- Не надо, не надо! - поспешила остановить его я. - Я тоже очень боюсь думать - как оно происходит - почему то пишется, то не пишется. То невозможно остановить слова, мысли, а иногда - не знаю, ничего не знаю ни о ком, ни о чем… Что писать? Зачем?
- А двадцать страниц в день?
- Только по приказу, на работе. И то - пять. Но теперь - все.
- То есть как - все?
Я не успела ответить, как к столу вернулась страшно довольная Варька.
- Мам, там, знаешь, кто наверху стоит?
- Он живой, имей в виду, - тихо сказал Женька, не глядя на нее.
- Жи-вой? А я-то… его трогала… Ой, мам… - Варька затряслась.
- А кто живой, Жень? Крокодил?
- Нет, крокодил - вон, в аквариуме, а там, наверху… - Женькины глаза вдруг стали огромными, как Варины. - Да, Варенька? Там - о-о-го-го…
- Мама… я его потрогала, а вдруг бы он мне руку откусил… - Варька прижалась ко мне. А я подумала, что иногда забываю, какая же она еще маленькая.
Девочка, растущая только с мамой, часто - наверняка не только у меня - становится ее подружкой, совсем не по возрасту. И с трех-четырех лет знает о месячных, о том, как папа спит с другими тетями. Хотя, может быть, дело не в составе семьи, а в невозможности утаить что-то от ребенка на крохотном кусочке бетонной плиты площадью тридцать квадратных метров, где мы вдвоем толчемся с утра до вечера.
- Мам, а почему, когда мы к нему приезжаем домой или на дачу, он спит один, в своей комнате, а когда нас нет, то он спит с другими тетями? Я слышала, как Неля говорила: "И пусть он с ней спит! Это ненадолго", - однажды спросила меня Варя в возрасте пяти лет.
В нашей квартире при всем огромном желании невозможно говорить тайком даже в ванной. Кто-то спланировал наше жилище так, что коробочка ванной в полтора квадратных метра выдается прямо в комнату, - и все, что там происходит, слышно во всей квартире.
- Он всегда спит в отдельной комнате, Варя. А другие тети, и я в том числе, спят в своей комнате.
- В какой? В нашей, да? А они спят на нашей кровати?
- Не думаю, Варенька. Другие спят на диване в гостиной…
- А-а-а… ну слава богу…
На следующее утро я проснулась и в первую секунду не вспомнила, что мне не надо идти на работу. И не потому, что я работаю сегодня с трех до девяти. А потому что я теперь вообще нигде не работаю, я теперь холеная невеста Александра Виноградова… Стоп. Так и с Александром Виноградовым мы вроде вчера попрощались. Правда, мы столько раз прощались за четырнадцать лет, что никто уже, кроме меня, не верит в наши расставания. И никто не хочет слушать про наши ссоры, да и мне самой уже как-то неудобно рассказывать. Это как вечно текущий потолок:
"Ну сделай ремонт!"
"Да я делала, а они опять нас затопили!"
"Так пусть заплатят!.."
"Заплатили и опять затопили…"
"Ну поменяй тогда квартиру или плюнь, пусть течет…"
Так вот он, этот потолок, вчера обрушился мне на голову. Надо было вовремя поменять квартиру…
Что же теперь делать? В пустоте нашей тесной квартиры, которую я не только перестала модернизировать, но постепенно и убирать толком. Какой смысл - не сегодня завтра переезжаем. Ведь мы уже ходили в ту замечательную стопятидесятиметровую квартиру на проспекте маршала Жукова, уж распределили комнаты, уже показали Варьке ее комнату… Уже подобрали всю мебель…
Скромное обаяние буржуазии затягивает. Я спокойно отношусь к благам цивилизации, но устоять перед перспективой ходить широкими шагами из восемнадцатиметровой кухни в Варькину двадцатидвухметровую комнату не смогла. Как и многое, наверно, прощала Александру Виноградову за то, что он менял "джип-чероки" на джип "мерседес" и возил нас в свой роскошный коттедж на участке в полгектара, где росла (и будет дальше расти без нас) стометровая ель…
Вернее, не так. Я думаю сейчас: а прощала бы я ему все его выходки, если бы он ковырялся по воскресеньям в стареньком "жигуленке" или вовсе - дрожал на остановке автобуса по утрам и вечерам и возил нас на электричке в летний щитовой домик, построенный на осушенном болоте в шестидесяти километрах от Москвы?
