Болота не опасны, если держаться возвышенностей. Поэтому, еще раз подвязав повыше юбку и поплотнее закутав плечи шалью, Мэри упорно шла вперед, осторожно прощупывая землю в сомнительных местах и избегая травяных кочек, которые мягко оседали под ногой. То, что она выбрала дотоле неизвестное направление, стало ясно уже через первые несколько миль, когда дорогу Мэри внезапно преградил ручей, который она не проходила по пути туда. Идти вдоль берега значило снова попасть в низину и в болота, и девушка отважно перешла его вброд, промокнув выше колен. Мокрые туфли и чулки ее не беспокоили; Мэри считала, что ей повезло: ручей оказался не так глубок, и ей не пришлось плыть, полностью погружаться в воду. Теперь земля перед ней как будто поднималась, и это было к лучшему: путь стал надежней, и она смело шла по холмистой возвышенности. Дорога показалась девушке бесконечной, но наконец она вышла на проселочную дорогу, ведущую вперед и слегка сворачивавшую вправо. Здесь, по крайней мере, время от времени встречались следы, а где могла проехать телега, там могла пройти и Мэри. Худшее осталось позади; теперь, когда опасность миновала, она почувствовала себя слабой и бесконечно усталой.
Девушка едва передвигала ноги, тяжелые, как будто вовсе ей и не принадлежавшие. У нее возникло такое ощущение, как будто глаза вдруг провалились куда-то внутрь головы. Она брела вперед, повесив голову и опустив руки, думая о том, что вид высоких серых труб трактира "Ямайка", быть может, впервые за все время их существования, будет для нее отрадой и утешением. Дорога стала шире, ее пересекла другая, и Мэри некоторое время стояла в нерешительности на перекрестке, раздумывая, какой путь выбрать. И в этот момент она услышала доносившееся из темноты слева от нее дыхание лошади, тяжелое, как будто всадник скакал очень долго.
Копыта глухо стучали о торф. Мэри ждала посреди дороги, ее нервы напряглись как струна (слишком уж внезапно все произошло), и вот лошадь появилась перед нею из тумана, с седоком на спине, и эти две призрачные фигуры казались нереальными в тусклом свете. Всадник свернул, увидев Мэри, и натянул поводья, чтобы не наехать на нее.
- Эй, - крикнул он, - кто здесь? Что-нибудь случилось?
Он вгляделся в нее с высоты седла и удивленно воскликнул:
- Женщина! Как и зачем вас сюда занесло?
Мэри схватилась за уздечку и успокоила норовистую лошадь.
- Не могли бы вы указать мне дорогу? - попросила она. - Я забрела далеко от дома и безнадежно заблудилась.
- Спокойно, - сказал незнакомец лошади. - А ну, стоять! Откуда вы? Конечно, я постараюсь помочь вам.
Голос у него был тихий и мягкий, и Мэри поняла, что перед ней, должно быть, человек из господского сословия.
- Я живу в трактире "Ямайка", - ответила она и тут же пожалела о своих словах. Теперь, конечно, всадник ей не поможет; самого этого названия достаточно, чтобы он хлестнул лошадь и предоставил девушке самой отыскивать себе дорогу. Дура она, что это брякнула.
Незнакомец с минуту помолчал, как она и ожидала, но когда заговорил снова, голос его не изменился, а остался таким же спокойным и мягким.
- Трактир "Ямайка", - повторил он. - Боюсь, что вы сильно сбились с пути. Вам нужно было идти в противоположном направлении. Знаете, вы сейчас находитесь по другую сторону холмов Хендра.
- Мне это ни о чем не говорит, - ответила Мэри. - Я никогда здесь раньше не бывала; очень глупо с моей стороны отправиться так далеко зимой после полудня. Я была бы очень благодарна, если бы вы указали мне правильный путь, а раз я на большой дороге, то быстро доберусь домой.
Некоторое время незнакомец рассматривал ее, а затем соскочил с седла на землю.
- Вы устали, - сказал он. - Вам больше и шагу не сделать. А главное - я вам не позволю. Мы недалеко от деревни, и вы туда поедете верхом. Дайте-ка мне вашу ножку, и я помогу вам сесть.
