Про огород и связанные с ним радости лучше вообще сейчас было не думать. Я на этом попалась. Зря я начала вспоминать, как совсем маленькая Варька собирала пухлыми пальчиками - даже у худеньких детей пальчики имеют нежную, младенческую припухлость - молодой горошек, расковыривала стручки прямо на грядках и, приговаривая "А ну-ка, мы сейчас поп'обуем…", отправляла их в рот и жевала со счастливой улыбкой…
Однажды я спросила Виноградова, все тужившегося оплодотворить меня во второй раз:
- А зачем тебе еще ребенок?
- А что? Пусть ползает… А?
Мне не хотелось тогда ссориться. Но вообще-то надо было сказать ему, что дети не только ползают. Они еще хотят, чтобы с ними играли, по возможности весь день, чтобы их держали за руку, пока они не уснут, и мчались к ним по первому зову, когда они проснутся. Они хотят слышать понятные им ответы на вопросы про море, про тень, про Бога, про любовь… Они повторяют эти вопросы, взрослея, и хотят слышать другие ответы - более взрослые, но так, чтобы новые ответы не противоречили старым - они помнят их всю жизнь. Да, и еще дети болеют. В самый-самый неподходящий момент.
Когда я доехала до дачи, мне позвонила Неля и испуганно сказала:
- Ленусь, ты только не волнуйся, но у Вари температура…
- Какая?
- Высокая…
- Какая?!
- Почти тридцать девять…
- Что болит?
- Голова…
- О господи… Но я назад уже не поверну… Сыпи нет?
- Да вроде нет…
- Слушай, дай ей жаропонижающее.
- Да я уже дала, а температура только растет…
- Господи! Нелька… вызывай неотложку, ладно? Вызывай! Я быстро все покидаю в сумки и приеду! Хорошо?
- Конечно, ты только не волнуйся…
Золотая Нелька. Компенсация за отсутствие мужчины-опоры. Золотая подруга, которой я плачу черной неблагодарностью. Иногда забываю поздравить с днем рождения, потому что у нее он очень неудобно расположен - между днем смерти моей бабушки, когда мама плачет и мы едем на кладбище, и днем нашей встречи с Виноградовым, когда плачу я одна и редко-редко мы празднуем его вместе с Виноградовым. Праздновали… Тогда уж я забывала все. Тьфу!..
Сколько же надо вылить на голову одной, отдельно взятой женщине, чтобы она перестала произносить даже мысленно фамилию человека, который… Хотя я понимала - мне жаль своей любви, и снится мне уже не он - снится мне, как я его любила. Потому что любить его сегодняшнего - это издевательство над здравым смыслом, над собой, над своей душой. Ты мне в морду плюешь, а я - люблю. Ты… а я…
Чуть позже я поняла, почему же Виноградов меня не отпускал, почему цепко держал в снах и совершенно неожиданно вспоминался днем… Но это случилось только через некоторое время.
Виноградов, Виноградов, свет моих очей. Как же мне больно было расставаться с моей любовью, с надеждами, с воспоминаниями… Как больно было за Варьку, напутствовавшую меня перед поездкой:
- Гнома не забудь!
Гнома, исправно приносившего ей подарки и шоколадки в красном заплечном мешке. Это придумал Саша, а Варька поверила, что, пока ее на даче нет, гном готовит ей подарки и ждет ее приезда.
Я ей про этого гнома уже года три рассказываю "сериал". Варька обожает бесконечную историю про девочку Соню, очень на нее похожую, у которой жил гном. Надо бы, наверно, попробовать ее записать, но я просто не понимаю, как люди находят время, чтобы писать книжки. У меня, например, иногда не остается времени, чтобы сделать приличный маникюр, и я делаю аккуратный "маникюр пианистки", чем бешу Виноградова, который любит, чтобы грудь при ходьбе слегка раскачивалась - есть такие лифчики, в которых груди даже первого размера призывно покачиваются, а ногти при взгляде на них обещали бы острые ощущения заинтересованным мужчинам.
