Но даже мысли о пьющей матери не помогали. Ничего не помогало. Коннора затошнило, он заполнился ощущениями, которых никогда не испытывал раньше, так что уже не мог дышать. И, вот дерьмо, Фордхэм выстроил их в линию, спрашивая каждого о спасательном оборудовании на их башне. И неожиданно это все было о сексе. Округлые дыры спасательных кругов. Моторизированный архивный респиратор. Искусственное дыхание жертве. Черт, все было чистым сексом. Через секунду придет очередь Коннора отвечать на вопросы, и тогда они заметят его эрекцию, и он будет целиком и полностью опозорен.
Он не мог позволить, чтобы это произошло. Оглядев озеро, словно загнанное в ловушку животное, он попытался сконцентрироваться на виде озера и лагеря, барках, соединенных сетью дорожек, главном холле, где белый грузовик из булочной "Скай-Ривер" выгружал дневную порцию товара. Немного дальше была группа коттеджей и бунгало среди деревьев, где жили вожатые и работники, включая его отца-неудачника, который сказал Коннору, чтобы тот притворился, что они не родственники.
И Коннор никому не сказал. Только эта тупица Лолли Беллами знала, а она никому не сказала. Может быть, она не такая уж тупица, в конце концов. Может быть, это он тупица, со своими тупыми шортами, вздымающимися посередине. Ему нужно исчезнуть, и быстро.
Его взгляд задержался на платформе для ныряния. Им говорили, что эта платформа никогда не должна быть использована, разве что под присмотром или в случае экстренной необходимости. Например, когда у кого-нибудь стресс.
Ну, черт. Если это не был экстренный случай, Коннор не знал тогда, что это. Он в стрессе, черт побери.
Кроме того, что… Платформа была в тридцати футах над пляжем. Это как небоскреб. Ну хорошо, может быть, это не Эмпайр-Стейт-Билдинг, но, когда ты смотришь вниз на поверхность озера, это выглядит как вечность.
Черт с ним. Подходила его очередь, а ситуация в штанах не улучшалась. На самом деле стало только хуже. У него были секунды, чтобы решиться. Действовать сейчас, или ему придется провести все лето в качестве объекта шуточек в хижине Тикондерога.
Он это сделал. Не думая, он спрыгнул с платформы. Ветерок обдул его, когда он пролетал мимо других. Он добежал до конца платформы под крики и предостерегающие свистки, звенящие у него в ушах, но проигнорировал их и продолжал бежать до тех пор, пока под его спотыкающимися ногами не осталось ничего, кроме воздуха.
Он не нырнул, конечно. Кто, черт побери, осмелится сделать это первым?
Он забыл испугаться, но помнил, что нужно согнуться, - положение, которое, как ему говорили, сохранит фамильные бриллианты. Хотя в тот момент он не чувствовал себя таким уж слабым.
Падение продолжалось вечность. Он был парашютистом без парашюта, летящим навстречу земле. Он врезался в воду с такой силой, что вода заполнила его нос и ударила по спине. Ощущение было такое, что его голова вот-вот взорвется. Он опускался все глубже, глубже, глубже, так глубоко, что он уже и не рассчитывал выплыть на поверхность живым.
Затем он ощутил мягкий песок и водоросли на дне под своими ногами и оттолкнулся изо всей силы. Он видел, как мрачная тьма глубины становится светлее и светлее, и он следовал за сиянием солнца над головой. Казалось, это заняло целую вечность, но в конце концов он вынырнул на поверхность и мгновенно сделал глубокий вдох с громким отчаянным всхлипом.
С этим глотком воздуха его мозги взорвались. Теперь он был в полном дерьме. Он только что нарушил правила лагерной безопасности. Они на долгие часы запрут его в одиночестве. Или хуже - вышвырнут его. Он же в любом случае не был платным скаутом. Они отошлют его в плотницкий коттедж его отца, и остаток лета по ночам он будет слушать треск и свист открываемых пивных бутылок, а его отец будет бродить в опьянении и бесконечно говорить, говорить ни о чем.
