– Ремонт уже описанных неполадок по стоимости превышает рыночную стоимость автомобиля, – усмехнулся эксперт, – советую вам приготовить бумаги о его приемке на сервис.
Я боялась, что с Лишфицем случится инфаркт или инсульт, и вспоминала, как делается искусственное дыхание и массаж сердца. Можно сказать, листала перед мысленным взором страницы школьного учебника, на которых это было нарисовано, дай бог памяти, в каком классе…
– Вы будете подавать в суд? – хрипло спросил генерал.
– Не знаю, как посоветует юрист, – безжалостно ответила я.
Я понимала, что приход эксперта подействовал на Лифшица как личный конец света. Долгие годы, разводя народ, он был совершенно не готов к тому, что рядом сидит правосудие, необратимое, как ядерный взрыв, и простенькое, как этажерка. И это самое правосудие одним прописанным законом уничтожает его как клопа со всеми незаконными доходами, позой победителя, походкой начальника автосервиса, оплаченными усилиями генерала… И двумя пальцами делает из вальяжного накачанного самца в расцвете сил и коммерческого таланта пришибленного немолодого неудачника с запойной пластикой.
– Судя по акту, у машины не работает ничего? – спросила я у эксперта. – Она сможет ездить?
– Какое-то время. Обязательно поставьте ее теперь на полный ремонт в качественный сервис. Неизвестно, что они там накрутили… – предположил эксперт.
– Да… – вдруг выдавил из себя Лифшиц, – Веня просил, чтобы вы отдали ему клубный номер. Вам он все равно не нужен…
Сзади машины над нашим номером на месте американского номера была прикручена жестяная пафосная картинка с эмблемой клуба "Колумб".
– Под ней дырка от американского номера, – напомнил Петруша.
– За те деньги, на которые он нас кинул, я принесу ему этот клубный номер только на могилку, – пояснила я, не сомневаясь в тщательности передачи текста адресату.
И мы поехали вон со двора, оставив Лифшица с генералом, как двух Золушек после того, как часы пробили двенадцать: в окружении крыс, тыквы и лохмотьев, которые еще недавно казались престижным автосервисом…
– А как вы определили, что и когда было заменено в машине? – пытала я эксперта.
– Это моя профессия. По резьбе, по запаху пыли, по следам стружки… К сожалению, в нашем варварском государстве к нам редко обращаются – предпочитают разбираться менее законными и сложными способами, – ответил он. – А почему вы купили американскую машину? Любите все американское?
– Терпеть не могу все, кроме автомобилей. Лучшее, что дали американцы миру, – это дизайн автомобилей…
– А свобода?
– Да ладно. Свобода у них такая же, как и статуя Свободы. Статуя Свободы – американская "девушка с веслом"…
– Вот тут я с вами согласен…
Вечером Веня звонил всем моим подругам:
– Она врет, что забрала машину без денег! Она врет для понта! Лифшиц мне сказал, что он просто снизил ее сумму! Она врет! Лифшиц никогда бы не отдал машину бесплатно! Да у него все схвачено! Да у него крыша крутая!
С одной стороны, Веня как никто другой знал, что я никогда не вру. Что делает меня непригодной для ненастоящей дружбы и настоящей политики. С другой стороны, такой жизненный поворот казался ему нереальным, потому что скрипучий внутренний голос сказал ему: "К тебе тоже так однажды придут…"
В суд мы не подавали. Почему? Надоела вся эта возня. Поняли, что жизнь накажет Веню и Лифшица суровей, решили не перебивать ей по этому поводу аппетит. Так что поехали в другой автосервис, починили все сверху. Правда, потом машина задымилась на ночной владимирской дороге. Лифшиц там что-то все же подкрутил, бог ему судья… Но эту проблему тоже решили…
Фигуристы Белоусова и Протопопов тренировались, надевая на себя двадцатикилограммовые пояса, и снимали их только в момент соревнований. Сняв с себя груз общения с Веней и разборок с Лифшицем, я почувствовала себя как великие фигуристы на соревнованиях. Мир расцвел всеми красками, жизнь забила ключом. Я еще откликалась на имя Вени площадной руганью – тем более что он все время таскался по людям, найденным через меня, с новыми мелкими мошенническими проектами, – но в целом образ прошлого оруженосца быстро затянулся паутинками.
