Похоже, объяснения с клерком ни к чему не привели, Анатоль достал мобильный, стал кому-то звонить, потом выругался – пару-троечку крылатых слов я все же ухитряюсь читать по губам. Ну а затем, недовольно качая головой, направился ко мне. С шумом отодвинул стул, присел на самый краешек.
– Кэтрин, тут такое дело… – начал он и сбился. Пауза затягивалась, но я проявила выдержку. – Мне нужна машина. Срочно. Я здесь без машины, вы ведь знаете. Пытался заказать, взять в аренду, но с их швейцарской заторможенностью все надо делать заблаговременно. Они могут подогнать машину только завтра, а мне она нужна прямо сейчас, срочно. Не можете ли вы одолжить свою? На день, максимум на два.
Как-то это было не по-швейцарски, даже не по-французски. Скорее по-американски. Но американские простецкие привычки здесь, в вымуштрованной Европе, не поощряются. Впрочем, я космополитка да и сама не очень вымуштрована, я могла его понять. Но одолжить свой дорогущий "Порше"? Я, конечно, на многое готова ради друга, но и у самопожертвования имеются пределы.
Он заметил мое сомнение – а как же иначе, писатели должны быть наблюдательными.
– Знаю, так не очень принято, особенно здесь, но ситуация совершенно экстраординарная. Иначе бы я вас не утруждал.
– А что все-таки случилось? – Теперь, когда он оказался в моих цепких лапах, я могла дать волю любопытству.
– Конечно, я вам расскажу, – согласился он и придвинулся поближе. Меня, без сомнения, ожидала тайна. Я глотнула из бокала, но снова не почувствовала вкуса вина. – Дело в том, что мне только что позвонили, сообщили… – Я хотела спросить, кто, но сдержалась, побоялась спугнуть тайну. – В общем, меня разыскивают два человека, уже давно. – Ну надо же! Все-таки я была права, он без сомнения где-то набедокурил. – Я даже не знаю, кто они и что им нужно… – А вот это вы оставьте для других, милостивый государь. Например, для наивной швейцарской полиции.
– Поэтому вы и пытаетесь так энергично избежать с ними встречи? – все же не выдержала я.
– У меня, конечно, есть предположения, кто они, эти люди. Но так или иначе, я не желаю с ними встречаться.
– Так кто же они? – не выдержав, задала я вопрос в лоб.
– Вы удивитесь, – он даже улыбнулся, правда, несколько смущенно, – но они мои персонажи.
– Кто? – не поняла я.
– Персонажи. Герои одной из моих книг.
– Вас преследуют герои ваших книг?! – искренне поразилась я. Последовала пауза, я даже успела сделать еще один глоток – опять никакого вкуса. – Может быть, милый соавтор, вам требуется не простой автомобиль, а специализированный? – предположила я. – Называется "скорая психиатрическая помощь". Думаю, его можно подогнать незамедлительно даже в заторможенной Швейцарии. Главное, их там предупредить, что у пациента агрессивная паранойя и галлюцинации. Вы, кстати, не опасны для соседствующих с вами дам?
– Да нет, Кэтрин. – Наконец-то он засмеялся. – Я понимаю, в это трудно поверить, но меня действительно преследуют мои персонажи. Знаете, я когда пишу, часто использую реальных людей в качестве прототипов. Конечно, я не копирую их один к одному, многое изменяю, но факт в том, что в моих книгах порой присутствуют реальные люди под своими настоящими именами.
Я сделала еще один большой глоток – вкус уже не имел никакого значения.
– По-видимому, эти двое прочитали про себя в моей книге, и что-то их не устроило. Вот они и пытаются встретиться со мной, ищут меня, преследуют. Сейчас мне позвонили, сообщили, что они узнали, где я нахожусь, и направляются прямо сюда. Часа через два-три, думаю, заявятся.
– Ну и почему бы вам с ними не встретиться? К чему эта игра в кошки-мышки? Встретились бы, может, они ваши почитатели, хотят, чтобы вы им автограф дали. Вас разве не учили, что трудности надо встречать лицом к лицу?
