Сапфо решила, что появление Фаона никак не будет мешать привычному течению жизни ее школы, которая на летнее время тоже перебиралась за город, в это тихое, благодатное место на каменистом берегу, омываемом волнами Эгейского моря.
Но она еще тогда объявила свое решение, что Фаон может жить в женской "колонии" лишь до своего шестнадцатилетия, а потом должен покинуть не только ее пределы, но и, желательно, вообще остров Лесбос - ведь на самом деле не известно, где находится родина его отца, а это может подсказать только собственное сердце.
И тогда все без исключения нашли такое решение справедливым и наилучшим - не было никого, кто бы нашел хоть что-то возразить.
И еще Сапфо порой задумывалась, а правильно ли она поступила, когда в порыве печали написала в прощальном стихотворении о Тимаде такие слова:
Сверстницы, юные кудри отсекши острым железом,
Пышный рассыпали дар над девственной урной.
Имела ли право она назвать погребальную урну - девственной, если Тимада только что родила ребенка?
Ведь с точки зрения очевидного это было совершенно неправильно, не правдиво!
Но, с другой стороны, Тимада, увы, не успела испытать ни волнений замужества, ни радостей материнства, ни даже по-настоящему глубоких, сладких мук любви, и потому ее душа действительно навсегда осталась девственной, и даже скорее душой маленькой девочки.
И подруги тогда поняли поэтическую мысль Сапфо, которая показалась им правдивей самой настоящей правды, и скорбным хором подхватили эту песню, не захотев изменить в ней ни слова.
И еще Сапфо запомнила, что маленькая Тимада почему-то жила так, словно и впрямь постоянно куда-то сильно торопилась: и ходила почти что бегом, и ела очень быстро, и вино пила большими глотками, и смеялась взахлеб, как будто наперед знала, что ей на земле отпущено погостить совсем немного времени.
Или маленькую Тимаду заранее оповестил об этом кто-то из добрых богинь?
- Нет, я была не права, что от Тимады остался лишь пепел, - вдруг светло улыбнулась Филистина. - У Фаона ведь и глаза точь-в-точь такие же, как у матери. Похожи на две воробьиные ягоды - спелые черешни. Но зато волосы почему-то другие, совсем светлые, словно в них навсегда застыла морская соль...
Но она тут же пожалела о том, что вспомнила вслух про мальчика.
- Хорошо, что ты мне напомнила, я как раз собиралась поговорить с ним об отъезде в Афины, - задумчиво, как бы мимоходом, проговорила Сапфо. - Пожалуй, я сделаю это завтра утром.
Сейчас Сапфо глядела в сторону далекой белой скалы, возвышавшейся над морем словно клык огромного чудовища, а после печального разговора про Тимаду ей вспомнилась совсем другая скала, которой никому из смертных нельзя увидеть при жизни.
Сапфо подумала: интересно, как же она выглядит?
Известно, что по пути в царство Аида душа каждого человека должна непременно пролететь мимо Белой Скалы у входа в подземные чертоги, и только после этого полета умерший окончательно теряет память о своей прежней жизни.
Существует даже старинная поговорка: "Прыгнуть с Белой Скалы", что означает - потерять память о прошлом, забыть все, что с тобой было раньше.
Странно, неужели маленькая Тимада тоже больше не вспоминает о своих оставшихся на земле подругах?
– Ах, - сразу же обмерла Филистина. - Но... почему - Афины? Какие еще Афины? Ведь этот город находится так далеко отсюда, почти что на краю света.
– Ты преувеличиваешь, Филистина, - улыбнулась Сапфо. - И потом, ты, наверное, забыла, что маленькая Тимада прибыла на Лесбос из Афин - ведь этот город является ее родиной, а значит, отчасти и родиной Фаона. И потом - там до сих пор живет и, насколько я поняла, процветает отец Тимады, которому пришла пора взглянуть на своего внука.
