– Вовсе нет! – огрызнулся он. Нельсон взглянул на меня.
– Не пора ли съездить поужинать? Может, когда вернемся, успеем еще немного поработать?
– Неплохая мысль, – твердо ответила я.
Заказав билет на самолет и сдав вещи на хранение, за исключением тех, что могли мне понадобиться в Нью-Йорке, я решила наведаться домой, проверить, не назрело ли там за время моего отсутствия новой беды. В воображении то и дело возникала картинка: как раз в те минуты, когда я пытаюсь произвести впечатление на мозговитых друзей Джонатана, по Си-эн-эн показывают папочку. Обвиняется в растрате денег олимпийского комитета…
В том, что у отца теперь больше дел и обязательств, я убедилась, как только приехала. Мама сразу сообщила: папы нет дома. Оказалось, она понятия не имеет, чем он сегодня занят; когда вернется, тоже не знала. По-моему, ее это и не особенно волновало.
– У него теперь новая секретарша. Ведь надо следить за бюджетом и все прочее, – сказала она рассеянно, не отрывая глаз от вязальных спиц.– Одна, две, три… Черт! Неужели я пропустила петлю?
Мы сидели на кухне, где летом было прохладнее всего. Дженкинс, растянувшись, лежал в корзине у маминых ног и тяжело дышал.
– Я в вязании ни бум-бум, – ответила я.
Мама нашла потерянную петлю и нахмурилась.
– Как же трудно иметь дело с мохером!
Неудивительно, что бедняга пропускала петли: у нее дрожали руки, будто она сидела на стиральной машине.
– Говоришь, у папы новая секретарша? – с подозрением переспросила я. Отец менял помощниц, как большинство мужчин – рубашки. – Он взял ее, потому что теперь в олимпийском комитете?
– Да. Зовут, по-моему, Клаудия.
– Ясно.
Как мило. Во мне забурлил гнев. Перед глазами возник примерный текст объявления с требованиями, которое папаша разослал по электронной почте в кадровые агентства: блондинка, не старше двадцати трех, умение быстро печатать под диктовку…
Мама подняла голову, и ее взгляд вдруг сделался безмятежным.
– Не волнуйся, дорогая. Я отправила Клау– дии записку, втайне от папы. Просто сообщила, что у него слабое сердце. – Улыбка. – От любого перевозбуждения может умереть. – Опять застучали спицы. – Она незамедлительно ответила, уверила меня, что будет за ним присматривать. Какая воспитанность! Я проглотила слюну.
– Ты ведь солгала, правда?
– Конечно, дорогая. Во всяком случае, папа на сердце не жаловался. Но кто его знает?
Мама прекрасно притворялась, что ей все до лампочки, однако, бывало, поражала даже меня. Что же до их отношений с отцом, я о многом предпочитала не знать.
– Он хочет, чтобы я помогла ему усвоить правила международного этикета, ты в курсе? – спросила я. – Мне приятно.
– Правда? – Маме новость явно тоже пришлась по душе. – Что ж, я рада. Хотя бы одну помощницу он наймет не за красивые глазки!
Бесподобно.
– Я собираюсь уехать на две недели, – сообщила я, резко меняя тему. – Поживу с Джонатаном в его новом нью-йоркском доме.
Мама провела по вязанию дрожащей рукой, бросила тоскливый взгляд на серебряную коробку, что лежала на буфете – в ней когда-то хранились пачки "Мальборо лайтс", – и не без труда снова переключила внимание на вязание – нечто типа пушистого бегемота.
– А как же работа? – сдержанно поинтересовалась она.
– Пока я в Нью-Йорке, на звонки будут отвечать Габи и Аллегра. Но я скоро вернусь, так что пусть папочка не надеется, будто Аллегра пристроена навек.
Мама вздохнула и стукнула спицей о спицу.
– Дорогая моя! Когда ты увидишь Нью-Йорк, не захочешь возвращаться.