…Почему же мне так стыдно своих упрямых мечтаний о буржуйском счастье? Бабушка ли комсомолка в кумачовом рваном платочке где-то в душе встрепенулась, или, наоборот, ушедший от мира в пятьдесят лет дед - по другой родственной линии, пивший полгода одну воду и молившийся?
Бабушка, правда, потом замуж вышла за областного председателя Совнаркома, а дедушка таким образом излечился от астмы и заодно грехи свои претяжкие замолил.
А я-то что? Мне почему стыдно? Разве не в прекрасный замок увозил принц Золушку, Белоснежку, Спящую красавицу? Не такая картина мира рисовалась с самого детства, непонятно как укладываясь рядом с тезисами демократического равенства? И разве можно позавидовать женщине, жених которой повел ее жить с собой в грязный подвал? Даже если он пишет прекрасные стихи или картины… А крысы, которые ночью бегают по ногам? И хлебушек с зеленой плесенью на завтрак трудно проглотить даже под чарующие звуки лютни…
Я лежала, и думала, и плакала, и опять думала, пока не услышала компьютерный полонез Огиньского, которым будит меня каждое утро мой многофункциональный телефон. Плачь - не плачь, а Варьку надо вести в школу.
Вчера, вернувшись домой, первым моим желанием было позвонить Харитонычу, повиниться, и… И - что? Писать заявление обратно? На потеху всем? Как раз вчера и сегодня главная тема в курилке и буфете - "А Ленка Воскобойникова выходит замуж за банкира, за того самого… и уволилась…".
Нет! Она больше не выходит замуж…
На работу возвращаться нельзя. Стыдно. Это важный резон. И что я буду делать? Писать статьи для "Русского размера"? Тоже выход. Но они пока ничего не заказывали…
За годы жизни с Александром Виноградовым, человеконенавистником и сычом, я как-то порастеряла всех своих институтских знакомых, перестала встречаться с одноклассниками, с коллегами из моего первого журнала, где я проработала шесть лет… Во-первых, я не люблю жаловаться, а в постоянной тягомотине "сошлись-разошлись" трудно ответить честно на простой вопрос: "Ты замужем?" "Вроде вчера была, опять, после трехмесячного перерыва…" Гостей моих он мог вытерпеть один раз, второй раз просил приглашать других. Надо признать, своих гостей он тоже не любил, обычно к середине вечера начинал раздражаться и находил повод удалиться с собственной вечеринки.
Я посчитала все свои сбережения. Не густо. Но вполне хватит, чтобы спокойно поискать работу. Может, оно и к лучшему. Сидела бы сейчас, ревела на глазах у коллег. А так - можно всласть нареветься дома, потом походить в косметический салон… раза два… или один, привести себя в порядок, выйти на новую работу и…
Так прошел день, другой. Я заскучала. Потом затосковала. Пробовала сама что-то писать. Но я так привыкла к заказной работе, что писать просто "что-то" у меня уже не получается. Тогда я стала думать. А не открыть ли мне свое дело? Нет, не журнал. Денег я у Виноградова не возьму, да он больше и не предлагает. Он даже не интересуется, есть ли у нас с Варькой деньги на прожитье. А вот что-нибудь поскромнее… Какой-нибудь свой маленький бизнес… Что я умею? Я умею ухаживать за цветами, выращивать их, умею хорошо готовить, особенно супы, салаты и горячие блюда… Я умею шить шторы… и новогодние костюмы Варьке…
Мои вполне спокойные размышления прервал звонок.
- Ты спишь?
- Собираюсь Варьку в школу будить. Осталось две минуты полежать…
- Не полизать?
Так. Стоп. Я не готова - к таким резким поворотам в судьбе.
