Томе было двадцать лет, когда они с подружкой Людой на выходные поехали на базу отдыха "Бриз". База располагалась на живописном склоне на берегу Амура. Окруженная с трех сторон густым дремучим лесом, четвертой стороной база плавно спускалась к самой воде. Пологие деревянные ступеньки упирались в бетонный причал. Подобраться к базе можно было только со стороны реки. "Ракеты" ходили регулярно, поэтому особой транспортной проблемы не возникало, если, конечно, не укачает на волнах за полтора часа водного путешествия.
Путевка досталась девчонкам от другой подруги, Марины. Та работала на судоремонтном заводе, которому и принадлежала эта база. Сама Марина по какой-то причине в эти выходные поехать не смогла, ну не пропадать же добру - отдала путевку подругам.
Работники завода без проблем могли взять путевку хоть на выходные, хоть на все двадцать четыре отпускных дня. Особой популярностью база у работников не пользовалась, так как домики были довольно старые, одноэтажные, не снабженные ни электричеством, ни, как говорится, излишними удобствами. Электрифицирован был только главный корпус, в котором находились апартаменты директора базы и завхоза, пункт проката и большая столовая с несколькими электроплитами и холодильниками. Конечно, не богато в плане удобств, зато дешево, вернее, даром - для своих работников путевки были бесплатные, а вот невостребованные излишки продавались за полную стоимость. Но и полная стоимость была довольно невысокой, поэтому, несмотря на всю непрезентабельность, домики не пустовали. В основном приезжала молодежь. Им не так много надо, как умудренным жизненным опытом и убеленным благородными сединами зрелым людям. Набрали с собой сухого пайка на пару дней, выпивки, прихватили плавки-купальники и айда на природу.
Тома с Людой приехали сюда впервые. Отметились у завхоза, взяли ключи от так называемого "номера" и пошли устраиваться. А так называемого, потому что номера, как такового, не было. Была маленькая комнатушка в деревянном не то домике, не то сараюшке, а в комнате кроме двух несчастных дореволюционных кроватей ничего и не было, даже какого-никакого стульчика-развалюхи. Побросали сумки прямо на кровати и пошли знакомиться с территорией.
База была довольно просторная. Собственно говоря, ограничена она была только рекой, с остальных же сторон, как уже было сказано, почти вплотную к домишкам подбирался вековой лес. Ограды не было, поэтому более-менее благоустроенная территория базы плавно перетекала в тайгу. Где-то там, среди зарослей, и притаились пресловутые удобства - дощатый, дышащий на ладан, туалет типа "Сортир" с поблекшими желтыми буквами "М" и "Ж". А душевая кабинка находилась на пляже. И даже иногда работала. Вот и все удобства.
В центе базы этаким майданчиком цивилизации высилась огромная деревянная не то веранда, не то беседка. Вечерами там устраивали танцы, а днем выставляли облупленный зеленый стол для пинг-понга. Вот здесь-то и собирались отдыхающие. Кто-то гонял шарик самодельной фанерной ракеткой, кто-то внимательно следил за игрой, кто-то рассказывал анекдоты. Такая себе местная тусовка для тех, кому за двадцать или около того.
Вот и сейчас оттуда доносился цокающий стук теннисного мячика о фанерный стол, хрипел о чем-то жарком Челентано из походного кассетника. Подруги, скромно потупив глазки, прошли мимо, направив стопы на пляж, устланный мелкой галькой. В спину донеслось:
- Ай, какие девочки! Куда же вы, присоединяйтесь к нам!
Но девчонки прошли мимо, даже не оглянувшись на нахалов.
Полежали пару часиков на пляже, позагорали, искупались - ну, а что дальше? Вернулись в свою сараюшку, полежали - а дальше-то что?! Куда себя девать, чем заняться? На улице уж слегка завечерело, из беседки доносилась громкая музыка и еще более громкие взрывы смеха время от времени. Кому-то весело… Плюнув на скромность, наскоро натянув на себя джинсы и плотные рубашки для защиты от наглых комаров, девчонки отправились на танцы.
