Человек сложнее бабочки. Но некоторые бабочки способны ощутить другую, принадлежащую к её виду, за три километра. Если верить эпосу, наши предки чувствовали другого человека, своего товарища за многие вёрсты, даже в пургу. У русских тоже есть сказки про братьев, которые расстались, и один вдруг ощутил – с другим беда.
Это не вымысел. Это наверняка было в действительности. Но мы постепенно многое утратили, потеряли ориентиры в мире, окружили себя техникой, удобствами. И здоровье, кстати, на том теряем.
Древний марийский воин знал: если ему плохо, если его покидают силы, надо идти к дубу, чтобы обрести их снова. Женщины шли к липе, самые молодые – к берёзке.
И знали другое: чтобы жизнь продолжалась, ничему вокруг нельзя приносить беды. Этому учили мифы – о великом боге Кугу Юмо, о боге судьбы Пюрышо, о Шочинаве – богине рождения, продолжения рода.
Под страхом того, что покарает природа, запрещалось рубить леса на возвышенных местах, возле рек. Иначе снимались с места пески, пропадала вода. У родника специально сажали ольху – его покровительницу, у берега – иву. Человек, случайно сгубивший дерево у воды, должен был вместо него посадить несколько, иначе его изгоняли односельчане. Они из-за него просто могли остаться без воды. Испортить воду чем-то было просто немыслимо – мы узнали, изучая фольклор, что муж мог отказаться от жены, если она стирала бельё прямо в речке или в озере. Стирать полагалось в особой заглублённой деревянной колоде недалеко от берега. А если так просто, в речке – это могло прогневить Вюд-Аву, мать воды. И всё – она лишала удачи в рыбной ловле или вообще губила в пучине.
Вы вот улыбнётесь, а Вюд-Аву полагалось задабривать и угощать.
Считалось, что она любит кашу с дорогой в ту пору солью. Вот такую кашу мариец для неё варил и вечерами привозил на лодке, бросал в воду.
Это – чтобы она была к нему благосклонна. И Вюд-Ава обычна ему потом не отказывала. Именно на то место, куда ей привозили это угощение, она посылала косяк рыбы.
У воды могли быть и другие грозные покровители. Рассказывается, что в Большой Кокшаге утонул марийский "царь" – так его называют. И он был превращён в щуку. Это огромная, грозная рыба, которая наказывает, губит рыбаков, если они начинают на реке промышлять варварски. А про стерляжьего царя в Суре слышали? Мы записали рассказы о том, что в него превратился правитель Цепеля Аланза или Алоша, по-разному его называют. Он тоже утонул, а, возможно, и был утоплен – и стал править в мире рыб. Кому он явится, тот может бросать навсегда ловлю стерлядки – он больше никогда её не поймает.
А звери, а птицы?
Марийцы исстари поклонялись утке. Говорят: гуси спасли Рим. Утки, если верить мифу, спасли весь марийский народ. В древние времена, когда по всей вероятности, сильно потеплело и начала таять мерзлота, поплыло всё, что могло плыть. Вся земля была залита водой – так казалось. И люди – рассказывает миф – брели по затопленной земле и не могли найти сухого места. Вот тогда путь им указала утиная стая. Люди знали – там, куда летят эти птицы к вечеру, обязательно есть мелководье, берег.
Утка – родительница мира. Именно она стала женой великого древнего бога грома Укко и снесла огромное яйцо – землю. Видите – было такое убеждение, что земля круглая… Невесту в свадебных песнях у марийцев величают утицей, ей воздают славу как существу, которому предстоит участвовать в великом и вечном деле спасения и воспроизводства мира. И во многих русских песнях в вашей Нижегородской области, кстати, мы встречаем именно слово "утушка", а не более традиционное "лебёдушка". В марийском танце есть утиные движения. А древнее украшение марийских женщин имело вид подвесок – металлических утиных лапок.
Покровитель и воплощение мужчины – медведь. Кстати, даже слова, их обозначающие, в марийском языке генетически близки. Русское название медведя "мишка" заимствовано из финно-угорских языков. Была целая система медвежьих праздников – этих животных чествовали. Во время одного такого праздника люди наряжались медведями и обходили дома односельчан, пели, желали им добра и получали от них подарки, люди и звери свои добрые отношения, свой мир на следующий год.
А медведь – существо, требующее к себе уважения, равное человеку. Помните сказку про медведя на липовой ноге. Она есть и у марийцев. Это древняя охотничья притча, и смысл её прост: подлость в отношении к зверю наказывается в точности так же как подлость – к человеку. Старик отрубил ногу у медведя, когда тот спал, вот и поплатился за свою бесчестность.
Медведепоклонники успешно воевали с новгородцами, чувствовали себя хозяевами своих лесов, когда сюда заплывали на своих лодках воинственные ушкуйники. Не с тех ли пор сохранилась детская игра – помните: "А медведь не спит – всё на нас глядит".