Коннор плыл так, словно за ним гнался гигантский аллигатор, и схватился за первого пловца, которого только смог найти, охватив руками отчаявшуюся жертву спасательным приемом, которому его научили.
- Расслабься! - прокричал он. - Я тебя держу. Я вытащу тебя на берег.
Удивленный пловец боролся, словно дикий кот, корчась и царапаясь. Черт, подумал Коннор. Из всех ребят, которые были сегодня на озере, он умудрился схватить громко орущую Лолли Беллами.
- Отпусти меня, придурок. Кем ты себя возомнил?
- Я твой новый лучший друг, - сказал он ей, передразнивая ее.
- Пусти меня, - лепетала она, сплевывая воду. - Что ты делаешь?
- Спасаю тебя.
Он уже тащил ее к берегу, неловко волоча за собой жертву. Ее резиновая плавательная шапочка и защитные очки делали ее похожей на телепузика.
- Мне не нужно, чтобы меня спасали. - Она боролась с ним с непреклонной решимостью и силой, которая удивила его.
- Очень плохо, - пыхтел он, пытаясь подчинить ее. - Я все равно это сделаю.
- Ты сумасшедший. Отвяжись от меня. Ты тупой придурок.
- Когда мы вылезем на берег.
Она была, наверное, самой противной девчонкой в лагере. Самой противной девчонкой из всех, кого он когда-либо встречал. Она знала все на свете и была консерватором во всем, что касалось персонала, она отлично играла в скребл и крибидж, на пианино и цитировала всякие правила насчет флага. Когда она не могла чего-то сделать, она притворялась, что это ниже ее достоинства.
Кроме плавания. Он видел, как она практиковалась каждый день, проплывая от берега до дока, назад и вперед, назад и вперед. Ясно, что практика сделала ее сильнее. Она боролась с ним всю дорогу до берега, плюясь и говоря ему, что он сумасшедший, что он придурок и идиот.
Однако она оказала ему честь. К тому времени, когда они добрались до берега, чтобы он объяснил, почему спрыгнул с платформы - "я правда думал, что она тонет, честно", - Лолли Беллами доказала, что в одном она хороша. Его эрекция совершенно прошла.
ХРОНИКИ ЛАГЕРЯ "КИОГА", 1941 ГОД
Лагерь "Киога" был основан на принципах хорошего спорта, равенства, ценности тяжелой работы и важности характера.
8.
- Черт возьми. - Голос Коннора Дэвиса был недоверчивым и эхом отдавался от двора с флагштоками. - Лолли?
Ну хорошо, подумала Оливия, отряхивая руки после того, как спустилась по лестнице, может быть, это было немножко смешно, она имела в виду выражение его лица: умеренно изумленная смесь удивления и смущения.
Флаги, теперь правильно повешенные, трепетали на веселом утреннем ветру, и где-то, спрятавшись в лесу, прокричала перепелка. Время словно застыло, задержавшись где-то между прошедшими девятью годами. Какое искушение было бы отказать ему и сказать, что она отдает проект его конкуренту. Но тут не было конкурентов, и не похоже было, что она сможет найти кого-нибудь.
Кроме того, Оливия должна была быть честной с собой. Это был Коннор Дэвис. С чего бы это любой нормальной американской девушке с красной кровью хотеть работать с кем-нибудь еще?
И так, вот он перед нею, во плоти. В старой черной кожанке и вытертых джинсах, если быть более точным. Он все еще был потрясающе хорош собой, но не в смысле лоска, как, скажем, Рэнд Уитни. В Конноре Дэвисе не было ничего от хорошенького парнишки. Его черты были слишком резкими, его черные волосы были чуть-чуть слишком длинными, его сияющие синие глаза слишком кристальными. Он всегда был плохим мальчишкой с противоположной стороны дороги и всегда выглядел таким. Она обнаружила, что его вид не дает ей сосредоточиться, и, потрясающе, она испытала почти триумф физической уверенности в себе. Она не хотела, чтобы он привлекал ее. Он был членом того же клуба, что и Рэнд Уитни, Ричард и Пайерс, напомнила она себе. Четверо из них принадлежали к общине, круг которой все расширялся. Мужчины, которые бросили ее. Коннор был просто первым - и, признаться честно, самым изобретательным.