Через минуту Мэри была в седле, а всадник стоял внизу, держа уздечку.
- Так лучше, правда? - спросил он. - Вы, должно быть, проделали долгий и неприятный путь по пустошам. Ваши туфли промокли насквозь, и подол платья тоже. Вы отправитесь ко мне, обсушитесь, немного отдохнете, поужинаете, а потом я сам отвезу вас в трактир "Ямайка".
Незнакомец говорил очень заботливо, но при этом спокойно и властно, так что Мэри вздохнула с облегчением, отбросив на время все тревоги и с удовольствием доверившись ему. Он собрал поводья так, чтобы девушке было удобно, и тут она увидела его глаза, смотревшие на нее из-под полей шляпы. Это были странные глаза: прозрачные, как стекло, и так бледно окрашенные, что казались почти белыми; Мэри никогда прежде не встречалась с такой игрой природы. Эти странные глаза пристально смотрели на нее и проникали вглубь, как будто самые мысли ее невозможно было спрятать, и Мэри почувствовала, что слабеет перед ними и сдается; и ей стало все равно. Волосы, спрятанные под черной широкополой шляпой, тоже были совсем белые, и Мэри в некотором недоумении уставилась на незнакомца, ибо на лице его не было морщин, и голос тоже не казался голосом пожилого человека.
Затем, несколько смутившись, девушка поняла, в чем дело, и отвела глаза. Перед ней был альбинос.
Незнакомец снял шляпу и обнажил перед нею голову.
- Пожалуй, мне лучше представиться, - сказал он с улыбкой. - Сколь ни странны обстоятельства нашего знакомства, следует соблюдать правила. Меня зовут Фрэнсис Дейви, и я викарий из Олтернана.
Глава седьмая
Дом викария оказался на редкость мирным, и еще было в нем что-то странное, но Мэри не могла выразить эту странность словами. Он был похож на дом из старой сказки, обнаруженный ее героем однажды летним вечером; вокруг него должен стеной расти терновник, сквозь который герой ножом прокладывает себе дорогу и попадает в целое море невиданных цветов, которых не касалась человеческая рука. Гигантские папоротники должны были бы толпиться здесь под окнами, и еще - белые лилии на высоких стеблях. В сказке по стенам должен был виться плющ, преграждая вход, и сам дом должен был спать тысячу лет.
Мэри улыбнулась своей фантазии и еще раз протянула руки к очагу. Тишина была ей приятна: она смягчала усталость и прогоняла страх. Это был другой мир. В трактире "Ямайка" тишина казалась давящей и чреватой злобой; комнаты, которыми не пользовались, пахли запустением. Здесь было по-другому. Комната, в которой она сидела, обладала спокойной безликостью гостиной, в которой бывают по вечерам. Мебель, стол в центре, картины на стенах были похожи на спящие вещи, на которые случайно наткнулись в полночь. Когда-то здесь жили люди - счастливые, мирные люди: старые приходские священники со старинными книгами под мышкой; а там, у окна, седая женщина в синем платье, ссутулившись, вдевала нитку в иголку. Все это было очень давно. Теперь все эти люди покоятся на кладбище за церковной оградой, и их имена невозможно разобрать на изъеденном лишайником камне. Когда они ушли, дом погрузился в себя и затих, и человек, который жил здесь теперь, постарался, чтобы личные особенности тех, кто ушел, остались неизменными.
Мэри наблюдала, как хозяин накрывает стол для ужина, и думала, как мудро он позволил себе погрузиться в атмосферу дома; другой человек, возможно, стал бы болтать или стучать чашками, пытаясь развеять напряженную тишину. Ее взгляд блуждал по комнате, и девушка принимала как должное стены без обычных картин и рисунков на библейские темы, полированный письменный стол без бумаг и книг, которые в ее представлении ассоциировались с комнатой священника. В углу стоял мольберт, а на нем незаконченный холст: пруд в Дазмэри. Он был изображен в серый пасмурный день: вода лишена всякого блеска, серо-голубая, без ряби. Сцена привлекла взгляд Мэри и зачаровала ее. Девушка ничего не понимала в живописи, но в картине ощущалась сила, и она почти чувствовала дождь на своем лице. Должно быть, викарий следил за направлением взгляда гостьи, потому что подошел к мольберту и повернул картину обратной стороной.