– Захочу, – решительно возразила я. – Мое место здесь. От меня зависит счастье людей Моих клиентов.
Мама внимательно на меня посмотрела.
– Если хочешь удержать Джонатана, Мелисса, задумалась бы, что лучше для него, а не для посторонних мужчин.
– Мама! – запротестовала я. – Не надо так говорить.
– Я просто советую.
– И потом, – продолжила я, краснея, – здесь у меня Нельсон, Габи и…
– Да, что касается Нельсона, – произнесла мама. – Задумайся об этом. Наверняка Джонатану не по вкусу, что другой мужчина видит тебя каждое утро в домашнем халате.
– Мы просто живем в одной квартире, – вспыхнула я. Честное слово! Я устала втолковывать то одному, то другому, что меня и Нельсона связывает только дружба. – Да, он видит меня в халате. Что с того? – Я закатила глаза, когда мамины идеально ровные брови саркастически поднялись настолько, насколько позволяло обилие ботокса. – Нет, ну скажите на милость! Мы друзья, ни больше ни меньше!
– С кем? С Нельсоном? – послышалось у меня из-за спины.
Я резко повернула голову и увидела вплывающую Аллегру. Она на ходу завязывала пояс вокруг длинной домашней туники из шифона.
Чудесно. Только этого мне не хватало.
– Больше ни слова, Аллегра! – крикнула я в приступе злобы и тут же испугалась.
Заткнуть Аллегре рот почти все равно, что велеть отцу: исчезни. Или положить голову в крокодилью пасть.
– То есть, – поспешно прибавила я, когда Аллегра округлила обведенные черным глаза и было собралась ответить, – я хочу сказать, ты в любом случае ничего не поймешь. Как расследование?
Аллегра закрыла рот и глаза, и ее лицо превратилось в белое пятно с двумя черными и одной ярко-красной линией.
– Не спрашивай, – пробормотала мама. – На этой неделе Саймон приезжал уже трижды.
Саймон был отцовским адвокатом. Тяжелой артиллерией, к помощи которой приходилось прибегать в тех случаях, когда дело пахло судом или газетной шумихой. Еще Саймон был моим крестным отцом – он служил папаше дольше, чем тот знал маму.
– Значит, – бодро воскликнула я, – поговорим о моей поездке в Америку?
– О боже! Давайте, если тебе так хочется. – Аллегра вздохнула. – Как полетишь? С живым грузом?
Я проглотила обиду.
– Имеешь в виду эконом-класс?
– Аллегра, – одернула хамку мама. – У Мелисы ведь нет богача-мужа. Она зарабатывает на жизнь собственным трудом.
Аллегра фыркнула и открыла холодильник. На полках стояли ряды бутылочек с водорослями и, похоже, мочой. Наверное, она принимает разные гадости, чтобы быть в форме. Впрочем, от Аллегры можно ждать чего угодно.
– Полечу эконом-классом – особого выбора не было, – сказала я. – Сейчас пора отпусков, бизнес-класс стоит бешеных денег – я и за месяц столько не зарабатываю.
– Бедненькая, – сказала Аллегра.
Меня ее ехидство почти не тронуло. Я гордилась, что живу на собственные средства. Лучше летать дешевле и платить самой, чем первым классом и за чужой счет, подумала я, но вслух во избежание перебранки ничего не сказала.
– Что ж, если обрекаешь себя на дискомфорт, я кое-что тебе дам, – сказала Аллегра
протягивая руку к сумке.
– Аллегра… – строго произнесла мама.
– Это совершенно безвредно, – заявила Аллегра, бросая мне коричневый пузырек.
– Что это?
Надписи на этикетке были на шведском.
– "Мелатонин". Помогает уснуть в полете. Проглоти штучки две, запей красным вином и вмиг отключишься – проспишь до самого аэропорта Кеннеди. Было бы лучше, если бы ты села у окна – тогда никто не потревожит.
Аллегра угостилась пригоршней дорогой соленой карамели, маминой слабости, проплыла через кухню, выглянула в окно, раскрыла его, сделала неприличный жест, захлопнула окно и театрально опустилась на стул.