Мы с Труновой и Полей Ковач собрали друзей-приятелей в ресторанчике "Мадам Галифе" и отпраздновали победу, изложив историю со всеми деталями. Веня успел оказать мне еще одну услугу – попытался продолжить дружеские отношения с моими подругами. Он звонил и нажимал им на эрогенные зоны. У одной – это была помощь больным, и Веня раз в неделю притаскивал ей в больницу очередного смертельно больного знакомого. Другой предлагал устройство на хорошую работу. Третьей – себя в разнообразных качествах. Одна моя близкая подруга даже сломалась на этом. Веня притащил ей фуфловый сценарий телепрограммы – в этом сезоне он изображал из себя телепродюсера – с Беби в качестве телеведущей – и предложил деньги от устроенной на канал программы пополам. Подруга в целом понимала, кто такой Веня и чем кончаются все его проекты, но… фраза "деньги пополам" подействовала на нее гипнотически, и она заявила, что нечего мне лезть в ее бизнес, после чего была отправлена мною к Вене. В ту часть человечества, с которой я бы больше не хотела никогда коммуницировать ни в этой жизни, ни в последующих. Остальные подруги Веню послали.
Постепенно выяснилось, что "шевроле-каприз" до меня был предложен практически всем общим знакомым. Включая Кискина, возле которого Веня прижился на побегушках после нашего расставания, поскольку совершенно не представлял своей жизни вне свиты известного человека.
Вот, собственно, и все про мою любовь к американским автомобилям, за которыми я выворачиваю на дороге шею в десять раз активнее, чем за самыми породистыми и накачанными мужиками.
Ах нет… Еще была мизансцена на кинофестивале. Ну, совсем чеховская, когда практически все герои на финале собираются в гостиной. В двенадцать часов ночи в фойе ярославской гостиницы, где на диванах расселись фрагменты бомонда с целью поговорить о высоком или разбиться на ночь на нестойкие пары… внезапно распахнулся лифт, и из него выпорхнули большой толстый артист, две девицы на непритязательный вкус и Веня.
Наш край дивана замер, поскольку на нем по иронии судьбы сосредоточились первые две из моих приятельниц, с которыми Веня пытался построить отношения, и моя подружка, знавшая историю в деталях. Я была членом фестивального комитета, подружка – киносценаристкой. Но обе дамы попали в сюжет по насмешке небесного диспетчера: одну уговорили поехать за компанию, а другая оказалась ровно в городе в рабочей командировке.
Веня сверкнул глупым, как у вороны, глазом, в котором было написано: "Вот оказия! Сейчас мы все помиримся, и будет классный вечер! Удачно я зашел!"
Но тут меня потянуло на комедию дель арте, я встала в позу итальянской базарной тетки и пропела:
– Боже, кто это? Кто сюда пустил мошенника Козлова! Это место, куда ездят только приличные люди!
Тусовка смолкла, поскольку прежде я не была замечена в подобных сценах.
– Не надо портить людям вечер, – торопливо попросил Веня, словно людей, которым я портила вечер, было хотя бы двое.
– Народ должен знать правду о своих героях, – продолжила я, – друзья, перед вами мошенник Веня Козлов, кинувший меня на деньги через фальшивую акцию продажи машины…
Не помню остальных подробностей текста, но, к удовольствию дам на диване, он довольно долго извергался из моих уст, пока Веня не шмыгнул в номер и не спрятался там мышкой. На следующий день он отлавливал приятельниц по одной с целью пожалиться на меня, но, так и не найдя сочувствия, уехал в Москву. С тех пор о наличии меня на светском мероприятии Веня узнает заранее, подозревая, что я снова устрою ему пиаровскую акцию. И надо сказать, ни секунды в этом не ошибается.