Стол для пинг-понга сиротливо стоял в углу беседки. В центре же ее толпилось человек двадцать-двадцать пять, смешно подпрыгивая в такт музыке и громко подпевая Юрию Антонову, устало перечисляющему улицы, по которым он еще пройдется. Подойдя поближе, среди общей колышущейся джинсовой массы уже можно было различить отдельных ее представителей обоего пола. Возраст тусующихся был приблизительно одинаков - от восемнадцати до двадцати трех лет. Кто-то прыгал в центре импровизированного зала, кто-то сидел на скамеечках вдоль стен. То тут, то там в густой летней темноте всверкивали светлячками огоньки - курили прямо на площадке, благо, гуляли не в помещении, а на открытом воздухе.
Вновь прибывших приняли благосклонно, все наперебой начали называть свои имена - поди запомни сразу такую прорву народу! Но по крайней мере одного Тамара запомнила сразу - Влад выделялся из толпы высоким, за сто девяносто, ростом и лукавыми серыми глазами с хитрым прищуром. Его нельзя было назвать красавцем, но было в нем нечто такое, мимо чего ни одна женщина не пройдет. Какой-то животный магнетизм самца наряду с бездонным мужским обаянием. Довольно короткая, не по моде, стрижка густых светло-русых волос выделяла его среди заросших сверстников, вместо истрепанных джинсов - черные выглаженные брюки. Сразу чувствовалось, что сливаться с толпой он не привык. А еще буквально бросалась в глаза его избалованность женским полом.
Влад внимательно, словно оценивая, оглядел Тамару, потом перевел пристальный взгляд на Люду. Люда, пышногрудая длинноногая блондинка с длинными волнистыми волосами и огромными, словно нарисованными, голубыми глазами, этакая кукла Барби местного пошиба, привыкла к мужскому вниманию. На наглый взгляд Влада ответила призывным взглядом, томным и многообещающим. Несколько мгновений Влад смотрел в эти, уже торжествующие победу, глаза и вдруг отвернулся - своей откровенной доступностью Люда стала ему неинтересна, словно зачитанная до дыр книга. Он вновь посмотрел на Тому. Маленькая, худенькая, востроносенькая, с непослушными жесткими темными волосами, выбивающимися из хвостика и щенячьими преданными глазками. С этого взгляда впоследствии Тамара и отсчитывала свою трагедию.
Все лето Тамара с Людой и присоединившейся немного позже Мариной на выходные приезжали на базу. Приезжала и вся остальная братия. Время от времени в их ряды вливалось пополнение, некоторые, наоборот, исчезали. Но каждую пятницу после работы все съезжались на речной вокзал и вечерней "Ракетой" добирались на базу. Собирались в столовой, выставляли на стол нехитрые припасы и гуляли до ночи, периодически выбираясь в знакомую беседку поразмять косточки, попрыгать-потанцевать, перекурить и попеть под гитару. Гуляние продолжалось обычно часов до двух ночи, после чего народ разбредался по каморкам. Отсыпались до двух дня, гурьбой шли на пляж, загорали, купались, дурачились. Нагуляв аппетит, снова все вместе собирались в столовой и поздний обед плавно перетекал в ужин, и опять до глубокой ночи.
