После первой же чаши вина, откуда он щедро плеснул себе под ноги, показывая, что начальный и самый последний глоток приличные люди должны не забывать жертвовать великим богам, и едва только положив в рот несколько виноградин, Алкей тут же принялся в который раз пересказывать истории из самого героического периода своей жизни.
Того самого, когда он не согласился с тиранией Мирсила и смело вступил с ним в политическую борьбу, а также про подлого Питтака, который потом хитрым образом сумел в одиночку воспользоваться плодами победы.
Питтака Алкей исключительно величал "гнусным негодяем" и "плоскостопым дураком", но все же с оговоркой, что именно из-за него поэту пришлось отправиться в изгнание, побывать в Египте и на многих греческих островах, куда бы он ни за что не отправился по собственной воле.
Пожалуй, это стало решающим фактором, почему Алкей все же решил потом с Питтаком помириться и принял его приглашение вернуться на Лесбос, - новые впечатления незаметно вытеснили из его души воинственный пыл борьбы.
Алкей умалчивал, что, прежде чем он получил долгожданное приглашение вернуться, ему пришлось четыре раза посылать Питтаку прошения, на которые всякий раз тот отвечал: "Пока не представляется предлог тебя вернуть", и лишь с пятого захода просьба изгнанника была удовлетворена.
Но, в конце концов, эта история больше никого, кроме их двоих - правителя и подданного - не касалась!
Подобные застольные рассказы друга о политике и своем изгнании Сапфо в шутку называла про себя "первой степенью опьянения".
И действительно, как только в голову Алкея ударял первый хмель, с его языка сразу же начинали слетать речи о тиранах и о тираноборцах, и лишь следом шли воспоминания о недолгих странствиях, которые всякий раз обрастали все новыми и новыми подробностями и казались все более фантастическими и даже порой полностью вымышленными.
– Кстати, именно в Египте я имел удовольствие познакомиться с нашим общим другом, - пояснил Алкей, кивая в сторону Эпифокла. - Потому что на чужбине грек увидит земляка, как курица своего цыпленка, даже если тот с головы до ног перепачкается в навозе.
– И кто же из вас курица, а кто - такой цыпленок? - сразу же спросила Глотис, на что Эпифокл выразительно хмыкнул, а Алкей слегка замялся, видя, что поэтическое красноречие на этот раз занесло его несколько дальше, чем нужно.
Но в этот момент в комнату нерешительно вошел Фаон, которого служанка слегка подталкивала в спину к столу, так что извечный философский вопрос о курицах и яйцах можно было замять.
Слегка покраснев, Фаон поприветствовал присутствующих и неловко возлег на подушки, выбрав свободное место вблизи Дидамии и, по всей видимости, чувствуя сильное смущение в незнакомом обществе.
- Цыплят надо искать среди молодежи. Может быть, вот он - и есть тот самый унавоженный герой? - попытался пошутить Алкей, кивнув на Фаона, но шутка показалась всем настолько неуместной, что сразу же повисла в воздухе.
Какой там еще грязный цыпленок?
Нет, к вновь прибывшему молодому человеку этот образ явно не мог иметь никакого отношения.
Видно было, что Фаон старательно готовился к встрече с Сапфо, потому что сейчас юноша был одет в безукоризненно белоснежный короткий хитон, расшитый по краям красивыми узорами, и даже ремешки сандалий на его загорелых ногах были до блеска начищены бараньим жиром.
Светлые, мягкие волосы Фаона были аккуратно причесаны, умащены ароматной водой, их удерживала темная бархатная ленточка, которая на редкость удачно сочеталась с цветом лучистых, веселых глаз юноши.
Мальчишка был так вызывающе хорош собой, что им невозможно было с первой же минуты не залюбоваться!
– Не важно, мои друзья! Главное, что все на свете птицы - и орлы, и куры, и совсем желторотые воробушки - одинаково любят поклевать что-нибудь вкусненькое, - ловко вывернулся Алкей. Наверняка так же, как и наш новый, совсем еще юный гость!