– Чему меня только не учили, – отмахнулся Анатоль, а потом добавил: – Да не хочу я с ними встречаться. Знаете, от маниакальных фанатов всегда исходит потенциальная угроза. Нормальный мужчина не будет ездить по миру и преследовать другого мужчину. К тому же я человек достаточно замкнутый, мне не нужно лишнее общение. Мне легче избегать их, чем выяснять, что им надо.
Я не знала, как отреагировать. Но реагировать надо было:
– Да, странная история. Я не уверена, милый друг, что вы мне во всем чистосердечно признались, что ничего не утаили.
– Вы скоро сами сможете легко убедиться, дорогая Кэтрин. Они будут здесь, будут выспрашивать обо мне. Вы с ними сможете поговорить. К тому же я выписался из отеля, чтобы они меня здесь не поджидали.
Тут я подняла удивленно брови: он ведь, кажется, просил у меня машину, а сам выписался.
– Конечно я вернусь, – правильно истолковал он мое удивление, – и проживу здесь еще несколько недель, ведь надо закончить нашу книгу. Но вы им скажите, что я выписался и уехал в неизвестном направлении. Пусть ищут. Да и заодно расспросите, какое у них ко мне дело. Потом расскажете.
– То есть вы меня оставляете на линии огня, можно сказать, в качестве заложника? – уточнила я.
– Ну, что-то типа того, – согласился он и тут же добавил: – Так вы одолжите мне машину?
– Конечно, одолжу, – пожала я плечами. – Я надеюсь, вы умеете управлять автомобилем? Здешние горные дороги вам по силам?
– Да какая разница, машина ведь наверняка застрахована. – Видно было, что он расслабился, вот и начал шутить.
– Да я за вас беспокоюсь, мне ваша жизнь дорога, драгоценный вы мой. Кто же книгу допишет? Кстати, как продвигается сюжет? – Я подозвала официанта. – Передайте в гараж, чтобы мой автомобиль подогнали к выходу. Когда вам надо уезжать? – обратилась я к беглецу.
– Ну, с полчаса у меня еще есть, – кивнул он.
– Да, пусть подгонят не позже, чем через полчаса, – отпустила я официанта. – Надеюсь, вы эти полчаса проведете со мной? – снова перевела я взгляд на Анатоля.
– Конечно, – согласился он.
– Так как вам пишется? – снова заострилась я на творческом процессе.
– Тяжело, сложный текст. Взросление девочки, переход в подростковый возраст, первый сексуальный опыт, взаимоотношения с матерью, динамика этих взаимоотношений – трудная тема, особенно когда отводишь на нее всего несколько десятков страниц. Основной сюжет ведь, насколько я понимаю, еще впереди.
– Да, – согласилась я, – все еще только впереди.
– Да и любовник матери все усложняет, этот Влэд. Какой-то он неоднозначный получается. С одной стороны – подавленный, вечно виноватый, жалкий эмигрант, а с другой – в нем порой появляется живость, даже лихость. Как, например, на теннисном корте. А порой он вообще кажется опасным, затаившимся. Я ведь пишу с ваших слов, я сам еще не знаю продолжения. Что от вашего Влэда ожидать? Кто он – жертва или злодей? Я не знаю. Вы бы пояснили, чтобы я четче смог выписать его образ.
Теперь уже задуматься пришлось мне, вспоминая.
– Да он таким и был, неопределенным, – развела я руками. – А разве мы всегда одинаковые? Мы же разные, многогранные, и все зависит от того, какой гранью мы повернемся и как на нее упадет лучик света, как он отразится, как раскрасит. Да и потом, жизнь часто бьет, и те, кто прежде, как вы выразились, были лихими, от ее ударов порой становятся жалкими и подавленными. От потерь, которые несут прожитые годы.
– То есть нам не надо оттачивать образ? – переспросил Анатоль.