Не бешу, а бесила, не любит, а любил… Не надо про это думать… Вообще не надо… Это садомазохизм… Лучше про Варьку… Это тоже больно, но так не унижает…
- И книжки мои все-все собери… "На восток от Солнца, на запад от Луны" - под бильярдным столом валяется. Я там ее читала в прошлый раз, когда вы с папой играли…
Не в прошлый раз, дочка, а в последний.
Я подыгрывала Виноградову - делала вид, что никак не научусь играть. Бильярд подарили недавно, все вокруг играть умеют - а он вот нет. Да еще я быстро учусь, а у него никак ни один шар в лунку не попадает. Ну как же так! И Саша все сердился на Варьку, сидевшую под столом и оттуда кричавшую:
- Мимо! Мимо!
Да, точно - какое неуважение к отцу, уважаемому человеку и банкиру!..
…Нужно по всему огромному дому и в двухэтажной бане собрать все Варькины книжки. Она знает все свои книги и вдруг решает, что сегодня ей необходимо прочитать про великана-одноглаза, а вчера - надо было про волка, который стал теленочку мамой. Но она всегда упорно ищет именно ту книжку, которая пришла ей в голову.
После того как мне позвонила Неля с сообщением о Варькиной температуре, я вообще ни о чем думать не могла - ни о гноме, ни о книжках, ни о сыче Виноградове, из-за которого вся эта свистопляска. Мне хотелось как можно быстрее собрать вещи и попасть обратно в Москву.
Подъехав к Даче, я набрала номер дачного телефона. Виноградов, разумеется, поставил себе там московский номер. Высокий забор не позволял увидеть, горит ли свет в пристройке сторожа. Он так долго не поднимал трубку, что я уже решила, что придется его ждать. Но вот наконец услышала недовольное:
- Алло!
- Гриша, добрый вечер, это Лена. Вы не могли бы открыть мне ворота? Я тут… кое-что привезла.
- А-а-а… да… - Похоже, что он уже спал. - А у вас нет ключей?
- Нет, так получилось…
- А-а-а… ну сейчас…
Гриша с некоторым подозрением посмотрел на водителя "Жигулей", с которым я договорилась, что он отвезет меня туда и обратно.
- Гриша, это просто такси. Я тут кое-что привезла по хозяйству.
Я захватила с собой огромный пакет, где лежали недошитые шторы для каминного зала. Глупостями заниматься, отдавать новый компьютер с безвредным плоским монитором я не стала, увидев, насколько плотно занят Саша другой, - что ему мои символы и знаки, что ему моя гордость и принципиальность - теперь…
Помахала пакетом с чудесным полупрозрачным тюлем, в котором были продернуты неровные золотые нити вперемежку с грубыми, как будто вытащенными из рогожи, с узелками и неровностями.
- Вот, Гриша, я привезла новые шторы… повешу, наверно…
- А-а-а… ну да…
Бдительный Гриша удостоверился, что шофер останется ждать меня в машине. На всякий случай сторож взял лопату и стал подгребать снег на аккуратно расчищенных дорожках. Я слышала, как он чистит снег, пока собирала вещи.
Я не ожидала, что это окажется так тяжело. Вещей было гораздо больше, чем я предполагала… Потому что мы там жили. По неделе, по два месяца, по три дня, приезжали на праздники… Я и не думала, что дача стала моим вторым домом - я просто об этом не думала, жила и мечтала о том, что посадить следующим летом, переживала, что плохо растет девичий виноград в тени у крыльца, и радовалась, как разрослась плетистая роза с нежными тяжелыми цветами на тонких гибких стеблях…
Там всегда было странное состояние оторванности от всего мира, покоя и - у меня лично - счастья. Я уж не говорю про Варьку, носившуюся летом босиком по газону, а зимой по огромному каминному залу на первом этаже, Варьку, которая, научившись ходить, сразу научилась делать это осторожно, имея в виду габариты нашей с ней квартиры.
Я собирала вещи и все раздумывала - не положить ли Саше на подушку нашу фотографию из предпоследней поездки - мы все трое стоим по щиколотку в Красном море… Очень трогательно и глупо.