- Не смотрите сюда, - сказал он. - Это было сделано наспех, и у меня не было времени закончить. Если вам нравятся картины, вы увидите кое-что получше. Но прежде всего я собираюсь накормить вас ужином. Не вставайте с кресла. Я придвину стол к вам.
Для девушки оказалось в новинку, что ей прислуживают, но хозяин делал это так спокойно, не выставляя своей заботы напоказ, что это казалось естественным, обычным явлением и нисколько не смущало Мэри.
- Моя прислуга Ханна живет в деревне, - пояснил викарий. - Она уходит каждый день в четыре часа. Я предпочитаю одиночество. Мне нравится ужинать одному, и потом, я могу сам выбрать удобное время. К счастью, Ханна сегодня сделала яблочный пирог. Надеюсь, его можно есть; вообще-то она печет не ахти как.
Викарий налил гостье чашку дымящегося чая и добавил туда полную ложку сливок. Мэри все еще не могла привыкнуть к его белым волосам и бесцветным глазам, составлявшим столь резкий контраст с его голосом, причем черное платье человека духовного звания делало их еще более приметными. Девушка все еще чувствовала усталость и немного стеснялась в непривычной обстановке, и хозяин уважал ее потребность в тишине. Мэри поглощала ужин и время от времени поглядывала на викария из-за чашки с чаем, но тот, казалось, сразу же чувствовал это, ибо тут же обращал на нее взгляд своих холодных белых глаз - словно безлично-пронзительный взгляд слепого, - и она снова принималась смотреть через его плечо на желто-зеленые стены комнаты или на мольберт в углу.
- Провидению было угодно, чтобы я наткнулся на вас сегодня вечером на пустоши, - сказал хозяин наконец, когда гостья отодвинула тарелку и снова погрузилась в кресло, подперев ладонью подбородок. Тепло комнаты и горячий чай навеяли на Мэри дремоту, и его мягкий голос доносился до нее издалека.
- Моя работа иногда приводит меня в самые отдаленные дома и фермы, - продолжал викарий. - Сегодня днем я присутствовал при рождении ребенка. Он будет жить, и его мать тоже. Они смелы и безрассудны, эти люди пустоши. Вы могли и сами это заметить. Я их глубоко уважаю.
Мэри нечего было сказать в ответ. Компания, которая собиралась в трактире "Ямайка", не вызывала у нее уважения. Она удивлялась, откуда берется запах роз, заполнивший воздух в комнате, и тут наконец заметила чашу с засушенными лепестками на столике за своим креслом. Затем хозяин заговорил снова, голосом, по-прежнему мягким, но с неожиданной настойчивостью.
- Почему вы бродили по пустоши сегодня вечером?
Мэри заставила себя проснуться и посмотрела ему в глаза. Они глядели на нее с бесконечным сочувствием, и она жаждала злоупотребить их милосердием.
Девушка и сама удивилась, услышав вдруг свой голос, отвечающий викарию.
- Я оказалась в ужасном положении, - сказала она. - Иногда мне кажется, что я стану, как моя тетя, и тоже выживу из ума. Вы, наверное, разное слышали здесь, в Олтернане, но только пожали плечами и подумали: "Что за ерунда?". Я пробыла в трактире "Ямайка" не больше месяца, а кажется, будто уже двадцать лет прошло. Меня очень беспокоит тетя; если бы только я могла ее увезти! Но она не оставит дядю Джосса, как бы тот с ней ни обращался. Каждую ночь, отправляясь спать, я думаю: "А вдруг я проснусь и услышу шум повозок?" В первый раз их было шесть или семь, и они привезли тюки и ящики, которые эти люди сложили в запертой комнате в конце коридора. Той ночью убили человека; я видела, что внизу с балки свисает веревка… - Мэри замолчала на полуслове, и жар бросился ей в лицо. - Я никогда никому об этом не говорила, - продолжала она. - А вот теперь вырвалось, но это меня не удивляет. Я больше не могла держать это в себе. И все-таки - я не должна была говорить. О Боже, что я натворила!