Может быть, представления о медведе напомнили вам то, что вы читали об индейцах? Что же – они древни до такой степени, что возникнуть могли ещё до того, как предки индейцев посуху перешли современный Берингов пролив и обжили Американский континент. В сущности все мы потомки одного народа…
На гербе Йошкар-Олы лось. И это ещё один оберегатель марийской земли. Есть миф о том, что первые сотворённые богом Укко мужчина и женщина в начале своего пути по земле встретили лося.
Вот я возвращаюсь домой издалека и очень остро ощущаю границу нашей земли. Мы называем её Марий Эл – это название придумали не политики, а народ, причём много веков назад – Марийская Родина. И это ощущаешь и за окнами поезда или автобуса, и даже с самолёта. Только что было разорённые, загубленные леса, изрезанные оврагами поля, мутные реки, из-под ферм тёк навоз.
И вот наш лесной край. Кажется: всё тут нетронутое. А люди-то живут здесь давно, как и на окрестных землях.
Среди связей между людьми и миром природы, между поколениями людей есть познанные и непознанные. Но то, что мы не знаем, не становится от этого менее реальным.
И я, старый человек, чувствую себя первоклассником перед громадой опыта, который накоплен моим народом за тысячелетия".
* * *
В ночь на восьмое марта 1998 года я проснулся от ощущения полного ужаса в вагонном купе, где никого, кроме меня не было.
Поезд стоял на маленькой станции среди леса под холодным звёздным небом.
Карны Комбо. Гусиная дорога.
Так по-марийски называется Млечный Путь.
Добрые гуси летят осенними ночами в неведомые страны. И знают – они не последние на этой дороге. Кто-то отстанет, кому-то не хватит сил. Кому-то вести стаю на будущий год – все ли вернутся? И потому они в полёте выщипывают пух. И потом он летает где-то там, в невозможной вышине, как след цепочки гусей.
А может быть, гуси оставляют след для того, чтобы сами они смогли найти дорогу назад, потом, весной?
* * *
Виталий Александрович тяжело болел последние месяцы. Осенью он уверял меня, что ходит лечиться к дубу, и это помогает. Он прислоняется к дереву спиной и чувствует, как дерево делится с ним своей силой, особенно, если с ним хорошо разговариваешь.
Я понял, что с Акцориным произошло непоправимое.
А в середине дня, когда вдруг зашла о нём речь, и сами собой помимо моей воли вырвались две фразы в прошедшем времени. Напугался: что я натворил. Но почувствовал: это правда.
Спустя несколько дней коллега, вернувшийся из Йошкар-Олы, привёз мне горькую новость. И когда он вошёл в комнату, я уже отчего-то знал, что именно он скажет.
* * *
Акцорина не стало 7 марта 1998 года.
В день похорон в ту маленькую квартиру, где он жил один, пришло, вероятно, много людей. И совершенно посторонних тоже. И потом, когда родственники стали разбирать всё, что осталось в доме после учёного, они не смогли найти его чёрный дипломат с бумагами.
Мало ли что пропадает в такой момент – подобные истории, к сожалению, могут вспомнить многие из нас. Но те, кто знал о чёрном дипломате, поняли: исчезло куда большее, чем ценный предмет. Исчезла древняя история марийского народа, которую Виталий Акцорин писал несколько десятилетий. Причём, вероятно, невосполнимо.
Это была главная книга его жизни – дописанная до конца или нет, сказать было трудно.
В этой книге жила древность Лесного Заволжья: в ней находили объяснения удивительные истории, которые наполняли марийский фольклор и эхом отзывались в рассказах русских соседей. Я это знал, потому что слушал его рассуждения.
В деревнях мне случалось записывать рассказы о крылатом неуязвимом народе-воине овда: после боя эти люди могли вытрясти из пояса, из одежды то железо, которое летело в них и должно было пронзить, убить.
Книга объясняла: это могли быть соседи марийцев – люди харинской культуры, предки коми-зырян. Их кузнецы ещё в VI веке делали не только простые железные оружия, но и панцири. И такое снаряжение, конечно, удивляло современников, рассказы о нём передавались из поколения в поколения, становясь всё чудесней.
По объяснениям Акцорина я знал, что Курык Кугу Енг – Великий Горный Человек с Вятки, пугающий уже одним своим загадочным именем, был не только кереметем, таинственным земным духом, но и вполне реальным, земным историческим лицом. И вероятно, это он увёл марийцев в тайгу с Волги, с озера Кабан, с того места, где вскоре была основана Казань, и этим спас он пагубных стычек с другими людьми, претендовавшими на эти края. Мне приходилось слышать о деревне Одошнур на самом севере области, что там живут "другие люди". И Акцорин мне как-то раз это подтвердил: он записал рассказ о том, что предки жителей Одошнура пришли в этот край с востока, по реке Пижме – и это были потомки людей Кукарки. А вот в остальные окрестные деревни Тоншаевского района марийцы отступили с запада, с берега Ветлуги.
Виталий Александрович приоткрывал этот давно забытый мир в наших длинных вечерних разговорах, он умел убеждать, опирался на свои поистине энциклопедические гуманитарные знания – археологические, источниковедческие, этнографические, лингвистические. И любил повторять: "В фольклоре нет места фантастике. Если нам что-то кажется фантастичным, значит, мы просто не поняли, о чём идет речь".