…Мы лежали на животах на краю моря, там, где волна набегает на песок. Варька плескалась рядом. Саша счастливо поглядывал на меня, собирая камушки и кусочки белых и красных кораллов. Я тоже искала красивые обломки, похожие на разные фигурки - вот голова кота, вот веточка, вот растопыренная ладонь.
"Смотри!" - одновременно воскликнули мы и протянули друг другу: я Саше - кусочек темно-розового коралла, похожего на сердечко, он мне - выразительный желтоватый фаллический символ в состоянии любви. Вот и ответ. Просто мы дарили друг другу разное.
Но разве посмел бы прапрадедушка-корнет, тот, что писал через "ять", предложить своей любимой "руку и фаллос"? Если бы дожил до свадьбы…
Я все-таки решила положить фотографию, может, Саша вспомнит, как мы были там счастливы - все трое. Как ждала Варька огромного желтого мишку, который по вечерам приходил на детские танцы, как она дружила с маленькими француженкой и испанкой - объяснялись они улыбками и взглядами.
Вспомнит, как он пытался читать мне вслух днем, пока спала Варька, поддельные записки Пушкина, выпущенные каким-то "левым" издательством, повествующие о слишком вольных забавах поэта в очень откровенных словах. Книжку подарила я ему сама, схватив на бегу в книжном магазине, поверив в название "Неизданные дневники Пушкина". Кто же знал, что издателю придет в голову предлагать нам книгу с описанием физиологии группового соития, пусть даже и якобы с участием Александра Сергеевича, большого озорника и ловеласа… Когда мы поняли, что это за книжка, мы вместе очень смеялись, вместе и бросили ее…
Или вдруг вспомнит, как однажды предложил Варьке, поглядывая на меня с нежностью: "Дочь, а давай попросим нашу красивую маму, пусть она нам еще братика родит… или сестричку?" Варька очень удивилась и обрадовалась, что такое вообще возможно, а я испугалась…
Может, он вспомнит, какой раскаленный был песок на пляже и холодное море, в которое сначала невозможно зайти, а потом невозможно из него выйти. Мне кажется, именно на Красном море я впервые поняла - когда-то очень давно человек плавал не меньше, чем ходил по земле…
Вспомнит и разыщет в ящиках мой подарок на его день рождения, который мы праздновали там, - настоящую золотую монету, очень тонкую, специально предназначенную для тех, кто хочет навеки быть вместе. Разломи монету, подари любимому половину, возьми себе вторую. И храни ее, надеясь, что и он свою хранит…
Я зашла к Саше в комнату, подошла к разложенному дивану, а там лежат, уютно прибившись друг к другу, как жирные поросятки, две пухлые подушки. То есть он уже был так кем-то тронут, что даже пустил ублажающую его особу спать в свою келью… Знак влюбленности.
Потом я поняла, что влюбленные спали и на нашей новой с Варькой кровати, в нашей комнате наверху.
Странно было отвести нам с Варей из пяти имеющихся комнат одну, общую… Наверно, со стороны непонятно, почему я на это соглашалась. Мне казалось - неловко, нескромно просить его еще об одной комнате. Со временем все образуется, думала последовательница девушки Сольвейг, простоявшей у берега моря до самой старости в ожидании любви…
Я сунула фотографию в пакет с вещами. Не забыть вовремя объяснить Варе, что женщина не должна ничего ПРОСИТЬ у мужчины, который имеет счастье жить с ней. Не надо требовать, но и не стоит соглашаться на унизительную роль давалки-приживалки.
Я ничего не могла поделать со слезами, которые мешали мне видеть, забрызгивая очки. Я то и дело снимала их, вытирала стекла, ходила умываться и собирала нашу с Варькой неудавшуюся буржуйскую жизнь в большие икейские пакеты.