- Можешь помочь мне с этой лестницей. - На самом деле ей не нужна была помощь, но она страстно желала определенной эквилибристики. Увидеть его снова было словно вспышкой посреди ночного кошмара. Когда она смотрела на него, чувствовала безумную тягу, ощущение, которое заставило ее выставить себя полной дурой однажды летом.
Он не подал ей руки. Он просто схватил лестницу и отнес ее к главному сараю. Оливии пришлось поторопиться, чтобы поспеть за его размашистыми шагами.
- Ты можешь прислонить лестницу к зданию, - предложила она. - Будет неплохо прибрать. В любом случае.
Коннор кивнул.
- Мне нужно снять кое-какое барахло, - сказал он, расстегивая куртку и шагая обратно к "харлею", цепи на его ботинках звенели при каждом шаге. - Становится жарко.
Она стояла и смотрела, как он расстегивает и снимает военную куртку и чапсы, вешая их на руль своего мотоцикла. Под курткой была белая футболка, прилипшая к телу, подчеркивающая его грудные мышцы. Его мускулистые руки уже выглядели загорелыми от работы на воздухе, несмотря на то, что лето только началось. Она посмотрела в сторону, чтобы не показать своего интереса.
Она испытала извращенное удовлетворение от того, что он не узнал ее. С одной стороны, было приятно знать, что она изменила себя и из толстой застенчивой девицы, какой когда-то была, превратилась в другое существо.
С другой стороны, ее разозлило то, как он был заинтригован ее новым обликом. Потому что не имело значения, как она выглядит сейчас, та совершенно неуверенная в себе девочка была не так далеко. Она была частью Оливии, жила под поверхностью ухоженности и умеренности.
Только теперь она была старше, и не позволяла своим чувствам показаться на свет. Она отступила в сторону, чтобы дистанция между ними была еще больше.
- Ты знаешь, никто больше не называет меня Лолли уже много лет, - сказала она, ее голос звучал обыкновенно, словно он был старым знакомым, а не человеком, который разбил ее сердце и оставил его истекать кровью на полу. - Когда я пошла в колледж, я перешла на то имя, которое мне дали при рождении.
- Я никогда не знал, что тебя зовут Оливия.
"Ты еще много чего не побеспокоился узнать обо мне", - подумала она.
- Это имя, которое мне дали при рождении. Оливия Джейн Беллами. Сложно, да? Не детское имя. Одна из моих кузин окрестила меня Лолли. Она только училась говорить и не могла произнести Оливия, так что Лолли - это имя, которое ко мне прицепилось.
- Ты никогда не рассказывала мне эту историю. Когда я был маленьким, я думал, что все богатые дети зовутся вроде Бинки и Баффи, и Лолли, и если бы я спросил, это было бы невежеством, так что я никогда не спрашивал.
- Как ты забрался в Авалон? - спросила она его.
- Человеку нужно где-то жить.
- Я спрашиваю не об этом.
- Я знаю. После того лета…
Она знала, какое лето он имеет в виду, но не заставила его произнести: "В то лето, как я угробил тебя".
- После того последнего лета мой папа был достаточно сильно… болен. И это… просто было причиной того, что я слонялся поблизости.
- Мне жаль, что тебе пришлось это пережить, - сказала она ему. Достаточно ужасно потерять отца, подумала она. Может быть, она должна была сказать ему об этом, но слова застряли в горле.
- Пора переходить к делу.