Мама притворилась, что не заметила пошлого представления.
– Лучше бы коп-охранник свалил. Только мнет розы в саду. Ну что они могут мне сделать? Прислать наемного убийцу? Самый опасный из Ларсовых дружков – худший в Стокгольме дантист.
– Мне пора, – сказала я, вдруг почувствовав, что страшно скучаю по квартире Нельсона, где теперь малейший звук отдавался эхом.
– Не хочешь взять с собой джем, дорогая? – спросила мама, указывая рассеянным движением в сторону буфета. – Могу дать тебе пару баночек.
– О да, с удовольствием, – ответила я. При местном "Женском институте" варили бесподобный малиновый джем; отец гордился, что, открывая деревенские праздники, по праву получает первые из сделанных в году заготовок. – Малиновый есть?
– Вроде бы– Мама уставилась на свисавшее со спиц мохеровое чудище. – Проверь.
Буфеты в нашей кухне были старые, до самого потолка – сохранились с тех давних пор, когда в доме водились горничные, кухарка и посудомойка. Я открыла дверцы того, в котором обычно хранили крупы и джем, и в изумлении ахнула.
Пять или шесть полок были заставлены поблескивавшими банками с джемом: клубничным, малиновым, из логановой ягоды, абрикосов, черной смородины, ежевики, апельсинов и прочего. Длинные баночные ряды уходили в глубь пыльных полок.
– Вот это да! – воскликнула я.
– Что? Все в порядке? По-моему, там был еще лимонный, посмотри внимательно, дорогая, – невозмутимо сказала мама.
– Мама! Я думала, ты научилась контролировать себя, когда ездишь за покупками, – неодобрительно произнесла я. – Ты же обещала. Больше никаких излишеств.
Мама опустила на колени вязание и растерянно на меня посмотрела.
– Но я же закупаюсь на рынках "Женских институтов" и, будучи женой местного парламентария, обязана их поддерживать. Рынков пруд пруди! Оставишь хоть один без внимания, и они тут же все узнают, эти дамы! А джем удивительно хорош. И всегда оказывается кстати, если надо что-нибудь кому-то подарить, и потом, его очень хорошо подавать к чаю.
Я не переставала буравить ее взглядом. – Например, тут на днях, – продолжила оправдываться мама, – приезжала журналистка из "Сельской жизни". Я угощала ее чудесным английским чаем со сливками и четырьмя сортами джема. Всегда знала, что серебряные вазочки для чего-нибудь да пригодятся. Она продолжила вязать.
– Ты хоть не сказала ей, что сама варила джем? – осторожно спросила я.
Спицы застучали чаще.
– Ну… не сказала, что купила его.
Я вздохнула. Вообще-то какое я имею право ее отчитывать? Ведь сама в работе постоянно выдаю себя не за ту, кем являюсь.
Я взяла банку малинового джема и пару – лимонного.
– Ой, чуть не забыла! – воскликнула мама. – Папа оставил для тебя письмо. На камине в гостиной. Наверное, это по делу – он не сообщил мне, о чем там речь.
– Горбатого могила исправит! – провозгласила Аллегра с преувеличенным до нелепости
французским акцентом, дабы напомнить, что она еще торчит здесь.
Да как я могу впустить подобное в свой офис? Эту драму абсурда?
Я направилась в гостиную. Письмо выглядывало из-под мраморных часов, вокруг белела целая коллекция официальных приглашений.
Распечатав конверт, я извлекла листок бумаги, украшенный гербом, и прочла написанное ужасным отцовским почерком:
Деньги Аллегры буду перечислять на твой счет. За помощь в изучении этикета будешь получать 20% от этой суммы первого числа каждого месяца. Созвонимся. Пожалуйста, уничтожь.