А "шевроле-каприз", обжираясь бензином, носит нас по городам и весям, вызывая собственным видом почтение ментов, недоумение автолюбителей и восторг детей. Разве что табличку клуба "Колумб" мои сыновья Петр и Павел никак не поменяют на табличку "Группа "Инки"". При том, что "Группа "Инки"", в которой они трудятся барабанщиком и бас-гитаристом, давно считает длинноносый "шевроле-каприз" своим символом и постоянно позирует на его фоне фотокорреспондентам…
И всем своим монументально-праздничным силуэтом "шевроле-каприз" подчеркивает, что американский автодизайн с легкостью пережил массу эпох. В том числе и эпоху "новорусского" кидалова, затеянную неудачливыми мужчинами, вынудившими себя нечестно зарабатывать деньги в надежде купить на них честные отношения. Эти мужчины уже резко стареют, глупеют, задыхаются в своих богатых гнездышках, ищут виновника своей неправильно выбранной жизненной стратегии, ходят к гадалкам и астрологам, живут в скитах и пешком поднимаются по тибетским хребтам… И все это вместо того, чтобы пристально посмотреть на себя в зеркало и сделать работу над ошибками. А время выметает их из нового века, как мусор одноразовой посуды после вечеринок на пленэре. И осознание того, что они стали пушечным мясом реформ, пробовавших на них – с их торопливого согласия – игру в деньги, стало бы для них совершенно невыносимым. Но они стараются не думать, им некогда, они зарабатывают и веселятся на эти деньги. Веселятся, так же не получая кайфа, как и зарабатывая, словно переворачиваемые каждые две минуты прозрачные песочные часы. Но нет силы, способной взять их за руку и вывести из этого страшного конвейера хоть куда-нибудь…
10.05.04.
На фоне Пушкина… и птичка вылетает…
Лина жила в таком плотном деловом режиме, что факт наступления августа обнаружила только в силу массового отъезда из Москвы. Иллюстрируя новый русский показатель – коэффициент прибедняемости, – нывшие целый год о безденежье друзья и знакомые резко переместились на экзотические острова и побережья, а "реально нищие" – на дачи. Как для большинства наших баб, отдых означал для Лины выпасание детей. И состоял из героических будней в домах отдыха, на снятых дачах и в украинском захолустье у родителей первого мужа.
В домах отдыха приходилось ежесекундно оправдываться от "ваши дети вытоптали клумбу, залезли на дерево, облили водой отдыхающих!" и лаяться по поводу опозданий на прием пищи. "Нет, вы не можете взять завтрак детям в номер, это не полагается, если они спят в это время, значит, не хотят есть!" Лина искренне не понимала, почему за свои кровные денежки получает режим исправительно-трудового учреждения. Хотелось дать детям простора после школьной муштры, но среднеарифметическая служительница дома отдыха была тренирована на малолетнюю резвость, как пограничная овчарка на нарушителя.
Пиком этой войны было проживание в театральном Доме творчества в усадьбе "Братцево". Оказавшись в номере с огромной открытой верандой, означавшем некогда барскую детскую, Лина с первым мужем пышно отметили годовщину свадьбы. Это не было семейной традицией. Скорее, праздновали лепнину на потолках, расписные коридоры особняка, построенного для двоих, и вместившие нынче восемьдесят человек; умопомрачительный вид с веранды… и прочую эстетику, обломившуюся на двадцать четыре дня.
За столом собрались друзья-приятели, а пятна заката поползли по изобилию августовского стола. Потом зажгли свечи, начали читать стихи, петь романсы вперемежку с Окуджавой. Засыпая, Лина сладко подумала, что когда-нибудь они построят дом и в сумерках будут собираться в саду у самовара, устраивая литературные вечера под шелковым абажуром, окруженным гудящей мошкарой. И собственно, о чем ином она могла бы мечтать, будучи малозаметной поэтессой и младшим редактором издательства?