– Думаю, не надо. Он же утончается при заточке, – попыталась пошутить я, но похоже, неудачно. – Влэду было за сорок, когда ему пришлось начинать жизнь сначала, с нуля. К тому же кто знает, что он потерял, что оставил позади? Бывают потери, от которых невозможно оправиться, каким бы беззаботным человек ни был прежде.
– Ну что ж, пусть будет неопределенность образа, – согласился Анатоль. – Не всегда же все прописывать сразу.
Мы помолчали.
– Ладно, спасибо за машину. Я, пожалуй, поеду, – сказал после паузы мой соратник по литературной борьбе.
– Я надеюсь, вы все же вернетесь? Я не за машину переживаю, а за наше общее дело. Оно, как и любое дело, должно быть завершено.
– Вернусь, вернусь, – пообещал он и поднялся. – Завтра вернусь, самое позднее послезавтра. Надеюсь, они тут не останутся меня поджидать.
– Что же вы все-таки натворили, почему за вами охотятся? Не думаете же вы, что я поверила вашему объяснению?
– Скоро вы все узнаете из первых рук, – пообещал Анатоль. – И со мной, надеюсь, поделитесь.
Он уходил от меня в сторону ворот, где уже блестел мой шикарный кабриолет, а я думала, что он не менее неоднозначен, чем Влэд, мой таинственный мсье Тосс.
Дальше по расписанию у меня намечались сначала теннис, потом, после ланча, бассейн с последующим массажем. Но бассейн с массажем на сегодня, по-видимому, придется отменить, так как обещанное развлечение – явление преследующих Анатоля субъектов – назначено на полуденные часы, а пропустить такое удовольствие я просто не имела права.
Я вернулась в номер, переоделась для тенниса – коротенькие юбочки мы, конечно, оставим для молоденьких девушек и дамочек среднего возраста, меня красят только спортивные белые брюки да майка, не очень открывающая декольте. Что ж поделать, если каждый возраст имеет свою эстетику? И если они не совпадают, возраст с эстетикой (я-то насмотрелась на обнаженных сверх меры старушек да старичков в обтягивающих шортах), то это вызывает по меньшей мере жалость, а порой и брезгливость.
Ах, теннис! После того как я перестала привязываться к мужчинам, ты – моя единственная страсть. Конечно, нет ничего общего между мной "прошлой" и мной "настоящей". Раньше я вполне прилично играла. Сейчас же мне доступна только парная возня, но и на том спасибо, в мои года многие без посторонней помощи и передвигаться не могут. Но мастерство, как известно, не пропьешь, вот и мне не удалось. Ведь главное в теннисе – предвидение, умение читать соперника, а в предвидении я всегда была на высоте. Так что в здешних теннисных кругах меня ценит даже молодежь. Это я о тех, кому едва за шестьдесят. И правда, моя подрезка с бэкхенда весьма стабильна.
Пропущу описание теннисного матча, как и последующих двух часов. Главное, что к четырем я заняла наблюдательный пост на веранде, ожидая прибытия гостей. Впрочем, они все не появлялись, и я развлекала себя тем, что представляла, как должны выглядеть преследователи упорхнувшего пегаса Анатоля.
Мое воображение рисовало их типичными персонажами детективных сюжетов – коротко стриженными качками со следами преступного прошлого на грубых лицах. Видимо, сказались издержки американского воспитания и пристрастие к голливудским стандартам.
Но я полностью ошиблась. И вообще, приезжие меня разочаровали.
Во-первых, они прикатили не на большом блестящем автомобиле с затемненными окнами, как должны путешествовать мафиози. Нет, вместо него к воротам подъехал и, помявшись от неуверенности, вполз внутрь поскребанный и обшарпанный "Фольксваген" – на таких в либеральных европейских столицах колесят не менее либеральные интеллигенты.
Дальше – больше. Из "Фольксвагена", неуклюже складываясь пополам, вылез долговязый господин лет сорока, в очках, с короткой ухоженной бородкой клинышком, в твидовом пиджаке с кожаными заплатками на локтях, в помятых холщовых брюках. Он близоруко щурился и поправлял длинным толстым пальцем дужку очков на переносице. Такие неповоротливые экземпляры попадаются только среди немцев или голландцев, да и то в больших городах типа Берлина или Амстердама. Работают они либо в школе учителями, либо в крайнем случае адвокатами, защищая таких же, как они, либеральных интеллигентов от притязаний разведенных жен на их ограниченную, но регулярную зарплату.