Влад месяца полтора играл в гляделки с Тамарой, забавляясь с ней, как кот с парализованной от страха мышкой. Смотрел на нее, усмехался лукаво, самодовольно и начинал откровенно заигрывать или с Людкой, или с Маринкой, или еще с кем нибудь, не забывая при этом периодически поглядывать на Тому: ну как, мол, ревнуешь? А Тома снова и снова отводила взгляд от его таких притягательных, таких бесстыжих глаз…
Однажды днем Тома осталась в каморке одна. Покрапывал мелкий дождик, на пляже в такую погоду делать нечего. Пошла было в беседку, да тупо следить за шариком пинг-понга быстро надоело, решила немного поваляться в постели. Как была в джинсах да рубашке, так и прилегла на застеленную кровать. По жестяной крыше ненавязчиво барабанил дождь. Тома обожала засыпать под звук дождя, прикрыла глаза и медленно начала проваливаться в вязкую дремоту. Еще чуть-чуть и она непременно заснула бы, но неожиданно в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, все с той же лукавой полуулыбкой на пороге каморки появился Влад. Комнатка была крошечная, и Тома даже не успела встать с кровати, как он в два шага уже оказался рядом. Присел на краешек кровати, склонился над сжавшейся Тамарой и нежно поцеловал в губы. А потом просто сидел и смотрел на свою жертву. Та попыталась было встать - не тут то было, Влад прижал ее руки к кровати и сидел над ней, изводя пьянящей улыбкой. Тома снова и снова пыталась встать, но он снова и снова прижимал ее руки к кровати. Прекращала вырываться - не держал, но только до следующей ее попытки подняться. И все без единого слова, только улыбаясь. И Тамара прекратила попытки…
Еще несколько томительных минут продолжалась сладкая пытка. Тамара уже давно сгорала от желания - он, опытный ловелас, без труда довел бедную скромную девочку до любовной горячки одними только взглядами. Все долгие недели с момента первой встречи она только и ждала, когда же он сделает, наконец, первый шаг. Ждала, трепетала от нетерпения и от ужаса. Она ужасалась собственных мыслей - ведь в них она уже давно позволила своему искусителю все-все-все! Именно в этом и состоял весь ужас. Как низко она пала, допустив, пусть мысленно, к своему телу постороннего мужчину. До свадьбы!!! Знали бы родители, почему ее так тянет сюда каждые выходные, они бы ее по стенке размазали, и на этом ее самостоятельная жизнь была бы закончена.
Надо сказать, что выросла Тамара в очень строгой, кое в чем даже патриархальной семье. Никогда, даже в раннем детстве маленькая Тома не слышала от родителей ласкового слова в свой адрес. Ни мать, ни отец никогда не целовали ее, не обнимали. В их глазах постоянно жил арктический холод. Каждое движение, каждое слово ребенка отслеживалось стальным суровым взглядом матери. Чрезмерные увлечения играми, веселость в семье не приветствовались. Одно материнское слово сопровождало Тамару на протяжении вот уже двадцати лет: "Сдержаннее, будь сдержаннее!".
Впрочем, надо отдать долг справедливости: все вышеперечисленное познала и Надя, младшая Тамарина сестра. Надя была на восемь лет моложе Томы, сейчас ей было двенадцать и у нее только-только начинался переходный возраст. Ее сверстницы уже вовсю бегали на дискотеки, некоторые уже тесно дружили с мальчиками. Наде же, как и Тамаре в недавнем прошлом, запрещались даже походы в кино без сопровождения матери или отца. Гулять с подружками она имела право до шести часов вечера, позже - только под конвоем родителей, или, на худой конец, Тамары. Самостоятельное нахождение вне дома после шести вечера - аморально. Ни больше, ни меньше. Звонок мальчика по телефону приравнивался к внебрачным плотским утехам, то есть к разврату. Попытки приукрасить себя посредством замысловато уложенных волос или незатейливого самодельного браслетика из подручных материалов карались матерью беспощадно: "Ты ведешь себя, как шлюха! Я не могу быть уверена в твоем приличном поведении и отныне мне придется водить тебя в школу за ручку, как первоклассницу и встречать соответственным образом. Иначе все это плачевно закончится. Сегодня ты начесала челку, завтра ты накрасишь ногти, потом, как последняя шлюха размалюешь лицо косметикой, а через полгода принесешь в подоле! Я не допущу позора в своем доме!".
Надо ли говорить, как страдали дети от подобной родительской опеки. Одноклассники сначала недоумевали по поводу постоянных отказов от участия в коллективных сборищах и посиделках, потом перестали приглашать на подобные мероприятия, а позже начали откровенно смеяться и издеваться над несчастными. Девочки чувствовали себя изгоями, людьми второго, если не третьего, сорта. Да еще и огромная разница в возрасте между ними, из-за которой они не могли быть подругами. Из-за этого все беды каждой пришлось переживать самостоятельно, в одиночку. Тамара с высоты своих двадцати видела и прекрасно понимала страдания сестры, да помочь, увы, ничем не могла. Разве что улыбнуться и ободрить: "Ничего, потерпи еще немножко. Ты скоро вырастешь и станет немного легче".
