо, большею частью непризнанные, и гениальный поэт никогда не отказывал в этом. Вот случай с казанской поэтессой, девицей А. А. Наумовой.
Наумова, перешедшая уже в то время далеко за пределы девиц-подростков, сентиментальная и мечтательная, занималась тоже писанием стихов, которые она к приезду Пушкина переписала в довольно объемистую тетрадь, озаглавленную ею "Уединенная муза закамских берегов". Пушкин, много посещавший местное общество в Казани, познакомился также с Наумовой, которая как-то однажды поднесла ему для прочтения пресловутую тетрадь свою со стихами, прося его вписать что-нибудь.
Пушкин бегло посмотрел рукопись и под заглавными словами Наумовой быстро написал:
Уединенная муза
Закамских берегов
Ищи с умом союза,
Но не пиши стихов.
[132, с. 222.]
Благодаря своему острому языку, А. С. наживал себе часто врагов.
Во время пребывания его в Одессе жила одна вдова генерала, который начал службу с низких чинов, дослужился до важного места, хотя ничем особенно не отличился. Этот генерал в 1812 году был ранен в переносицу, причем пуля раздробила ее и вышла в щеку.
Вдова этого генерала, желая почтить память мужа, заказала на его могилу богатейший памятник и непременно желала, чтобы на нем были стихи. К кому же было обратиться, как не к Пушкину? Она же его знала. Александр Сергеевич пообещал, но не торопился исполнением.
Так проходило время, а Пушкин и не думал исполнять обещание, хотя вдова при каждой встрече не давала ему покоя.
Но вот настал день ангела генеральши. Приехал к ней и Пушкин. Хозяйка, что называется, пристала с ножом к горлу.
- Нет уж, Александр Сергеевич, теперь ни за что не отделаетесь обещаниями, - говорила она, крепко ухватив поэта за руку, - не выпущу, пока не напишете. Я все приготовила, и бумагу, и чернила: садитесь к столику и напишите.
Пушкин видит, что попал в капкан.
"Удружу же ей, распотешу ее", - подумал поэт и сел писать. Стихи были мигом готовы, и вот именно какие:
Никто-не знает, где он рос,
Но в службу поступил капралом;
Французским чем-то ранен в нос,
И умер генералом!
- Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух - не знаю, - рассказывает поэт, - потому что, передав их, я счел за благо проскользнуть незамеченным к двери и уехать подобру-поздорову.
Но с этих пор генеральша оставила в покое поэта. [136, с. 9–10.]
Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1836 году, один тамошний помещик приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал стратагему, чтобы выманить у него несколько строк.
Он имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого гостя.
Пушкин, выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха нашел на столе альбом, перо и чернильницу.
Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом: "Пушкин был у А-ва в бане". [136, с. 12–13.]
Дельвиг, ближайший друг Пушкина, имел необыкновенную наклонность всегда и везде резать правду, притом вовсе не обращая внимания на окружающую обстановку, при которой не всегда бывает удобно высказывать правду громко.
Однажды у Пушкина собрались близкие его друзья и знакомые. Выпито было изрядно. Разговор коснулся любовных похождений Пушкина, и Дельвиг, между прочим, сообщил вслух якобы правду, что А. С. был в слишком интимных отношениях с одной молодой графиней, тогда как поэт относился к ней только с уважением.
- Мой девиз - резать правду! - громко закончил Дельвиг.
Пушкин становится в позу и произносит следующее:
- Бедная, несчастная правда! Скоро совершенно ее не будет существовать: ее окончательно зарежет Дельвиг. [136, с. 13–14.]
Однажды в приятельской беседе один знакомый Пушкину офицер, некий Кандыба, спросил его:
- Скажи, Пушкин, рифму на рак и рыба.
- Дурак Кандыба, - отвечал поэт.
- Нет, не то, - сконфузился офицер. - Ну, а рыба и рак?
- Кандыба дурак! - подтвердил Пушкин. Картина. Общий смех. [136, с. 16.]
Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходною, и кто получал эту должность, тот имел всегда в виду поправить свои средства. Вот экспромт по этому случаю, сказанный Пушкиным.
Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора. Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выражает удовольствие мурлыканьем, а хозяйка пристает с просьбою сказать экспромт.
Шаловливый молодой поэт, как бы не слушая хозяйки, обратился к коту:
Кот-Васька плут,
Кот-Васька вор,
Ну, словно обер-прокурор.
[136, с. 21.]
Спросили у Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли она?
- Не знаю, - отвечал Пушкин, очень строго и без желания поострить, - ведь я с ней говорил по-французски. [136, с. 22.]
Тетушка Прасковья Александровна (Осипова) сказала ему (А. С. Пушкину) однажды: "Что уж такого умного в стихах "Ах, тетушка, ах, Анна Львовна"? а Пушкин на это ответил такой оригинальной и такой характерной для него фразой: "Надеюсь, сударыня, что мне и барону Дельвигу дозволяется не всегда быть умными". [61, с. 158.]
Однажды Пушкин между приятелями сильно русофильствовал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью и по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина; наконец не выдержал и сказал ему: "А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек". Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его.