Попутно я писала ему записки. "Будь счастлив, если сможешь" - эту сакраментальную фразу я сунула в постель, "Предатель. Ты помнишь, за какое место вешали предателей в Древней Греции?". Их, кстати, вешали за самое обычное место - за шею - во все времена. Но Виноградов явно подумает что-то другое. Эту я положила в холодильник. На кухне, где висели недавно сшитые мной изумительно красивые занавески и лоснилась гладкими боками новая мебель с медными ручками и медной духовкой, мне было особенно гадко.
Всего лишь месяц назад, прихватив бледно-зеленую от недостатка воздуха Варьку, я носилась по салонам, выбирая мебель и всякую ненужную ерунду. Не знаю, сколько часов мы провели с меланхоличным дизайнером на Рижской, пока не нарисовали нужную конфигурацию. Мы приезжали туда с Варей три раза. Варя покорно сидела и читала, еще по-детски водя пальцем по строчке, а я - горела над проектом. Проектом будущего счастья за трехметровым забором в дачном поселке Клопово…
Я огляделась. Вещей набралось столько, что непонятно, как все это запихивать в старенький "жигуленок", на котором я приехала. Его багажник не рассчитан на перетаскивание старательно укомплектованного счастья с места на место. Все купила - и дубовый шкаф (его я, разумеется, не потащу - некуда), и коврики, и занавесочки, и медные кронштейны… Что-то самое главное я, видимо, упустила, укомплектовываясь… Я огляделась… В доме, наверно, все.
Я подошла к полке с иконками, которые Виноградов исправно покупал в Звенигородском монастыре, заходя туда раза два в год - помолиться, свечку поставить. Зачем? Я всегда смотрела, как он судорожно стаскивает шапку в церкви, и думала - вот сейчас он воткнет свечку перед иконой и - о чем подумает? О чем попросит? Я так и не поняла, о чем же Виноградов на самом деле мечтал. А это очень плохо.
Я написала: "Ты сам себя предал", запихнула бумажку за ремень висящего на стене каминного зала телевизора. И решила на этом остановиться.
Бумажки я вырывала из тетрадки в клеточку, в которой рисовала Варька. На верхней странице перегнутой тетрадки корявым старательным почерком было написано "М / С", а ниже шли цифры. Это Саша Виноградов играл в домино с котенком по имени "М", а котенок рукой, которая никогда не писала конспекты в институте, отмечала счет. Наши руки - не для скуки, для любви - сердца… Наши руки - не для скуки, расстегни-ка, дядя, брюки…
Да, я знала, что прощаться с домом - как с человеком. Я помню, как уезжала из маминой квартиры, в которой выросла. Мне было тошно и плохо, я долго скучала о своей комнате, об окне, из которого открывалась панорама Садового кольца, о березе, стучавшей в ненастные дни ветками о мой подоконник. А в моей новой квартире в окно были видны трубы теплоцентрали. С годами я научилась в холодное время года без градусника определять прогноз погоды - по тому, как дымят трубы. А потом перестала замечать дым и поняла, что, кроме труб, в мои окна видно небо строго на восток. Поэтому при желании можно, сидя у окна, встречать рассвет. И подросли деревья у подъезда и тоже стали стучать о подоконник…
Счастье материально. И мечты - тоже. Я смотрела сейчас на газон и видела себя беременную, сидящую на корточках возле маленькой альпийской горки, которую мы с Виноградовым сами сложили в прошлом году. Я об этом мечтала весь год - о том, как забеременею и буду охать и придерживать живот, наклоняясь к своим возлюбленным цветам.
Сейчас в доме было пусто, а я слышала Варькин смех, как она, спрятавшись в шкафу, все ждала, ждала, что я ее найду. А я не нашла - и забыла. И она стала смеяться, в закрытом шкафу. А вот здесь она обычно разгонялась и с разбегу прыгала на Виноградова, сидящего в глубоком кресле.
Я вернулась к полке с иконками - ведь что-то я здесь хотела, зачем-то подходила… Да, конечно, здесь стояли совы. Две хрустальных совы, разные - одна поизящнее, построже, в очках, другая - покряжистее. Они стояли на зеркальной подставке, а рядом с ними лежала тоже хрустальная открытая раковина, внутри ее - настоящая перламутровая жемчужина. Фигурки я купила по отдельности, когда мы три года назад отдыхали с Варей в Турции одни, а Виноградов звонил нам раз шесть в день, чтобы удостовериться, что мы вполне довольны отдыхом и не ищем себе немецких женихов.