МРД
Двадцать процентов? Но от какой суммы? Подобные вещи отец никогда не поверял бумаге; после печального случая с пронырой из бульварной газеты, что не брезговал порыться в мусорных корзинах, папаша уничтожал любой клочок, на котором что-либо записывал. В тот раз его расстроили не столько представленные на суд общественности подробности налоговых махинаций, сколько список, что он составил перед поездкой в магазин, где значились двенадцать бутылок скотча и прописанная врачом кортизоновая мазь. Того хуже, в перечне стоял и "Лавинг кэр", но отец нагло заявил, будто подкрашивающий шампунь нужен был маме.
Ладно, о "Лавинг кэр" не будем, подумала я, засовывая листок в карман льняных брюк. У меня своих забот по горло. Аллегра наверняка прямо заявила отцу, какая зарплата ее устроит. Значит, двадцать процентов от этой суммы в любом случае деньги приличные. Даже если не тянут на достойную награду за то, что придется терпеть сестрицу в офисе.
Я вернулась на кухню. Мама пыталась поставить мохерового бегемота на столе. Я чуть не ахнула: голова невиданного зверя была такого же размера, что и туловище, конечности разной длины, и создавалось впечатление, что на брюхе у него плавник Мама же не унывала: с детской терпеливостью продолжала тщетные попытки.
Поскольку голова бегемота была диковинной формы, казалось, он застыл в причудливой позе йоги.
– У него пять лап, – заметила Аллегра, которая так и сидела у окна. – Или ты связала его со всем, что полагается? В таком случае очень и очень мило.
Она снова показала человеку в саду знак "V".
– Проклятье!
Мама вздохнула. И еще раз попробовала поставить бегемота на лапы. Тот снова повалился на бок. Мама опечалилась.
У меня сжалось сердце. Бедная!
– Здорово получилось! – сказала я, желая подбодрить маму. В ее адрес звучало так мало похвал. – Можно, я возьму его?
– Ты серьезно? – Мамино лицо посветлело от радости. – Конечно, дорогая. Пожалуйста, бери. Если хочешь, подари Джонатану.
– Лучше оставлю себе, – быстро проговорила я. – Положу его в коробку. И спрячу под лестницу. Ну, я поехала. Надо еще кое-что собрать в дорогу. – Я повернулась к Аллегре, напуская на себя строгость. – Не забудь до моего отъезда появиться в офисе, я расскажу, что к чему.
– Ага, – отозвалась Аллегра.
– Это очень важно, понимаешь?
– Естессно, – протянула она, глядя в окно. – Не забудь джем.
Я положила банки в сумку, отмечая про себя: надо бы купить "Сельскую жизнь", посмотреть, что мама наплела про свои способности делать заготовки на зиму.
– А знаете что? – Аллегра одарила нас волчьей улыбочкой. – По-моему, я не создана для того, чтобы давать практические советы. Это занятие для каких-нибудь зануд.
Я схватила бегемота так крепко, что он совсем потерял форму, и вышла.
Глава 6
Живя бок о бок с Нельсоном, я порой забывала, что на дворе двадцать первый век и у меня есть избирательные права. Так было и в день, когда мы провожали его в учебно-воспитательное плавание; картину дополняла Габи, решившая держаться, как главная героиня ее личного исторического сериала. Не хватало лишь старинных нарядов да "пенни и фартингов" на дорогах.
Пышный бюст в былые времена лишь приветствовался. У меня как раз такой.
Нельсон с военной четкостью погрузил в мою машину вещи, Роджера, Габи, потом меня, и мы поехали на пристань, где на парусник уже носили продовольствие и собиралась вся команда. Корабль мне понравился: высокий, с тремя мачтами и белоснежными парусами, а на носу резная деревянная голова. Если бы не каша для приготовления в микроволновке, коробки с которой носили на палубу, можно было подумать, что мы в исторической драме Би-би-си.
– Будешь писать, Нельсон? – спросила Габи, сжимая в руках носовой платок.