Тамара до сих пор удивлялась возможности самостоятельно выбираться за город и отсутствовать дома по два выходных дня (включая и ночи!). Как родители могли ее отпустить без присмотра?! Конечно, ей уже не двенадцать, и не пятнадцать, и даже не семнадцать; конечно, она уже довольно самостоятельный человек, даже деньги пытается зарабатывать, но ведь она еще не замужем. А мать всегда твердила, что отпустит ее одну только к мужу…
Впрочем, особо удивляться было нечему. Ослабление контроля со стороны родителей объяснялось довольно просто. Дело в том, что в начале весны Александру Михайловичу, отцу Тамары, на день рождения подарили дачу. Вообще-то не дачу, а дачный участок. Даже и не дачный, а участок тайги под дачу. Несчастные шесть соток настолько густо заросли колючей дикой растительностью, что на первых порах участок можно было смело назвать непроходимым. Выкорчевать вековые деревья было ох как нелегко. Но еще труднее оказалось избавиться от кустов, заполонивших все свободное пространство между могучими деревьями. И теперь каждые выходные отец с матерью посвящали нелегкому делу освоения целины. А так как там даже палатку негде было разбить, спали они в машине, свернувшись в три погибели. Двое, хоть и с большим трудом, могли там разместиться, а вот уложить еще и третьего было утопией. Именно этим и объяснялось то, что с вечера пятницы по воскресный вечер Тома была предоставлена сама себе.
Но так или иначе, а на Тамару вдруг обрушилась непривычная свобода. Каждую неделю двое суток, с вечера пятницы до вечера воскресенья, она была предоставлена сама себе. Никто не поучал ежеминутно держать спину ровнее, не смеяться громко, не призывал ее быть сдержаннее и скромнее. Правда, за двадцать лет мать настолько глубоко вбила все это в Тамарину голову, что даже в отсутствии надсмотрщика она тщательно следила за своими словами, осанкой, походкой и даже за мимикой лица, ведь даже мимика и жесты должны быть сдержанными. Она научилась их сдерживать, но как сдержать полет мысли?!
Время, казалось, замерло. Уже вечность Тамара лежит на кровати и не может укрыться от похотливого, дурманящего и одновременно ласкового взгляда Влада. Да и не хочет она от него укрываться! Пусть он всегда вот так сидит над ней и смотрит, смотрит, обволакивает своей губительной паутиной… Нет, пусть еще целует иногда. Как сладок его поцелуй! Тома никогда до этого не целовалась, ведь мать только-только ослабила свой контроль над ней. Мама всегда говорила о мужчинах гадости, а поцелуй в ее понятии означал моральное падение женщины и был насквозь пропитан грехом. Хуже него - только плотская любовь, вгрязь растоптанная девичья честь… Мама, но поцелуй - это же так прекрасно! Это так приятно, так сладко, так нежно и вкусно! Это не может быть грехопадением, это так хорошо…
За окном послышались голоса Марины и Люды - они, видимо, возвращались в каморку. Влад наскоро поцеловал Тамару, улыбнулся одними глазами и спешно вышел, столкнувшись в дверях с подругами.
* * *
Всю неделю после этих событий Тома жила воспоминаниями и ожиданием пятницы. Ведь в пятницу она снова увидит Влада, и кто знает, может быть, он снова поцелует ее?