- Ну хорошо, - сказала она с вымученной легкостью. - Как насчет того, чтобы осмотреться, и я расскажу тебе о моем проекте. - Она была уверена, что он знает лагерь "Киога" так же хорошо, как она сама. - Когда ты в последний раз приезжал сюда?
- Я никогда сюда не приезжал. С чего бы это?
Она решила, что это риторический вопрос, который не требует ответа, и торопливо провела его на веранду столовой, которая вытянулась вдоль озера. Побитые погодой деревянные ступени скрипели, и перила были такими же слабыми, как плохие зубы. Коннор вытащил из заднего кармана маленький блокнот и нацарапал в нем что-то. Когда они добрались до веранды, она прикрыла глаза, ища Фредди и Баркиса, но не увидела их. Когда она повернулась к Коннору, она была поражена тем, как он в открытую изучал ее.
- Ты глазеешь на меня, - отметила она, видя, как его глаза пробегают по ее телу.
- Да, - согласился он, опираясь бедром о перила. - Я это делаю.
Во всяком случае, он это признавал.
- Не делай этого, - сказала она.
- Почему нет?
Она сложила руки на груди.
- Что происходит? - спросил он.
- Я приехала, чтобы навести здесь порядок. Мои бабушка с дедушкой хотят отметить здесь пятидесятую годовщину своей свадьбы. - Она указала на озеро. - Они поженились на острове, под бельведером, которого там больше нет. До августа я должна все здесь приготовить для сотни гостей.
- Я не виню их в том, что они решили отпраздновать такое событие. Не знаю никого, чей брак продлился бы так долго.
Его заявление заставило Оливию почувствовать тоску. Это и правда было редкое явление - любить кого-то так долго. Это обязательно следовало отпраздновать. С той точки, в которой она находилась сейчас, брак продолжительностью в пятьдесят лет казался ей невозможным. Как случилось, что двое людей полюбили друг друга и остались влюбленными? Старея вместе, не только не разрывая свои узы, но укрепляя и углубляя их сквозь все испытания и триумфы, которые предлагала жизнь? Она поймала себя на том, что гадает, сможет ли она когда-нибудь отпраздновать такой юбилей, встретит ли она когда-нибудь мужчину, с которым ей захочется постареть.
Учитывая список ее "побед", подобная ситуация была так же далека, как луна. Она взглянула на Коннора, который, похоже, проверял гнилое дерево. Она думала, что видит - да, ей это не пригрезилось - предательский блеск в его волнистых темных волосах. В одном ухе у него была очень маленькая серебряная сережка. "Мой бог, - подумала она. - Он носит эту сережку". Она подумала, что бы это могло значить. Может быть, это потому, что ему просто нравится носить серьгу, или потому, что она…
- Не вижу, о чем здесь беспокоиться, - удивился он.
- Пойдем к озеру и осмотримся, - предложила она, приказывая себе не думать о сережке и о том, что случилось много лет тому назад, о том, что теперь не имело значения. Она провела его по тропинке, заросшей колючими кустами, которые царапали ее голые ноги.
- Позволь мне, - сказал Коннор, глядя на ее ноги, и пошел впереди, так чтобы убирать с ее пути колючие ветки.
Воспоминания о прошедшем лете появлялись при каждом повороте: полуночные проказы, ослепительный блеск природы в полном цвету, звуки лагерного пения и разговоров у пылающего костра. Она изучала Коннора, его большую и широкую спину, прокладывающую дорогу через пустыню. Она думала, что за воспоминания преследуют его. Вспоминает ли он прошлые победы или более темные и более трудные времена?
Она показала на провисший лодочный сарай, и док, и деревянную хижину в стиле адирондак, стоящую отдельно у озера. Это была самая комфортабельная хижина лагеря, первоначально построенная для его владельцев. Там был водопровод и туалет, камин из речного камня и дровяная плита. Зимой, даже когда остальной лагерь был закрыт, сюда можно было добраться на снегомобиле, и иногда дорога в снегу была не такой плохой.