– Ах, я вижу, это ты обо всем позабыла, Сапфо, - с упреком посмотрела на подругу Филистина. - Но я-то прекрасно помню, что за ужасный человек - этот твой отец Тимады, который поддался на уговоры мачехи и отправил дочь на Лесбос, к каким-то своим дальним родственникам, и не слишком-то интересовался ее дальнейшей судьбой. И даже когда Тимада умерла, он не ответил на твое письмо, не захотел признавать Фаона, и все это время даже ни разу не пытался узнать, как мальчик живет, и жив ли вообще... И потом, Сапфо, я поняла, что ты передумала куда-либо отправлять Фаона. Мы все, все так считали.
– Нет, почему я должна передумать? Просто я ждала писем из Афин. И вчера наконец-то их получила.
– Каких писем? - как-то сразу заметно поникла Филистина и еще больше стала похожа на цветок, который к вечеру крепко сжимает нежные, трепетные лепестки, пряча себя от чужих глаз.
– Во-первых, от отца Тимады, старого Анафокла, за это время успевшего потерять на войне двух сыновей. Очевидно, это заставило его сделаться гораздо мудрее. Я на всякий случай написала ему еще разок, не слишком надеясь на ответ, но Анафокл ответил, что теперь живет мечтой увидеть Фаона и обещает осыпать его чистым золотом, сделать знатнейшим человеком в Афинах и оставить внуку, единственному теперь мужчине в их семье, богатое завещание.
– И ты веришь старческим бредням? - возмутилась Филистина. - Какое золото можно ожидать от человека, который за все эти годы не подарил своему родному внуку даже глиняной свистульки и, можно сказать, вовсе бросил Фаона на произвол судьбы!
– Ты права, Филистина, я тоже не слишком верю словам Анафокла, разумом которого, похоже, заправляет его вторая, а может быть, уже и третья, или пятая жена. И я вовсе не собираюсь отправлять нашего Фаона куда глаза глядят, - пояснила Сапфо. - Поэтому я написала письмо также и своим друзьям, которые обещали в случае чего радушно принять у себя мальчика, найти ему в Афинах лучших учителей, а если понадобится - то на время полностью взять на себя все заботы о сыне Тимады.
– Но почему, Сапфо, ты думаешь, что они это сделают лучше нас? - спросила Филистина дрожащим от обиды голосом. - Я почти уверена, что дед Фаона выжил из ума и зовет внука, потому что теперь сам нуждается в поддержке. И будет вполне справедливо отомстить ему за дочь тем...
– Ни ты, ни я не знаем, и не можем знать, что движет человеческими поступками, - прервала подругу Сапфо. - И потом, мальчик не может жить всю жизнь только среди женщин. Это, Филистина, не пойдет ему на пользу. Ведь Фаон не случайно родился мужчиной и должен сам как следует испытать свою судьбу. Думаю, он уже на днях, получив необходимые рекомендательные письма, отплывет с Лесбоса на попутном корабле.
– В какой-то степени я даже завидую Фаону, - откровенно призналась Дидамия. - Лично я хотела бы быть на его месте... при условии, конечно, если бы я тоже когда-то родилась мужчиной. Ведь говорят, что Афины не по дням, а по часам становятся настоящим центром наук, искусств и школой политики - недаром этому городу покровительствует богиня мудрости. Именно в Афинах можно подняться на холм Мусейдон, который считается домом, где незримо живут музы. А представь, если Фаон к тому же действительно получит громадное наследство? О, какие перед ним откроются возможности!
Сапфо только молча кивнула, а про себя подумала, что сама она навряд ли захотела бы жить в прославленном городе, названном в честь мудрой, совоокой богини Афины, которую она конечно же от всей души уважала и почитала, но...
Но Афина, похоже, все-таки была неспособна до конца понимать поэтов!
Однажды, по преданию, Афина в гневе бросила на землю флейту только потому, что при игре на этом инструменте у нее некрасиво искажалось лицо.