– Габи, я ведь уже сказал: у меня не будет времени, – нетерпеливо ответил Нельсон. – Корабль оснащен сверхсовременным спутниковым радионавигационным и коммуникационным оборудованием, и потом, мы будем как можно чаще причаливать к берегу, чтобы люди могли передохнуть на суше, – я вернусь целый и невредимый, не изможденный и не без глаза.
– Хотя бы бороду отпустишь? – спросила Габи с надеждой в голосе.
– Ну, это можно, – на миг задумавшись, сказал Нельсон. – Бородку.
– А сувенирчик привезти не забудешь? – подсказала я.
– Это уж слишком, Мелисса.
Роджер пожал Нельсону руку.
– Приятного плавания, дружище. Если свалишься за борт, можно забрать твою новую биту для крикета?
– Можно, – ответил Нельсон. – Только телик не тронь.
Он шлепнул Роджера по плечу.
– Слабовато, приятель, – сказал Роджер, в шутку делая вид, будто собрался в ответ ударить Нельсона коленом в пах.
Человек со стороны, взгляни он на этих двоих, вряд ли понял бы, что они знакомы больше двадцати лет. Впрочем, может, и понял бы.
– Если вы все сказали… – многозначительно пропела Габи.
Мы с Роджером удивленно на нее посмотрели.
– Я хотела бы попрощаться с Нельсоном, – пояснила она. – Наедине.
Меня охватило странное чувство, и, дабы оно не отразилось на лице, я растянула губы в улыб– | ке. Роджер, которому было плевать на такт и приличия, не потрудился маскировать недовольство, громко запыхтел и скорчил насмешливую гримасу.
Не успел он выдать грубость, я торопливо ответила:
– Конечно. Пойдем, Роджер.
Взяв его за руку, я направилась к ларьку. Хорошо, что, покупая рожки мятного мороженого с шоколадной стружкой, я не видела происходившего у меня за спиной. Роджер же бесстыдно смотрел на парочку во все глаза, и, когда я повернулась, мне почти стало его жаль.
Габи висела на шее Нельсона (чего было не избежать: он ростом более шести футов, а она, на каблуках, – около пяти и двух), они вроде бы целовались. Или Габи нашептывала ему последние наставления, почти касаясь его губ своими.
Нельсон же, я заметила, не читал Габи нотаций, как мне. Впрочем, может, потому, что она сама ни на миг не умолкала.
– Теперь что, так всегда будет? – проныл Роджер. – Наблюдаешь, как они милуются, и такое чувство… хм… Хрен знает что такое!
Я посмотрела на него как раз в ту минуту, когда он, широко разинув пасть, откусывал едва не половину рожка.
– Надеюсь, не всегда, – ответила я, стараясь казаться не слишком искренней.
Роджер, причмокивая, принялся поглощать мороженое, которым набил полный рот.
– Роджер, – сказала я, – пожалуйста, потише. Кошмар какой-то!
– Тут главное умело работать языком. – Он подмигнул. Девчонки это обожают.
– Сомневаюсь, – содрогаясь, пробормотала я. Все мои труды шли прахом. – И где ты только такого нахватался?
Если кто-то полагал, что я это видела и раньше, но не посчитала дурным тоном, грош цена моему бизнесу.
– Прочитал в книжке, – безразличным тоном сказал Роджер.
– Роджер, – строго произнесла я. – По-моему, пора снова за тебя взяться. На этот раз серьезнее.
Роджер расхохотался, брызжа растаявшим мороженым.
– Что смешного? – требовательно спросила я. – Что смешного, я спрашиваю?..
Держать ответ ему не пришлось: в эту минуту послышался голос Нельсона:
– Мел! Скорее сюда! Мел!
Он кричал так громко, что его услышали бы и в густом тумане.
Мы повернули головы. Нельсон махал рукой с усердием дошколенка. Габи вытирала со щек растекшуюся тушь.
– Хоть ты ему еще нужна, – проворчал Роджер с кислой миной.
Я подошла к Нельсону и обняла его.
– Береги себя. И не очень-то рисуйся перед ребятами.