- Алло! Я не слышу… Наверно, садится радиотрубка…
Я нажала сброс и быстро выдернула из телефонной розетки оба шнура. Мобильный у меня точно разряжен - еще вчера вечером жалобно пищал в коридоре, сообщал об этом, естественно, в тот момент, когда Варя засыпала.
Он что, с ума сошел? Он позвонил заигрывать? После всех своих "последних" слов? Или это я с ума сошла? Может, он тоже затосковал - без нас, без меня? Может быть, он позвонил, чтобы раскаяться? Ну да, он пошлый, циничный человек, он задавлен своей гордыней, деньгами и комплексами, он не может просто позвонить и сказать: "Прости, я был идиотом…" Я быстро включила телефоны.
Через полминуты раздался звонок.
- Почему я не слышу Варькиного голоса? Ты с кем?
- Она спит еще. Я сейчас разбужу ее.
- Не надо… Ты лежишь? Ты в чем?..
- Саша…
- Я хочу встретиться с тобой… Надо, чтобы у нас все было как раньше, пока мы не стали заниматься огородами и ремонтами… Ты слышишь меня? Я приеду… Отводи Варьку в школу, и я приеду…
- А как же… та женщина? Ты решил с ней расстаться?
- Это что - условие? Давай объявим вообще на эту тему мораторий, а?
- Но я должна знать…
- Зачем тебе это знать? Ты опять меня прижимаешь к стенке? Ты вроде сказала, что все поняла…
- Да. Теперь, кажется, все.
Я положила трубку, перевела дух, пошла в ванную, почистила зубы, выпила несколько бесполезных таблеток валерьянки и стала будить Варьку. С ужасом я услышала, что он звонит снова.
- Прости, наверно, в таком случае вообще ничего не надо. Пока.
И трубку положил он. Старая базарная баба. Пока не оставит за собой последнего слова, не успокоится.
Но и это было не последнее слово в то утро. Я отвела Варю, мы чуть не опоздали, потому что я все делала как под гипнозом. Положила очки в холодильник вместе с сыром, заперла дверь на замок, которым никогда не пользуюсь, и пыталась повязать Варе второй шарф поверх того, что она надела сама.
- Это ты с ним разговаривала, когда я спала? - спросила меня проницательная Варька, когда я целовала ее на прощание около школы.
- Так ты же спала…
- Но ты же разговаривала! - Варька засмеялась и, чмокнув меня теплыми губами в ледяной нос, убежала по лестнице.
Если бы не она… Иногда мне кажется, что я живу не для нее, а благодаря ей. Что в общем-то почти одно и то же.
Когда я вернулась, возле дома стояла машина Виноградова.
- Подкрасься, - скривился Виноградов, выглядывая из окна. - Я через пять минут зайду.
- Не надо, Саша.
- Надо.
То, о чем просил Виноградов на этот раз, меня испугало.
Интересно, куда его потянет, когда он пройдет этот путь порока до конца? Скорей всего, он нежно полюбит девочку с тоненькой шейкой и прозрачной кожицей и месяца через два нежной любви начнет потихоньку ее развращать. Гос-по-ди-и-и!!!
Как любой женщине, у которой нет альтернативы, мне трудно расстаться с моим единственным мужчиной, даже осознавая, что он - стареющий развратный козел. Похотливый, грязный.
Иногда мне его жалко. Иногда он мне противен. Иногда я думаю, что он болен психически. А иногда я начинаю надеяться, что ему это все надоело - он дает мне повод так думать. Он становится просто нежным и чутким. И именно в эти месяцы любви, а не секса он умудряется влезь так глубоко в мое существо, что порой мне кажется - я наполнена им, его запахами, его голосом, его мыслями… Им, им, им… И когда он вдруг, в самый, самый неподходящий момент, в момент моей открытости и нежности вдруг выдирается наружу из меня - я остаюсь пустая и разорванная. Он не составляет себе труда ни предупредить меня о катапультировании, чтобы я хотя бы собралась, ни сделать это аккуратно. Он просто разрывает живую ткань и уходит.
Уходя в то утро, он попытался дунуть на прощание мне в ухо, но, увидев мои глаза, поцеловал воротник скромной блузки, которую он попросил меня надеть в середине мероприятия.
- Я позвоню завтра!