И почему-то в одном этом невольном жесте Сапфо видела для себя что-то чуждое и даже слегка враждебное.
Нет, Дидамия права, что Лесбос - самое лучшее место во всем мире.
– ...Да, и политики, - все больше расходилась Дидамия. - Настоящие мужчины не умеют жить без политики, и наш Фаон тоже может оказаться в центре борьбы, прославиться как оратор или известный полководец. Может быть, ему даже придется воевать с иноземцами, с варварами...
– Ах, нет, только не это, - побледнела еще больше Филистина.
– Не волнуйся, как бы ни сложилось, Фаон в скором времени начнет жить в Афинах нормальной жизнью, когда официально станет эфебом, - успокоила подругу Дидамия. - Когда Фаону исполнится восемнадцать лет, его, как и всех его сверстников, внесут в гражданские списки, и два года он будет служить в военном отряде, находясь на полном государственном обеспечении. А после первого года службы принесет клятву на верность городу и станет настоящим мужчиной.
– И потом - он там будет не один, мои друзья о Фаоне прекрасно позаботятся, - прибавила Сапфо.
– Ах, - в который раз вздохнула за сегодняшний вечер Филистина, но теперь она закрыла лицо руками и не смогла сдержать подступивших к горлу рыданий.
Ведь Филистина почти что совершенно успокоилась насчет дальнейшей судьбы Фаона, считая, что Сапфо мысленно переменила свое давнее решение, и потому сейчас к такому повороту событий оказалась совершенно не готова. Так сложилось, что как раз в тот момент, когда Фаону исполнилось ровно шестнадцать лет, его "матушка" - добрейшая молочница Алфидия - серьезно и, как потом оказалось, неизлечимо заболела.
Сапфо показалось неразумной жестокостью лишать Алфидию в этот тяжелый момент поддержки самого любимого на свете человека, которым стал для старушки Фаон, и потому отъезд юноши, разумеется, пришлось отсрочить.
Когда же спустя примерно полгода Алфидия скончалась, а Сапфо и не заговаривала о Фаоне, Филистина подумала, что сына маленькой Тимады просто-напросто негласно решено оставить на привычном месте.
В самом деле, ну кому может помешать этот красивый, веселый мальчик, своей улыбкой, порывистыми жестами и стремительной походкой так похожий на Тимаду?
Но, оказывается, Сапфо совершенно ни о чем не забыла, а просто ждала каких-то писем.
И вот они пришли. И, оказывается, должны мигом переменить судьбу Фаона.
Сейчас Филистина буквально кляла себя в душе за то, что затеяла на холме этот разговор про Тимаду, "того самого ужасного человека" и Фаона.
А следовательно - сама же во всем виновата. Она простодушно думала, что, если бы не ее болтливость, может быть, все как-нибудь бы и обошлось?
Сапфо могла забыть о письме, а потом бы вмешались боги, а потом бы она сама тоже что-нибудь придумала...
Когда-то Филистина своей рукой вложила в затвердевшие губы Тимады обол - монетку, чтобы подружка могла уплатить Харону за перевозку в страну мертвых.
А теперь вот и Фаон должен навсегда уплыть от нее тоже.
Пусть и не в подземную страну, откуда никогда никто не возвращается, но тоже куда-то очень, очень далеко, и вполне возможно, что больше Филистина сына Тимады никогда не увидит.
А уж если он действительно ввяжется там в борьбу против тирании, или отправится воевать...
Филистина почувствовала, что кто-то гладит ее по волосам, и с надеждой подняла голову.
Нет, это была не Сапфо. Сейчас ее пыталась утешить сильная, теплая рука Дидамии, на которой в лучах закатного солнца поблескивали серебряные кольца и браслеты, а та, от кого больше всего зависела судьба мальчика, наоборот, сидела отвернувшись и пристально смотрела на море, слегка сдвинув брови.