– Но... нет, я совсем не голоден, - еще больше смутился Фаон. - Просто мне сказали, чтобы я сюда пришел...
– Ах, мой юный друг, скоро и ты поймешь, что за столом вовсе не обязательно только жевать и глотать пережеванную пищу, - весело воскликнул Алкей. - Можно получать наслаждение, пожирая друг друга глазами, особенно если находишься в обществе таких восхитительных женщин, какими окружила себя хитрая Сапфо. Но чтобы сразу не слишком жадничать и впопыхах такой красотой не подавиться, надо выпить хорошего вина, а то ведь от чересчур прекрасного можно ненароком и пострадать!
И Алкей протянул Фаону вместительный кратер с вином, разбавленным водой, сделав патетический вывод:
- Вино и красота - вот единственное, что делает людей по-настоящему счастливыми!
Фаон растерянно обвел глазами присутствующих, отыскал Сапфо, которая ободряюще ему улыбалась, и взял двумя руками увесистый сосуд, расписанный Глотис черным лаком.
Сапфо с интересом посмотрела на мальчика - как бы тот ни скромничал, но было заметно, что Фаон пил вино не в первый и, пожалуй, даже не в десятый раз в своей жизни.
Юноша делал это совершенно спокойно и красиво, совсем по-взрослому.
Интересно, где, когда и с кем он успел научиться искусству застольных возлияний?
Даже угрюмый Эпифокл, глядя на лучезарного мальчика, гордого тем, что его воспринимают как совсем взрослого, впервые за время завтрака невольно улыбнулся.
- Хм, когда я знал только твои стихи, но не знал, Алкей, тебя лично, я был уверен, что ты - старый пьяница, который только и делает, что хлещет фалерн целыми бочками и валяется пьяным в канавах, - проговорил Эпифокл, и окружающие, в том числе и сам Алкей, дружно рассмеялись, потому что вполне поняли, что философ имел в виду.
В самом деле, у всякого, кто хорошо был знаком с творчеством Алкея, создавалось ощущение, что для этого поэта все времена года и явления природы существовали лишь для того, чтобы имелся повод напиваться до полного бесчувствия вином.
Если шел снег и в реках застывала вода - то Алкей советовал всем, чтобы не замерзнуть, упиваться допьяна горячим вином, зарывшись с подружкой или с дружком в мягкие подушки, если вовсю светило жаркое солнце - поэт рекомендовал освежаться исключительно молодым, прохладным вином.
В дождливую осень вино следовало постоянно пить, не пропуская ни дня, чтобы прогонять подступающую к порогу тоску, а весной - для того, чтобы в каждом человеке тоже зажурчали веселые ручейки.
Если верить Алкею, утром только вино помогало мгновенно взбодриться, а зато ночью - крепко заснуть, на корабле его следовало принимать как лекарство от качки, пешеходу необходимо всегда держать во фляжке на ремне и следить за его убыванием с такой же тревогой, как за потерей сил у спутника, дома же Алкей тем более советовал постоянно держать вино возле своих губ - лизать, целовать и принимать в себя, как самое возлюбленное тело...
И так далее, и так далее - журчащим, хмельным потоком стихов.
При этом все близкие друзья Алкея прекрасно знали, что сам поэт потреблял в умеренных количествах и только самые дорогие, редкостные вина, которые ему присылали на пробу с разных греческих островов в бутылках с особым клеймом.
Алкей как-то даже специально объяснял Сапфо, что ему важна в поэзии "идея вина" гораздо больше, чем сам этот напиток на губах и на языке.
Не предавайся, друг мой, огорченью,
Себе в тоске мы пользы не найдем.
В одном есть лучшее спасенье -
Упиться допьяна вином, -
с готовностью прочитал Алкей свои знаменитые строчки, обращаясь к Фаону и радуясь, что с появлением этого стеснительного юноши за стол откуда-то словно само собой пришло живое, непринужденное веселье.