Таким тоном говорят новые знакомые, которые хотят продолжить общение. То есть не то что "я, может, еще тебе позвоню когда-нибудь", а "завтра позвоню!". Я замерла. Виноградов засмеялся и ушел.
- Мам, наверно, зря мы сажали тюльпаны осенью на даче, - вдруг сказала вечером Варька и напустила полные глаза слез.
- Почему зря, Варюша? Ты что, малыш?
Она пожала плечиками:
- Я чувствую… что мы никогда с тобой их не увидим…
Это точная копия моих высказываний: грустная сентенция на основе ощущений. Но она говорила это искренне.
Я весь вечер нервничала, мне было неприятно вспоминать нашу встречу, я не знала, что я скажу Виноградову, когда он позвонит. Я подумала - не отключить ли телефон, но не стала. Потом я стала все-таки ждать его звонка, потому что мне хотелось как-то донести до него, что мне не просто даются все его фантазии. Сказать, что они вызывают у меня некоторое напряжение. Напомнить, что такое можно делать или за большие деньги, или по большой любви. И вероятно, глупости.
К двенадцати часам я ощутила, что мне холодно. Я оделась, включила посильнее батарею, попыталась накрыть заснувшую Варю вторым одеялом, которое она тут же сбросила вместе с первым. Я проверила температуру в комнате - 25 градусов по Цельсию и температуру тела - 36,2… Я заварила горячий крепкий чай, капнула в него кагора. Выпила. И позвонила Виноградову домой. Определитель у него не включился - значит, еще не пришел. Я позвонила через полчаса, еще через полчаса. Позвонила на мобильный - трубку он не взял, ни первый раз, ни третий… мне было противно и стыдно, что я звоню. Но это было самое приятное чувство из всего, что я испытывала в тот момент.
Я знаю, что означает для Виноградова спать у кого-то, спать вместе с кем-то в одной постели. Это он делает только в исключительных случаях. Случаях влюбленности. Сколько раз в жизни он был в меня влюблен, столько раз он пытался приложить меня рядом, а потом, ночью, сняв с меня одеяло, спихнуть на самый край, чтобы я все же ушла в другую комнату.
Он пришел сегодня ко мне со своими потными фантазиями и после этого, в тот же день - пошел к той самой "другой женщине", из-за которой передумал с нами жить!.. И он это знал утром. "Завтра позвоню!" - честно сказал он, после всего, что между нами было…
Мой организм после рождения Вари категорически не принимает ни спиртного, ни сигарет, ни успокаивающих таблеток. Я объясняю себе это загадочным механизмом самосохранения. Просто кроме меня мою дочку растить некому. И я пытаюсь делать все, чтобы рядом с ней была здоровая, молодая, веселая мама. И подольше.
Я выпила еще чаю, поискала в сумках гомеопатический пакетик "Успокой", который недавно купила в аптеке, не нашла и легла. Часам к пяти я заснула, а в семь проснулась. В восемь позвонил Виноградов.
- Привет, - сказал он плохим, чужим голосом.
- Саш, как же ты мог!..
- Э-э-э, нет! Я не за этим тебе позвонил! Просто я видел, что ты звонила на мобильный ночью. Что случилось?
- Саша, зачем ты пошел к ней? Тебе чего-то не хватило вчера?
- Она моложе тебя. Она не устраивает мне истерик.
- Еще скажи, что не просится замуж и не ревнует.
- Совершенно верно.
- Значит, ты ее недавно знаешь.
- Да! Да! И мне это нравится!
- Но зачем же тогда ты ко мне пришел, Саша?..
- Захотел - и пришел! Что-то еще интересует?
- Нет…
Он успел бросить трубку первым. Да какая разница - первым, вторым…
Опять на полном автопилоте я отвела Варю в школу. Как бы сейчас было хорошо пойти на работу. Для этого надо было бы причесаться, накраситься, застегнуть все пуговицы на блузке в нужные дырки и начистить ботинки.
Выплакав все слезы до последней, я села к компьютеру и открыла папку "Идеи". Ведь что-то я хотела писать про одного учителя из Нижнего Новгорода, у меня был такой хороший материал… И еще была идея про школу для слабовидящих детей… Я сидела и тупо читала свои наброски.