В общем, вид первого из преследователей резко сдул искусственно раздутую интригу детективного сюжета.
Длинный немец-голландец обошел автомобиль и открыл дверцу с пассажирской стороны – из нее тут же высунулся ортопедический костыль, именно такой, какой рано или поздно ожидает меня. Конечно, я ожидала, что следом появится инвалид или, что еще хуже, матрона вроде меня. Но я опять ошиблась – уже который раз за один день.
Из машины вслед за клюкой, подпрыгивая на одной ноге и осторожно ступая на другую, довольно ловко для хромого выпрыгнул складный и ладный паренек. Настолько ладный, что я подумала: предела совершеству нет и моему Карлосу есть еще над чем поработать.
Обтягивающая белая майка без рукавов только подчеркивала гармонию тела, мышцы так и выпирали многочисленными квадратиками на животе, а бицепсы, трицепсы и прочие мускулы поражали эластичностью и не создавали образ качка-культуриста. Нет, казалось, что это белокурый Аполлон спустился с заоблачного Олимпа, и слова "изящество" и "грация" тут же завертелись в моей голове.
Правда, как оно всегда бывает, разочарование не заставило себя ждать. Ну конечно, проницательно сообразила я, перед нами типичная парочка типичного сексуального меньшинства, особенно если учесть обтягивающую безрукавочку молодого красавчика и сутулую нескладность долговязого герра адвоката.
Но жизнь опять внесла поправки в мои скороспелые выводы. Когда они подошли ближе, выяснилось, что красавчик уже не так молод, как казалось издали, ему хорошо за тридцать, да и вообще, он заметно потаскан – лицо усталое, с ранними морщинами, то есть на роль мальчика для услад либеральных адвокатов он не годится.
Опираясь на костыль и припадая на одну ногу, он вслед за долговязым последовал в отель, где они и остановились у стойки ресепшн. Пришлось встать и последовать за ними – там, в холле на кожаном кресле я и расположилась. Слышно было плохо, но все же кое-что из их разговора я разбирала.
– Какое вы назвали имя? – переспросила девушка за стойкой. Звали ее Патриция, но для близких друзей заведения вроде меня – просто Пэт.
– Нам нужен Энэтоли Тосс, – заново произнес длинный либерал, и я чуть не захлопала в ладоши – на сей раз знание жизни меня не подвело, он действительно был немцем, немецкий акцент я различаю с закрытыми глазами.
Пэт улыбнулась, качая отрицательно головой. Она всегда улыбалась, независимо от того, в какую сторону качалась ее голова.
– Постоялец под таким именем у нас на данный момент не зарегистрирован, – ответила она. – К тому же я все равно не могла бы вам помочь, мы не сообщаем информацию о наших гостях, если не получили от них специального разрешения.
– Не может быть! – искренне изумился немец. Но на этом его искренность закончилась: он заметно покраснел, напрягся и тут же попытался соврать: – Мы хорошие товарищи Энэтоли, он нам сам сообщил, что находится в вашем отеле.
Без сомнения, это была ложь во спасение, во всяком случае, во спасение меня, потому что наконец-то на моих глазах возникла и стала разрастаться интрига.
– Но, фройляйн, – нажал на Пэт немец, – герр Тосс ожидает нас. Вот, посмотрите мои документы, – тут он залез во внутренний карман твидового пиджака и достал какое-то удостоверение, – я Макс Вейнер, профессор Берлинского университета. А мой товарищ, вы, наверное, про него слышали, известный артист балета Роман Стоев. Он звезда, мировая знаменитость.