Некоторое время викарий не отвечал. Он дал девушке опомниться, а потом, когда она пришла в себя, заговорил мягко и медленно, как отец, который успокаивает испуганного ребенка.
- Не бойтесь, - сказал он. - Ваш секрет будет сохранен; никто об этом не узнает, кроме меня. Знаете, вы очень устали, и это я виноват, что привел вас в теплую комнату и заставил поесть. Вот вас и разморило. Я должен был уложить вас в постель. Вы, наверное, провели на пустоши много часов, а отсюда до "Ямайки" путь рискованный: трясина опасней всего в это время года. Когда вы отдохнете, я отвезу вас назад в двуколке и сам объяснюсь за вас с трактирщиком, если хотите.
- Ах нет, не надо, - быстро возразила Мэри. - Если дядя заподозрит хотя бы половину из того, что я сегодня сделала, он убьет меня, и вас тоже. Вы не понимаете. Он отчаянный человек, он ни перед чем не остановится. На худой конец я могу попытаться залезть в окно своей спальни через навес над крыльцом и так попасть в дом. Дядя ни за что не должен узнать, что я здесь была и, вообще, что я вас видела.
- Не кажется ли вам, что ваше воображение слишком разыгралось? - спросил викарий. - Понимаю, что рискую показаться черствым и холодным, но сами знаете, сейчас девятнадцатый век, и люди не убивают друг друга без причины. Я уверен, что имею такое же право везти вас по королевской дороге, как и ваш дядя. Если уж у нас пошел такой разговор, то не кажется ли вам, что лучше рассказать мне всю историю с самого начала? Как вас зовут, и почему вы живете в трактире "Ямайка"?
Мэри взглянула в бледные глаза на бесцветном лице в ореоле стриженых белых волос и опять подумала, каким странным капризом природы был этот человек, которому, возможно, двадцать один год, а возможно, и все шестьдесят. Однако он своим мягким убедительным голосом мог заставить Мэри выдать все тайны её сердца, если бы ему пришло в голову порасспрашивать. Она могла доверять ему; по крайней мере в этом девушка была уверена. И все же она медлила, перебирая в уме слова.
- Ну же, - сказал викарий с улыбкой. - В свое время я слышал немало исповедей. Не здесь, в Олтернане, а в Ирландии и в Испании. Ваша история покажется мне не такой странной, как вы думаете. На свете есть другие миры, помимо трактира "Ямайка".
Его слова успокоили и немного смутили Мэри. Ей показалось, будто он, несмотря на весь свой такт и доброту, смеялся над ней и в глубине души считал истеричной девчонкой. И Мэри очертя голову принялась сбивчиво и несвязно рассказывать ему все, начиная с того первого субботнего вечера в баре, а потом вернулась к тому, как она попала в трактир. Ее история звучала вымученно и неубедительно даже для нее самой, знавшей, что она правдива, а ее непомерная усталость затрудняла рассказ, так что Мэри все время не хватало слов, и она замолкала, чтобы подумать, а затем снова возвращалась к рассказу и повторялась. Викарий терпеливо выслушал ее до конца, ничего не говоря и не задавая вопросов, но девушка все время чувствовала, как его белые глаза наблюдают за ней, и еще у него была привычка время от времени сглатывать; она инстинктивно ощущала, когда это будет, и ждала. Страх, который девушка испытала, страдание и сомнение, облеченные в слова, звучали в ее собственных ушах как несуразная выдумка перевозбужденного ума, так что разговор в баре между ее дядей и незнакомцем превратился в путаную бессмыслицу. Мэри скорее чувствовала, чем видела, что викарий ей не верит, и в отчаянной попытке смягчить свою казавшуюся теперь глупой и слишком цветистой историю превратила своего дядю, главного злодея, в обыкновенного сельского пьяницу и забияку, который бьет жену раз в неделю, а сами повозки предстали в ее рассказе не более опасными, чем тележка посыльного, едущего ночью со срочным грузом. Утренний визит сквайра из Норт-Хилла выглядел убедительно, но пустая комната ослабила интригу, и единственной частью рассказа, которая звучала более или менее правдиво, осталось то, как Мэри вечером заблудилась на пустоши.