- Друг мой, а ведь смотреть на тебя - это даже еще приятнее, чем пить вино, - щедро прибавил Алкей, улыбаясь и без стеснения разглядывая красавчика Фаона.
Сапфо невольно почувствовала укол ревности.
Да, конечно, она понимала, что сын маленькой Тимады на редкость хорош собой и, разумеется, может и должен нравиться окружающим, но все же не до такой степени!
Признаться, она не была готова к тому, что юноша так молниеносно и откровенно будет обращать на себя всеобщее внимание.
Казалось, все женщины и мужчины, о чем бы они сейчас ни переговаривались между собой за столом, буквально не сводили с Фаона взволнованных глаз и невольно обращали все свои речи именно в его сторону.
Даже Эпифокл, отставив в сторону тарелку с недоеденной полентой, теперь занимался тем, что, хмыкая, в упор рассматривал юного гостя, который уже перестал смущаться и теперь с отменным аппетитом уплетал зажаренную на углях рыбу, заедая ее зелеными листьями салата.
Или все это Сапфо только казалось?
Признаться, на некоторое время и она сама отвлеклась от оживленной беседы, завязавшейся между Дидамией и Глотис, а все свое внимание употребила на то, чтобы, наоборот, стараться... не смотреть в сторону Фаона.
Сапфо мысленно приказала себе: как бы велико ни было искушение любоваться оживленным и свежим, как весенний день, лицом юноши, но она, хотя бы одна из всех, должна глядеть совсем в другую сторону.
Но Сапфо тут же поняла, что нужно суметь найти в себе поистине неземные силы, чтобы справиться с такой задачей.
Даже глядя на Дидамию, возле которой сейчас в вольной позе возлежал сын Тимады, она боковым зрением улавливала немного угловатые, порывистые жесты Фаона, его улыбающееся лицо, по-детски сияющие любопытством глаза.
Сапфо время от времени даже мерещилось, что и сама она на самом деле сейчас почему-то сидит с Фаоном совсем близко, почти вплотную, ближе всех остальных...
Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит, -
выплыла откуда-то из внезапной тишины, которую почувствовала в себе Сапфо, новая строчка.
Да, ближе всех, прекраснее всех...
Но почему все же так ярко вспыхивает душа, когда сквозь странную, обморочную тишину вдруг доносится восхитительный, озорной смех Фаона? И почему в комнате внезапно делается так тихо, если Дидамия все время открывает рот и, по всей видимости, о чем-то увлеченно рассказывает слушателям?
Твой звучащий нежно
Слушает голос.
И прелестный смех...
Сапфо постаралась запомнить эти строчки родившегося стиха и даже слегка потрясла головой, чтобы избавиться от наваждения, а потом, положив себе в рот несколько кислых гранатовых зерен, начала вслушиваться во всеобщую беседу.
Ну, конечно, Дидамия как раз рассказывала про то, что совсем скоро Фаон отправится в Афины, и рассуждала вслух, кого из учителей лучше всего там сразу же разыскать, - недаром у мальчишки так нетерпеливо загорелись глаза.
– О, Фаон! Зачем тебе ехать в какие-то Афины? - неожиданно перебил женщину на полуслове Алкей. - Если тебе надоело жить в здешней глуши, ты вполне можешь поселиться в Митилене, в моем просторном доме. Тебя привлекает жизнь в столице? О, пожалуйста, ты насладишься ею в полной мере! Я знаю, что говорю: только у нас можно встретить гетер, у которых в серьги вставлены такие огромные жемчужины, что бедняжкам приходится склонять до земли головы, а голые лодыжки обвиты длинными змеями из светлого металла. Но если тебе, мой послушный дружочек, непременно хочется учиться, я сам найду тебе лучших учителей на Лесбосе. Стоит ли напрасно утомлять себя долгой дорогой, а главное - изнурять чужбиной? Поверь мне: уж я-то хорошо знаю, как тускло светит самое яркое солнце над головой, если твои ноги стоят на чужой, не родной земле.