- Эту хижину я хочу восстановить специально для моих бабушки и дедушки, когда они приедут в августе праздновать юбилей.
- Хорошо.
- Как-то мой дядя Грег провел здесь Рождество, когда жена выгнала его. - Она вспыхнула, жалея, что сболтнула это. - Прости, - сказала она. - Слишком много информации.
- Итак, как случилось, что ты отвечаешь за все восстановление? - спросил он, дипломатично меняя тему.
- А ты думал, что мне предстоит провести жизнь лежа, кушая конфетки и читая "Город и деревню".
- Я этого не говорил.
- Спорю, ты так подумал. - Она привыкла, что люди не ожидают от нее многого.
- Нет, - просто ответил он. - Я думал, что ты к этому времени уже замужем и возишь своих детей в школу в Дариене .
Не было смысла пытаться, но она знала, что не должна говорить ему этого.
- Я не замужем, - призналась она. - Никаких детей, никакого дома в пригороде. - И хотя она практически знала ответ, она спросила: - А ты?
- Никогда не был женат. - Его взгляд коснулся ее в странной близости, учитывая, что он просто шагал рядом с ней. - И даже ни с кем не встречаюсь.
Что, конечно, было приглашением поделиться с ним такой же информацией. Но она не стала этого делать.
- И разве ты не хотела стать учительницей? - спросил он.
Вздрогнув, она едва не споткнулась о корень дерева, не в силах поверить, что он помнит эту старую мечту. Она и сама-то об этом почти забыла. Когда она преобразила себя и выстроила свою жизнь вокруг новой Оливии Беллами, мысль о том, чтобы преподавать в школе, потерялась в суете.
- У меня бизнес в Манхэттене. Я агент по недвижимости.
Он выглядел безмятежно.
- Когда недвижимость продают, моя работа сделать ее такой привлекательной, как только возможно. Обычно это процесс приведения всего в порядок, свежей покраски, перестановки мебели или дополнение новыми предметами.
- И люди платят за такие услуги?
- Ты будешь удивлен. Я покажу тебе, что я имею в виду. - Она провела его обратно к столовой, зная, что лучший способ победить его скептицизм - это показать ему, как она работает.
Обойдя угловой столик у окна, она попросила:
- Помоги мне переставить это. Мы хотим поставить его под таким углом, чтобы на него падал утренний свет. - Она вытащила винтажную скатерть, которую нашла в шкафу. - Я стараюсь использовать вещи, которые принадлежат владельцу, потому что они дают ощущение подлинности. Иногда я беру напрокат медную утварь и аксессуары. Этим летом я присматриваю плетеную ивовую мебель. Я хожу на множество распродаж. - Она непроизвольно съежилась, когда подумала о винтажном сундуке, который позаимствовала для квартиры Рэнда. Он так хорошо смотрелся рядом с сервантом.
Она встряхнула скатерть, расстелила ее и добавила несколько простых деталей - кувшинчик с анемонами, которые сорвала на рассвете, когда выводила Баркиса, пару толстых кофейных чашек и клетчатую салфетку.
- По большей части это дым и зеркала. Для каждой недвижимости я пытаюсь представить, каким может быть идеальный владелец, и затем я создаю его фантазию. - Она сложила вчерашнюю газету и положила ее на стол. - Я работала над инвентаризацией в Гринбурге не так давно. Там был десятифутовый потолок, было где развернуться. Я сделала так, чтобы дом выглядел как жилище спортивного атлета.
- И?
- Квами Гилмер купил его в ту же неделю, как объявление оказалось на рынке. - Она забралась на стол, чтобы опустить занавески. Ткань была сухая и хрупкая от времени и от того, что ею не пользовались, и, когда она потянула за шнур, облако пыли слетело с занавесок, заставив Оливию чихнуть.
- Осторожней там, - предупредил он. - Стулья рассохлись. - Он подошел поближе, словно готовый поймать ее, если она будет падать.