А еще Тома была страшно раздосадована появлением подруг тогда, в прошлые выходные. Ну надо же было притащиться так не вовремя! Ведь это они спугнули Влада. Если бы не их неожиданное появление, он еще долго сидел бы рядом с ней и сводил с ума одним взглядом своих восхитительных серых глаз. И целовал, целовал, целовал… Ах, как ей хотелось вновь испытать тот первый в своей жизни поцелуй, когда теплая волна поднимается снизу по позвоночнику к голове и застилает мозг приторным туманом, а по всему телу пробегают мурашки, словно разряды миниатюрных шаровых молний… А какое восхитительно-странное ощущение, когда сердце, кажется, меняется местами с желудком. И что-то так сладко сжимается внизу живота…
Все дни, до самой пятницы, на работе у Тамары буквально все валилось из рук. Благо, она была всего-навсего девочкой на побегушках, помощником младшего клерка, и ничего серьезного ей не доверяли - так, чайку заварить, сбегать в кафетерий за свежей выпечкой, отнести бумаги в контору смежников. Она же еще студентка, а на лето отец пристроил ее подработать на каникулах в городскую контору по обмену жилья, где в поте лица трудился нотариусом его двоюродный брат. Все сокурсники отдыхали, целыми днями жарились на солнышке кто на далеких югах, кто на близком Дальнем, совсем дальнем, востоке у самого синего, самого Японского моря. Кому повезло меньше - те подставляли спины для загара прямо здесь, на родных амурских просторах. Тамаре же пришлось работать не столько ради денег, сколько ради материного спокойствия. Иначе она бы совершенно извелась, переживая о том, где сейчас находится и чем занимается ее старшая дочь. Младшую-то каждое лето отправляли в дремучую деревушку в самой что ни на есть тьму-таракани под неусыпный надзор дальних родственников. Когда Тома была маленькая, ее точно также отправляли на все лето туда, в забытую Богом и людьми деревню с поэтичным названием Болотная Падь. Другие дети после летних каникул приходили в школу загоревшие, румяные, свежие и отдохнувшие, полные сил для нового учебного года. Тамара же возвращалась в Хабаровск бледненькая, худенькая, изъеденная таежной мошкарой до шрамов… Ведь находилась Болотная Падь в самой дремучей тайге, со всех сторон окруженная непроходимыми болотами. Туда даже автобус не ходил. Особо отчаянные рисковали собственной головой, пытаясь пробраться меж завалами поваленных полусгнивших вековых деревьев да болот на раздолбанных мотоциклах, остальным же, более благоразумным, гражданам приходилось добираться в эту глушь и обратно сугубо на вертолете. Тамара вспоминала свои поездки в Болотную Падь с внутренним содроганием и сейчас искренне сочувствовала Надьке.
Вот, наконец, и долгожданная пятница. В ожидании встречи с Владом Тамару с самого утра бил мандраж. Она без конца смотрела на часы и вздыхала в отчаянии: ах, как же медленно тянется время, когда же наконец будет вечер… А время, словно издеваясь над бедной страдалицей, все тянулось и тянулось. Большая стрелка, кажется, очень сильно устала и намекает на отпуск, часовая же, пожалуй, и вовсе умерла…
И вот свершилось - рабочий день закончен. Не забегая домой, дабы не опоздать на "Ракету", Тома разъяренной фурией вскочила в переполненный автобус. И откуда только силы взялись - сорок два килограмма в кроссовках, а протолкнула внутрь здоровенных мужиков, повисших гирляндой на стонущих в бесплодных попытках закрыться дверях. Да еще и с сумками, благоразумно прихваченными с утра из дома. Такую бы энергию да в мирных целях…
На речном вокзале, как всегда пятничным летним вечером, было не протолкнуться. Среди людской толпы опытным глазом Тома без труда разглядела своих, протолкнулась к ним. А сердце так и выскакивало из груди - там Влад, благодаря высокому росту его трудно было бы не заметить даже издалека. Что он скажет ей при встрече, как улыбнется, как весело будут смеяться его глаза…
А Влад, казалось, и не заметил ее появления, метущегося девичьего взгляда. Он не обращал на нее внимания ни на причале, ни во время полуторачасового путешествия. Тома все ждала, когда же он вспомнит про нее, когда снова его глаза станут такими теплыми и ласковыми. Ждала в пятницу, ждала в субботу, ждала в воскресенье… Так и вернулась домой - недождавшаяся, растерянная, раздавленная обманутыми ожиданиями. И полная надежды.