Филистина по опыту знала, что если сейчас она попытается просить за Фаона, то ничего хорошего из этого все равно не выйдет.
Сапфо никогда не меняла своих решений, и тем более публично.
Но вот если попробовать поговорить с ней наедине, а еще лучше - как-нибудь между делом, нежась на общем ложе или на залитой солнцем лужайке, распевая веселые песни...
- Я пойду погуляю, - резко встала Сапфо и быстро, не оглядываясь, пошла по склону вниз, по направлению к буковой роще.
Подруги и не думали двигаться за ней следом - слова "пойду погуляю" для них привычно означали, что сейчас Сапфо необходимо побыть одной.
Все знали, что свои стихи Сапфо обычно сочиняла во время пеших прогулок, - она сама рассказывала, что тогда нужные слова словно сами собой откуда-то появляются в такт шагам.
Да и ритм знаменитых стихов Сапфо был такой, словно она поднималась в гору, а потом неожиданно выходила на ровное место и переводила дыхание.
Тот, кто не знал образа жизни Сапфо с ее ежедневными пешими прогулками, удивлялся необычайной естественности ее поэзии.
Говорили: стихотворения Сапфо легкие - как само дыхание.
Или - они похожи на стук влюбленного сердца, которое то бьется ровно, то словно падает в глубокую сладкую бездну.
Сапфо, как всегда, улыбаясь выслушивала эти комплименты и домыслы, а про себя думала: нет, ее стихи скорее похожи на быстрые шаги...
Загорелые ноги, обутые в легкие сандалии, без устали топают по холмам и рощам, вышагивая слово за словом.
Строфы, которые повсеместно стали называть "сапфическими", состояли из трех одиннадцатисложных стихов и заключительного короткого, адонейского стиха, и похоже было, словно Сапфо случайно вдруг спотыкалась на пути, но потом снова переводила дыхание и выходила на ровное место.
Вот и сейчас, спускаясь с холма в долину, заросшую виноградником, она почти моментально забыла разговор про Тимаду и ее сына Фаона, а также про все свои бывшие и предстоящие заботы.
Сначала Сапфо слышала только звук своего сердца, сильно и по-прежнему молодо бившегося в груди, но потом к нему начали незаметно присоединяться слова:
Я негу люблю.
Юность люблю.
Радость люблю... -
стучало в груди у Сапфо, шагающей сейчас по своей любимой дорожке вдоль виноградников, которая то плавно поднималась вверх, так что становился виден край моря, то снова спускалась в долину.
Вечно юный, лучезарный бог солнца - Гелиос - уже возвращался на своей колеснице на покой, но все равно продолжал рисовать на небе неповторимые, пронизанные розовым светом картины.
Сапфо могла подолгу смотреть на облака буквально каждый день - небесные шедевры солнечного бога всякий раз были совершенно разными и завораживающими.
Да, Гелиос, как и все великие боги, был настоящим творцом и учил вечной неутомимости, щедро демонстрируя людям пример безграничной творческой свободы и смелости.
Вот чему хотелось, если и не научиться - какой смертный может сравниться с небожителями? - то хотя бы приблизиться!
...Радость люблю
И солнце... -
прибавилось к стихотворению еще одно слово.
"А можно ли, например, и в Гелиоса быть влюбленной так же, как в мужчину, или в прекрасную женщину?" - задумалась Сапфо, чувствуя, что сейчас, при виде золотистых верхушек деревьев и сияющих над головой облаков, ее переполняет не только признательность, но и настоящее, эротическое чувство к тому, кто постоянно дарит наслаждение созерцать красоту природы.
Да, конечно же, можно, если не обманывать себя и спокойно признать свой жребий, - любить безответно и беззаветно, не ожидая за это никакой награды.
Жребий мой - быть
В солнечный свет
И в красоту
Влюбленной... -
целиком сложилось в голове у Сапфо новое четверостишие.
Но Сапфо тут же испугалась своих чересчур смелых мыслей.