Сов вообще-то я подарила Виноградову. Но оставлять их здесь, чтобы он попрятал, как Варькины фотографии в Митине… Я сняла с подставки кряжистую сову и поставила ее на полку в одиночестве. А жемчужину в раковине и вторую сову - забрала, вместе с подставкой.
Я знала, что все мои символы и послания - пионерский лагерь. Но уж если я не бью морду за такое гнусное предательство, могу я хоть как-то выразить себя… На кнуты, кандалы и лакированные черные ботфорты на шпильке я не решилась, так же как на свальный грех, наверно, по той же причине. Представляю, какие записочки я бы писала после этого. Хотя не исключаю, что могла бы после этого всю жизнь просидеть в уголке светлой палаты с видом на сосновый бор, разматывая разноцветные ниточки и хихикая…
Я проверила все комнаты, подвал, кухню, ванную. Вроде все. Потом мне пришлось выйти во двор и пойти в баню - там, на втором этаже как раз располагается бильярдная. Гриши во дворе уже не было. Успокоился, наверное, решила я. И услышала в кармане звонок мобильного.
- Ты, Воскобойникова, что там делаешь? - Виноградов говорил тихо, это ничего хорошего не предвещало.
- Где?
- А там, где ты что-то сейчас делаешь. Явно не то. Прекрати это.
- Саша, я собираю свои вещи. Наши с Варей книжки. Вот сейчас, например, я поднялась в бильярдную…
- Вот как поднялась, - прервал он меня, - так и спустись. Положи все, что собрала, и мотай обратно.
- Почему?
Мне не стыдно признаться, что я надеялась услышать: "Не занимайся глупостями, вы еще приедете на дачу. Я вас люблю, я идиот, мне вскипевшая сперма ударила в голову, я временно потерял рассудок, а теперь все будет хорошо".
Но он сказал:
- Не надо ничего забирать у меня в доме, когда меня там нет.
- Саша, ты же не думаешь…
- Я ничего не знаю и не думаю. Уезжай.
- Саша…
- Лена.
- Я специально приехала для этого. Я возьму только свои вещи. Да и потом - что за ерунда!.. в конце-то концов! Что у тебя брать! Газонокосилку?
- Почему нет? Я… - Он набрал воздуха в легкие. - Я ненавижу твои демарши! Убирайся оттуда! Приедешь, когда я разрешу!
- Нет.
- Да! Да! Я тебя предупреждаю…
Я отключила телефон. Мне осталось найти холодильную сумку, которая точно была в подвале. Мне так не хотелось туда спускаться, наверняка сейчас там замерли мыши… и одна обязательно откуда-нибудь выскочит, когда я начну перекладывать вещи…
В подвале, в соседней комнате с подземным гаражом, Виноградов поставил стол для пинг-понга, сделал кладовку, очень настаивал, особенно этим летом, чтобы я хранила там сезонные вещи… Да, жалко, что я не оставила здесь весь наш летний гардероб, сейчас бы было еще смешнее…
Дом у Виноградова деревянный, в нем очень хорошо дышится и очень хорошо все слышно. Поэтому я сразу услышала шаги на веранде и открывающуюся входную дверь. Шаги нескольких человек.
- Где она? - Голос был не Гришин.
Потом я услышала, как Гриша что-то негромко ответил.
- Ага, ну подождем. Эй, выходи, ты где там примерзла?
Первое, что мне пришло в голову, было так невероятно… Да нет… ну глупости какие… Мы же интеллигентные люди… Некоторые из нас очень запутались, стремительно развратились легкими деньгами, но при чем тут это…
Я спокойно взяла холодильную сумку, забыв про то, что, скорей всего, в ней-то и сидела мышь, и с отчаянно бьющимся сердцем поднялась по крутой лестнице из подвала.
- Сумочки-то оставь, руки за голову и лицом к стене!