Услышав звонок телефона, я твердо решила: "Если он - не поднимать трубку". Но как же не поднимать, а вдруг он решит извиниться? Или скажет, что он вообще все это придумал, чтобы я ревновала? И трубку я сняла.
- А кстати, ты обещала мне кое-что еще в прошлом году, но так и не сделала…
- Что именно?
- Помнишь, я говорил, что у меня есть одно желание, которое я хочу реализовать только с тобой?
- Не помню.
Я помнила: плетки, кнутики, черные лаковые ботфорты… Игры пресыщенных импотентов. Но он сказал что-то совсем другое:
- И не важно. Помнишь, у тебя была такая знакомая… Мила, кажется… Я еще удивлялся, что вас связывает… Жирненькая такая… На ножках… Проблядушечка…
Я понимала, что мне надо положить трубку. Но странное ощущение возникло у меня тогда, и оно оказалось абсолютно правильным. Я почувствовала - именно почувствовала, объяснить ни себе, ни другим это я тогда была не в состоянии: мне надо пройти мой собственный путь ужаса и боли до конца. Я должна увидеть - что там, в конце. Другого способа избавиться от Виноградова, избавить от него свою душу у меня нет. Пока я иду, пока я плачу, а не плюю - мне надо идти. Как бы унизительно это ни было. Иначе я никогда не вылечусь от него.
- Да. Милка. Анисимова. Ее с третьего курса отчислили за то, что она спала с женатым комсоргом нашего курса. Мне всегда было ее жалко. И что?
- Что она сейчас делает?
- Пьет, кажется. Работает официанткой в ночном клубе. Мечтает встретить молодого красивого банкира. Вроде тебя.
- Ну, не такой уж я молодой, - всерьез ответил Виноградов, недавно напившийся до свинского состояния в день своего сорокапятилетия. - Да… Надо бы нам сходить вместе в ресторан…
- Зачем?
- Увидишь. Позвони ей.
- Я могу дать тебе телефон, позвони и сходи сам.
- Нет, милая моя, ты позвони, сходим вместе.
- Не понимаю…
- А тебе и не надо ничего понимать. Позвони. Допустим, в субботу вечером можно сходить куда-нибудь…
- С Варькой?
Александр Виноградов засмеялся:
- Отвези ее к маме.
- Вряд ли. У мамы болен Павлик.
- Тогда пусть придет ваша эта… тетя Маша… или как ее…
- Саша, я не знаю.
- А я знаю. Все, пока.
Мой молочный брат Павлик младше меня на двадцать четыре года, ему только будет четырнадцать. Меня мама родила в восемнадцать лет, а Павлика - в сорок два. Я стараюсь не очень часто ходить к маме, когда ее муж дома, а муж ее дома почти всегда, потому что он дома пишет сценарии компьютерных игр. Мне вполне симпатичен Игорек, хотя он и младше мамы на пятнадцать лет. Он странный. Мне кажется, что он ничего не видит вокруг, кроме компьютера и моей мамы, которая великолепно выглядит, но он и этого не видит. Он сидит сутками за монитором, и, если его позвать в третий раз, он вздрагивает, но не оборачивается. Он придумывает замечательные вещи, которые мне абсолютно чужды, и получает за это сносные деньги, чтобы мама могла не работать и растить малыша Павлика. Павлик, разумеется, не его сын, Игорек появился в маминой жизни позже.
Отец Павлика сел в тюрьму, перестаравшись в первые годы нашего капитализма. Он попытался продать воздух, как делали многие в то время. Снял две комнаты в бывшем Доме пионеров, наделал туристических путевок в типографии, продал две очень удачно, а за третьей пришла жена помощника прокурора округа, просто как туристка - она хотела поехать в Голландию за луковицами тюльпанов. Отец Павлика не успел спрятаться, когда разразился скандал, и его посадили на четыре года. Почему-то он вышел гораздо раньше, но к моей маме даже не зашел.
Мама, в отличие от меня, к мужчинам всегда относилась крайне иронично. По-моему, я больше переживала, что отчим так подло сбежал.