По сути всё это должно было быть в его докторской диссертации.
Но по мере того, как работа писалась, Акцорину давали ясно понять: защитить он её просто не сможет. И совсем не потому, что он отступал от каких-то идеологических установок. Нет, исследование уводило его всего-навсего в сторону от того, что казалось проблемой столичным институтам – держателям диссертационных советов. На здоровье изучайте фольклорные жанры, вопросы типологии, герменевтики текста, наследие и жизнь собирателей фольклора прошлого. Но Акцорин замахивался на то, что не вписывалось в представления о фольклористике как науке. С помощью материала народного творчества он рассчитывал поучаствовать в решении ключевых вопросов этногенеза в Поволжье, истории народа. Значит, брался за научную задачу совсем не фольклористическую, а уводившую куда-то в иные сферы… Зачем ему это? Занимался бы какими-нибудь хорошо понятными вещами. А такое специалисты-корифеи не понимали и принимали.
Но он всё равно писал исследование – уже просто как монографию, не претендующую на то, чтобы помочь присуждению автору следующей учёной степени – докторской.
Рукопись, над которой работал Виталий Александрович, должна была впервые объяснить многое из того, что волновало и учёных, и просто любознательных людей, прикоснувшихся к марийскому фольклору, к истории поволжских народов. А просить её почитать – законченную или незаконченную – я никогда не решился бы.
* * *
Мы много говорили в те вечера с Акцориным и о его жизни.
Она у Виталия Александровича, родившегося 17 июля 1930 года в деревне Берёзово-Шимбатрово, совсем рядом с берегом Волги, в Горномарийском районе Марийской республики, может быть, была и не богата внешними событиями, но по-своему очень ярка.
Сын крестьянина, он, рано остался без отца. И хорошо запомнил его последние слова: отец велел ему учиться столько, сколько получится.
Сказать, что военное детство в марийской деревне было трудным, – вероятно, не сказать, ничего. На плечи подростков легла самая разнообразная, немеряная работа.
Он вспоминал – несколько раз его жизнь буквально висела на волоске. Однажды врач развёл руками, констатируя двустороннее тяжёлое воспаление легких. Но спасла мать: она знала древний рецепт марийских знахарей. И самое страшное воспоминание его жизни – в последнюю военную зиму он возвращался поздно вечером из соседней деревни Емангаши из клуба со своей любимой гармонью. Не вот как далеко идти – какой-то километр. Но – через овраг и полем. Дорогу на склоне переметает, ступать по снегу тяжело.
И поздно вечером в поле его окружили волки, всегда лютующие среди большого народного горя. У марийцев есть такое поверье: во время войны среди этих зверей, шастающих ночами между селами, появляются особенно большие и беспощадные – с густой шерстью на шее, потому их называют гривастыми.
– Ты представляешь, как это было: это война шла, ночь, зима, а я был парень лет пятнадцати, – вспоминал он. – У меня гармонь была. И я чувствую – сзади меня идут волки. А я посреди поля. И уже никуда не побежишь. Я остановился. Волки ко мне подошли. Встали вот так. И я думаю – всё… Ну, всё – так всё! Я снял с плеча гармонь, и, думаю, буду играть. И заиграл вот такую марийскую, грустную… И я гляжу, они стоят и не нападают на меня – вот что. Я другую начал играть, вот эту… Чудо!..
Виталий Александрович остановился в своём рассказе, подошёл к шкафу и снял сверху гармонь – ту самую…
– Они постояли и ушли, волки.
В старину люди верили, что: есть такая музыка, которая может подчинить даже лютых голодных зверей.
По сути оба раза Акцорина спасла древняя культура его народа.
Он окончил Марийский педагогический институт, потом аспирантуру Института Мировой литературы в Москве. Много раз выступал на конференциях в России и за границей, напечатал больше сотни научных трудов, преподавал фольклор студентам йошкар-олинских вузов и готовил тома бесценного, на века издаваемого свода марийского фольклора.
И снова ехал в экспедиции, месяцами ходил пешком от деревни к деревне, добывая древние рассказы о священных рощах и кереметях, о добром боге Кугу Юмо и герое Акпарсе, слушал смутные воспоминания о том, кем были предки и откуда они пришли. Там, в деревнях, он и учился у мудрых и спокойных марийских стариков. Как велел отец, – столько, сколько мог.
* * *
Каждый, кто сталкивается с традиционной культурой марийцев, удивляется её архаичности и тому, что кажется поначалу бессистемностью.
Вы поработали в крупном селе, усвоили, что за боги, что за духи управляют природой, узнали об обрядах, о происхождении здешнего населения. Но в другом селе, в каких-то пяти километрах отсюда, всё рассыпается. Зря, оказывается, вы старались – все совсем не так, как уже вроде бы улеглось в вашей голове. "Стройные системы", нарисованные именитыми этнографами и фольклористами, не выдерживают двух-трёх проверок.