Она уже пережила главную любовь своей жизни. Пережила оскорбительное на первых порах сознание того, что не родилась ни Ахматовой и ни Цветаевой. И планировала исключительно строительство гармоничной жизни, позволявшей достойное проживание семьи при социализме, который ненавидела всеми силами, хотя ничего другого в лицо не видела. Друзья расколупывали щелочки для эмиграции; бегали за хвостом жар-птицы, пытаясь выдрать оттуда взволнованными пальцами перья в виде окольными путями вышедшей книги или громкого признания тихой компании.
Лина была спокойна и сосредоточенна. Она выбрала эту страну и эту судьбу себе и семье и не дергала никого по мелочам. Она готовилась грамотно и терпеливо сажать сад, именуемый "кухня, церковь, дети", оборачивающийся на деле ненавистью к советскому быту, брезгливостью к попам-стукачам и ужасом перед детскими учебными и лечебными учреждениями. Дача виделась ей в мечтах мхатовской декорацией, полной сладких вечеров, чайного кузнецовского фарфора, кисейных занавесок и обрывков фортепьянной музыки.
Голова раскалывалась после празднования годовщины свадьбы, когда Лина открыла глаза, обнаружив на пороге номера толпу теток в белых халатах. Она изумленно переглянулась с мужем, наткнулась на испуганные глаза детей и пролепетала:
– Мы здесь уже два дня живем…
– И больше жить не будете! Сегодня же съедете! – заорала приземистая представительница персонала, названная бы в народе "тетка на низком ходу", выразительно поглядывая на томную директрису.
– Что случилось? – спросила Лина, надрываясь от унижения.
– Она еще спрашивает? – вскрикнула тетка на низком ходу и с пронзительным криком "Вот!" бросилась на веранду, увлекая за собой толпу. Голая и лежачая поза в дискуссии против стоячей и одетой была неконструктивна, и, обмотавшись простыней, Лина последовала за шествием, покуда муж попадал ногами в брюки. В подобных разборках он был не боец; умел качественно дать в морду мужику, ловко занять освободившуюся вакансию на работе, достать дефицит. Но вид недовольной пожилой женщины приводил его в состояние глубочайшей психологической беспомощности, поскольку именно такие бабушка и мама ездили по нему первую половину жизни, лязгая танковыми гусеницами.
– Посмотрите! – верещала тетка на низком ходу, размахивая пустой бутылкой. – А еще вот, вот и вот! Посмотрите в мусорной корзине! И ведь мы могли проглядеть, если бы не сигнал!
Компания в белых халатах вспыхивала на каждую пустую бутылку, как пожилая девственница на порнокартинку.
– Вы только обернитесь на нее! – Тетка заметила Лину в простыне, не отличающуюся по цветовой гамме от белых халатов. – Венера Милосская! Отдыхающие уже позавтракали, а она еще с мужем в постели. И их дети вчера оборвали у фикуса в гостиной два листа! Притон! Настоящий притон!
Возникла риторическая пауза, и обратившаяся в слух толпа сосредоточилась на директрисе.
– Все ясно, – процедила директриса, тускло глядя в золотое сечение пейзажа, открывавшегося с веранды. – Меры будут приняты согласно инструкции. Можете собирать вещи.
И пошла прочь с оскорбленным видом.
– Это не мы обломали фикус, – честным голосом сказала дочка, когда толпа вымелась. Она была старше и привыкла отвечать первой. – Это Катька попала в него мячом, он упал, листья сами отвалились.
– Честное слово, – выдохнул сын.
Лина посмотрела на их перепуганные лица, подумала: "Вот опять я не могу их защитить!" – и чуть не заплакала.
– Я же тебе говорил, что такое антиалкогольная политика. Но ты ведь меня никогда не слушаешь, – раздраженно заметил муж. Как львиная доля советских мужей в экстремале, вместо того чтобы отбиваться спина к спине, он назначал Лину стрелочником.