Тут Пэт зарделась, хотя я не была уверена, что она знала что-нибудь о Стоеве или о балете. А вот я, в отличие от нее, не только знала, но и видела Стоева на сцене – божественного, неповторимого. Все сразу встало на свои места – и Аполлон, и изящество, и даже хромая нога – я читала, что Стоев повредил ногу на репетиции. Впрочем, как писали, травма не серьезная, звезда пропустит всего лишь один сезон. Хотя мы, те, кто знает балетных не понаслышке, понимаем, что легкость и высота прыжка ему, увы, больше не гарантирована.
– Я понимаю, – тем временем снова засияла улыбчивая Пэт, – но к сожалению, ничем помочь не смогу. Извините. – И видимо, именно по ее дежурной улыбке, или же просто хорошо зная швейцарско-немецких девушек, которые, в отличие от девушек американских, если говорят "нет", то их уже ничем не проймешь, странная парочка сразу заметно сникла, стала рассовывать документы обратно по карманам и, разочарованная, отошла в сторону.
Там, в стороне, они постояли немного, помялись, переступая с ноги на ногу в заметной задумчивости. В принципе пора было удалиться, так сказать, не солоно хлебавши, но им невероятно повезло – на помощь им поспешила суховатая леди в возрасте, случайно оказавшаяся сидящей в кресле неподалеку. То есть я.
– Молодые люди, – приподнялась я с кресла, – простите меня, но я совершенно случайно подслушала ваш разговор. – Тут они взглянули на меня весьма неприязненно, как на докучливую старую каргу. Которой я, кстати, и являюсь. – Дело в то, что я имею удовольствие быть знакомой с мсье Тоссом.
Возникла немая сцена, их разочарованные лица тут же приобрели выражение льстивой учтивости, похоже было, что они сразу сильно меня полюбили. Хотя в искренности их чувств я все же сомневаюсь.
В любом случае наживку они проглотили, и теперь мне оставалось, как говорят любители-рыболовы, всего лишь подсечь. И я подсекла.
– Я хорошо знаю вашего друга, Анатоля Тосса. Он еще сегодня был здесь, мы разговаривали, но, к сожалению, часа три тому назад он отбыл.
Они переглянулись и направились ко мне. Я весьма дружелюбно им улыбнулась.
– Вы уверены, что это был именно Энэтоли? – задал вопрос долговязый в твидовом пиджаке.
– Во всяком случае, он мне так представился. Он прожил здесь недели три-четыре, но сегодня почему-то вдруг уехал.
Они снова переглянулись. В принципе, если бы я не знала, что один из них невинный профессор, а другой – не менее невинная балетная прима, можно было бы и испугаться – так мрачно и двусмысленно они переглядывались. Впрочем, в мои лета мужчин уже не боятся, это мужчины боятся моих лет.
– Может быть, мы перейдем на террасу, сядем за столик? – предложила я.
– Конечно-конечно, – закивали они, соглашаясь, и почетным караулом обступили меня с двух сторон – длинный и сутулый шел впереди, раненый артист балета хромал сзади.
Мы расселись, тут же подскочил расторопный официант Франсуа, мне самое время было выпить чашку зеленого чая, он, как известно, предохраняет от старческого слабоумия, которого в моем возрасте следует опасаться. Двое моих кавалеров попросили по бутылочке "Перье" – ну, артисту трезвость не помешает, а вот почему бы не выпить долговязому? Ах да, он же за рулем. Значит, догадалась я, раз он не пьет, то собирается скоро уезжать. Что меня вполне устраивало.
– Так вы уверены, что это был Энэтоли? – повторил профессор, почему-то ударяя имя моего соавтора на второе "э".
– Знаете, друзья, – изобразила я кокетливую улыбку, – я и в себе не всегда уверена, не то что в молодых мужчинах.
– Zeig ihr das Foto, – сказал тот, кто назывался Стоевым, тому, кто назывался Вейнером. На вполне, как ни странно, приличном немецком. Которым, к слову сказать, я сама довольно сносно владею. Впрочем, я не собиралась щеголять всеми своими лингвистическими познаниями. Более того, я продемонстрировала полное невежество по отношению к родному языку Гете и Рильке.