Что это ей приходит в голову: тягаться с богами в творчестве, влюбляться в самих богов?
Это ли не гордое безрассудство?
Сапфо ведь помнила древнейшую историю о фракийском поэте Фамириде, который захотел вступить в состязание с Музами в пении и игре на кифаре и даже самонадеянно объявил, что в случае победы возьмет одну из Муз себе в жены.
Тоже, наверное, захотел совершенного искусства, вечной любви... А что из этого вышло?
Фамирид был не только побежден и ослеплен Музами, чтобы навеки забыть о любых сравнениях, но они в наказание лишили поэта самого главного - дара пения и игры на кифаре.
Нет, все что угодно - но только не это!
Сапфо подумала, что лучше бы у нее отняли жизнь, чем властную, неотвязную музыку, которая каждый день вдруг в какой-то прекрасный момент начинала звучать где-то в глубине души так же властно и отчетливо, как шелест деревьев, рокот волн, голоса людей и птиц...
Где-то совсем близко послышался шум ручья, и Сапфо захотелось немного перевести дух и умыться.
Она чувствовала, как от быстрой ходьбы разгорелись ее щеки, и даже ступни ног, которые так приятно было бы сейчас немного подержать в прохладной воде.
Но подойдя к ручью, Сапфо вздрогнула от неожиданности, потому что буквально в нескольких шагах от нее, повернувшись спиной, стоял незнакомый мужчина.
Он был стройным и очень загорелым, и оттого тело незнакомца казалось вырезанным из темного дерева, причем с величайшей искусностью, и к тому же оно блестело на солнце, как отполированное.
Мужчина повернулся к Сапфо, и только теперь она узнала в профиль Фаона.
Но, великие боги, как же он вырос за это лето!
Хорошо известно, что могучие деревья и буйно растущие молодые побеги таят в себе некую божественную силу, и не зря с самых древних времен справляется множество культовых праздников, когда эта тайная сила восхваляется и громко превозносится людьми.
Но разве не такая же священная сила заключена и в буйно растущем молодом человеке, который вдруг неожиданно для всех превращается в мужчину?
"Нет, не такая же, - растерянно подумала Сапфо. - Гораздо большая..."
Фаон сосредоточенно смотрел в воду, держа в руках небольшой трезубец, - он охотился на рыб и не обращал ни на что вокруг никакого внимания.
Сапфо подумала, что с этим трезубцем юноша очень похож на родного сына морского бога - Посейдона, на время покинувшего свою родную стихию и нашедшего себе развлечение в ручье.
Филистина оказалась права - у Фаона были светлые волосы, лежащие на голове мягкими волнами и похожие на морскую пену в штормовую погоду.
В разгоряченном воображении Сапфо, которая вот уже целый час занималась сочинительством, один за другим с необыкновенной скоростью замелькали различные образы.
Нет, когда Фаон вот так пристально смотрел в воду, он скорее даже напоминал ей прекрасного Нарцисса, который никак не мог оторвать взгляда от своего отражения в ручье.
Да если бы Фаон сейчас на ее глазах действительно превратился в цветок, то это почти наверняка был бы именно нарцисс, и мягкие волосы юноши, слегка вздыбленные ветром, стали бы белыми капризными лепестками.
Тогда что же, получается, что Сапфо сейчас выступает в роли нимфы Эхо, которая, будучи отвергнутой Нарциссом, подглядывала за ним из-за всех кустов и потом от горя превратилась в каменную скалу?
Впрочем, забавно: ведь от нимфы Эхо потом, после ее метаморфозы, навечно остался голос, живущий в горах.
Когда-нибудь и от нее, Сапфо, тоже останется всего лишь один голос.
Только голос - ее стихи.
Весь вопрос только в том, как долго этот голос будет звучать после неизбежной смерти? Будут ли помнить люди ее стихотворения и петь песни?
Да, об этом тоже можно будет попробовать написать несколько строк. Например...