– Нет, если есть такая возможность, нужно ехать в Афины, - упрямо повторила Дидамия. - Именно там в наше время начинается путь к настоящей науке и славе.
– Но... Наверное, в Митилене тоже было бы хорошо, - растерянно улыбнулся Фаон. - Не знаю. Ведь тогда я чаще мог бы видеться с Филистиной.
– С кем? - нахмурилась Сапфо.
– С Филистинушкой. - спокойно пояснил Фаон. - Она выучила меня чтению, пению и всему, что только умела она сама. После моей доброй "Эвриклеи" Филистина - единственная живая душа, даже мысль о расставании с которой уже доставляет мне сильную боль...
Сапфо слегка покраснела, как если бы подобными словами ей сейчас незаметно дали пощечину, и снова перевела глаза на блюдо с гранатовыми зернами, сиявшими на солнце, как драгоценные рубины.
Почему-то в присутствии Фаона все вокруг, даже самые простые предметы, обретали способность странным образом преображаться и на глазах становиться волнующе красивыми.
Что? Получила?
Но какой нежности к себе Сапфо имела право просить и тем более требовать, если все это время она действительно до смешного мало обращала внимания на взрослеющего Фаона?
Да Сапфо вообще, признаться, вспоминала про существование Фаона только летом, когда занятия школы временно переносились в загородный дом на берегу моря, куда Алфидия всегда приносила на кухню очень вкусное, жирное молоко.
Впрочем, Сапфо вдруг вспомнила забавный случай, как однажды - боги, ведь такое ощущение, что это было совсем недавно! - Филистина вдруг объявила подругам, что сыну Тимады пришла пора обучаться грамоте, и привела его в гимнасий для младших девочек, переодетого в женское платье.
Маленький Фаон, с белокурыми волосами до плеч и миловидным детским личиком, внешне почти ничем не отличался от своих сверстниц - и Сапфо вдруг сейчас снова отчетливо увидела перед собой то, казалось бы, навсегда забытое, по-детски растерянное лицо Фаона, впервые попавшего в стены школы.
Подруги еще шутили над Филистиной, говоря, что она нарочно хочет сделать своего подопечного похожим на героя Ахиллеса, который тоже свое детство провел в женской колонии на острове Скирос, переодетым в женское платье, что вовсе не помешало ему потом больше других прославиться под стенами Трои.
Но зато уже на следующий день Филистина своего "второго Ахилла" в гимнасий не привела, а сказала, что лучше самолично будет учить мальчика грамоте и письму, потому что Фаон слишком застеснялся своего наряда и особенно - окружающих людей.
На протяжении всех этих лет Сапфо, разумеется, неоднократно интересовалась успехами сына Тимады, и подруга всегда с готовностью отвечала, что все в порядке, мальчик оказался смышленым и веселым, нормально растет и развивается.
Кажется, Филистина и в зимнее время частенько наведывалась в здешние края и постоянно привозила Фаону то каких-то новых учителей, то игрушки или сладости.
Но ведь у Сапфо в это время росла своя собственная дочь - Клеида, которая тоже требовала постоянного внимания, так что ее вовсе нельзя обвинить в излишней черствости.
Да к тому же Сапфо вовсе никто и не обвинял!
И все же... и все же Сапфо и понятия не имела, что Филистину и Фаона связывает столь глубокая взаимная привязанность, и сейчас это стало для нее почему-то не совсем приятным открытием.
– Вот именно - ты сможешь и учиться, и одновременно видеться со своей учительницей, - подхватил тут же Алкей. - Ну, мой дружочек, решайся!