– Но я не представляла, что это так серьезно… – промямлила Лина. – У нас в издательстве как пили, так и пьют…
– Вы богема. А страна живет по другим законам, – заметил муж таким тоном, как будто ему нравились законы, по которым живет страна.
– Мам, а что вы такое сделали? – спросил сын.
– Вино пили… Стихи читали, песни пели, – растерянно ответила Лина.
– А зачем его продают, если его пить нельзя? – поинтересовалась дочка.
– Дети, – мужественно сказала Лина, – это недоразумение. Мы все делали нормально. Просто в этом доме отдыха работают одни ублюдочные идиотки, и у них у всех сегодня плохое настроение. Так что одевайтесь, сейчас будем пить чай с остатком вчерашнего торта.
– Вот из-за того, что ты детям лепишь такие тексты, у них всегда будут конфликты в школе! – огрызнулся муж.
Потом все было улажено, и их великодушно простили. Потому что непросыхавший народный артист из соседнего номера объяснил Лине, как она должна войти в кабинет директрисы, протянуть конверт с деньгами и произнести нараспев: "Я хочу перед вами извиниться. Боже мой, какая неловкость!" А поскольку он недавно первый раз сам поставил спектакль, то раз десять репетировал сей эпизод, не отказав себе в удовольствии лупить жирными кулаками по коленкам в тренировочных штанах с воплем "Не верю!".
Вручать деньги директрисе для Лины было все равно что идти на аборт, но она твердила: "Это не люди, это насекомые. На одной чашке весов пригоршня насекомых, а на другой двадцать два дня отдыха всей семьи". И, как всякая советская баба, сломала себя.
Однако ужас того, что кто-то может ворваться в номер и унижать в присутствии детей, закрепился на уровне физиологии, и больше в дома отдыха она не ездила. Украинская глубинка, в которой наличествовали Днепр, даровые фрукты и особенности привычек родителей мужа, напоминала Эдем еще меньше. Это была схватка образов жизни, принципов воспитания и экономического выживания, разведенных по возрастным и географическим группам. И если в Москве Лина билась против этого набора с мужем один на один, то на отдыхе силы противника утраивались.
Лина понимала, что люди, выросшие по свистку, окрику, в эпике унижения и ограничения, даже став состоятельными и уважаемыми, просто психофизически не могут позволить комфортную жизнь внукам. Не потому, что они их не любят, а потому, что, убив собственное право на осуществление желаний, не в силах расслышать чужое. И она говорила "нет" и вставала железной стеной, укрывая детей. И каждый раз приезжала с отдыха одинаково перспективной как для невропатологического отделения, так и для бракоразводного процесса. Особенно выводило из себя, когда после разборки свекровь, поджимая губы, говорила презрительное: "Поэтесса!"
Съемные дачи упирались в таскание продуктов, нулевую медицину, когда дети заболевали, и отсутствие мужа. Лина могла взять редакторскую работу с собой, а ему было необходимо посещать контору. Она отлично понимала, какое количество женщин за период отпуска побывает в ее спальне, и относилась к этому спокойнее, чем к тому, что пашет в две смены. И, уложив детей, выстирав перемазанную ими за день одежду, не заваливается на диван, а берется до утра за редакторскую работу, пока голова переваривает текст. Что до измен, то Лина сравнивала счет с супругом в осенне-зимний период, когда среднеарифметические жены с детьми покидали дачи и среднеарифметические мужья возили туда любовниц, не охваченных в дачный период.
Так что когда выросшие дети разбрелись по самостоятельным отдыхам, предоставив возможность просто остаться в квартире вдвоем со вторым мужем, Лина была счастлива и первый раз после лета выглядела отдохнувшей. Но это было в прошлом году. А в этом Анатолий понял, что разваливается научная конференция, проводимая им в сентябре, и взмолился освободить его от внешних примет отпуска.