Когда она закончила, викарий встал со стула и принялся ходить по комнате. Он тихо, едва слышно насвистывал, играя с оторванной пуговицей на сюртуке, висевшей на нитке. Потом он остановился у очага, спиной к огню, и посмотрел на нее - но Мэри ничего не могла прочесть в его глазах.
- Конечно, я вам верю, - сказал хозяин, помолчав с минуту. - У вас лицо честной девушки, и вы не похожи на истеричку. Но ваша история не прошла бы в зале суда - по крайней мере, в том виде, как вы ее сейчас рассказали. Она слишком похожа на сказку. И вот еще что: все мы знаем, что контрабанда - это позор и беззаконие, но она процветает по всей стране, и половина должностных лиц имеет от этого выгоду. Вас это шокирует, не правда ли? Но уверяю вас, это правда. Будь закон строже, порядка было бы больше, и гнездышко вашего дяди в трактире "Ямайка" давно бы уже уничтожили. Я пару раз видел мистера Бассата и думаю, что он человек честный, но, между нами говоря, немного глуповат. Он побушует, погрозится, но и только. Вряд ли я сильно ошибусь, если скажу, что о своей утренней экспедиции он будет помалкивать. На самом деле судье незачем было входить в трактир и обыскивать комнаты, и если станет известно, что он это сделал и, как ни старался, ничего не нашел, Бассат сделается посмешищем для всей округи. Хотя одну вещь я могу вам сказать: его визит напутает вашего дядю, и тот на некоторое время затаится. Пока что никаких повозок у трактира "Ямайка" появляться не будет. Думаю, вы можете быть в этом уверены.
Мэри слушала его рассуждения с некоторым недоверием. Она надеялась, что викарий ужаснется, раз уж он признал ее историю правдивой; но, по-видимому, она его совершенно не взволновала, он считает, что подобное в порядке вещей.
Хозяин, должно быть, заметил разочарование на лице гостьи, потому что снова заговорил.
- Если хотите, я мог бы повидаться с мистером Бассатом, - сказал он, - и изложить ему вашу историю. Но если он не сможет поймать вашего дядю на месте преступления, с повозками во дворе, шансов осудить его будет очень мало. Вот что я хочу заставить вас понять. Боюсь, что это звучит весьма неутешительно, но положение трудное со всех точек зрения. И опять же, вы не хотите впутывать в это дело вашу тетю, но я не вижу, как этого можно избежать, если дело дойдет до ареста.
- Так что же, по-вашему, мне делать? - беспомощно спросила Мэри.
- На вашем месте я бы подождал, - ответил викарий. - Продолжайте внимательно следить за дядей, и когда повозки действительно снова появятся, можете сразу же сообщить об этом мне. Тогда мы вместе постараемся решить, как лучше поступить. Конечно, если вы почтите меня вашим доверием.
- А как же пропавший незнакомец? - спросила Мэри. - Его убили. Я уверена. Неужели вы хотите сказать, что с этим ничего нельзя поделать?
- Боюсь, что нет, если только не найдут тело, что в высшей степени маловероятно, - сказал викарий. - В конце концов, вполне возможно, что никого вовсе и не убивали. Простите, но я думаю, что вы позволили воображению завести вас слишком далеко. Вспомните, вы ничего не видели, кроме куска веревки. Если бы вы действительно видели этого человека мертвым или хотя бы раненым - ну, тогда это совсем другая история.
- Я слышала, как мой дядя ему угрожал, - настаивала Мэри. - Разве этого недостаточно?
- Дитя мое, люди угрожают друг другу каждый божий день, но за это не вешают. Теперь слушайте меня. Я ваш друг, и вы можете мне доверять. Если вы когда-нибудь будете хоть чем-нибудь обеспокоены или расстроены, я хочу, чтобы вы пришли и рассказали мне об этом. Судя по вашему сегодняшнему поступку, вы не боитесь ходьбы, а до Олтернана всего несколько миль по большой дороге. Если вы придете и не застанете меня дома, здесь будет Ханна, и она о вас позаботится. Ну как, договорились?
- Я вам очень благодарна.
- А теперь надевайте чулки и туфли, а я пока пойду в конюшню за двуколкой. Я хочу отвезти вас обратно в трактир "Ямайка".