– Такие дела не решаются так поспешно, - прервала Алкея Сапфо с непривычной для нее строгостью. - Вы знаете, что Фаона ждут в Афинах достойные во всех отношениях люди и его родной дед, и нет смысла сейчас, наспех, обсуждать тему, от которой зависит вся дальнейшая судьба человека. Сейчас не время для подобного разговора.
– Ты как всегда права, мудрая Сапфо! - нисколько не обиделся Алкей, находившийся в на редкость бодром, приподнятом состоянии духа. - Сейчас вообще не время делать дела, потому что настала пора петь песни. Где тут у нас лира? Давайте сюда флейту!
Женщины со значением переглянулись между собой.
Они прекрасно знали, что застольные песнопения Алкей почему-то всегда имел обыкновение начинать с самых воинственных сколий, прямо или косвенно направленных против политических врагов поэта - то он под конец песни вдруг желал, чтобы тиран Мирсил и на том свете захлебнулся вином, то призывал богов разом сжечь виноградники у всех без исключения представителей рода Археанкидов, с которым аристократический род Алкея вел извечную, нескончаемую борьбу за власть.
И сама Сапфо, и ее подруги политические песни Алкея любили не слишком-то сильно, находя их порой излишне жестокими и по-мужски грубоватыми.
Зато другие песни и стихи, в которых Алкей воспевал своих возлюбленных и вино без какого бы то ни было кровавого привкуса, женщины могли слушать по много раз подряд с неослабевающим удовольствием.
- Алкей, может, ты споешь ту, которая начинается со слов... - решила было подсказать поэту Дидамия какой-нибудь из наиболее любимых лирических напевов.
- Нет, я хочу, чтобы сейчас нам спел Фаон, - вдруг сказал Алкей, со смехом передавая лиру в руки юноши, - раз уж он проговорился, что его учительница обучила также и искусству пения...
Фаон сразу же сильно покраснел от столь неожиданного предложения, а у Сапфо сердце застучало от желания ему помочь и как-нибудь вызволить мальчика из неловкого положения.
Но, с другой стороны, ей самой так хотелось послушать, как Фаон поет!
Недаром кто-то из древнейших говорил, что именно в пении, как ни в чем другом, проявляется душа человека.
Но вот только осмелится ли юноша запеть при всех?
– Вообще-то я пою только в уединении, для себя, - пробормотал Фаон, неловко вертя в руках лиру. - Я не очень-то много знаю всяких песен и не умею петь при людях.
– А ты представь, что мы - это ты! - воскликнул захмелевший Алкей, который буквально загорелся идеей послушать пение юноши. - Тем, что ты сейчас пропоешь для нас хотя бы куплет, ты докажешь, что относишься ко всем нам, присутствующим за этим столом, так же откровенно и любовно, как к самому себе!
– Хм, все мы на самом деле состоим из одного теста, - неожиданно добавил Эпифокл. - И это тесто связуется между собой из материи, воды и любви, но в разных соотношениях. У кого-то больше плоти и воды, но если они крепко сцеплены любовью, то это... Впрочем, сейчас не время для философии: спой нам, мальчик, лучше что-нибудь про любовь.
– Хорошо, - согласился Фаон. - Но имейте в виду, что если я заставлю вас помучиться, то не буду в этом виноват - вы сами попросили меня петь. Филистина выучила меня нескольким песням на стихи Сапфо. Я не оскорблю тебя, если пропою одну из них сейчас своим неумелым голосом?
Сапфо только сейчас поняла, что слова Фаона, а также взгляды всех присутствующих обращены теперь именно к ней, и торопливо кивнула.
Фаон несколько раз пробежал по струнам и своим мальчишеским, немного хрипловатым голосом запел одну из самых простеньких песен Сапфо, которые можно исполнять под несложный аккомпанемент - их почему-то особенно любила петь возле кухонного очага кухарка Вифиния.
Ты мне друг. Но жену
в дом свой введи
более юную.
Я ведь старше тебя,
кров свой делить
я не решусь с тобой, -
весьма приблизительно, срывающимся голосом начал выводить Фаон.