* * *
Рощу нельзя обижать. И это всем хорошо известно.
В Большом Одошнуре старожил показывал нам свои амбарные книги с записями. Работал он в сельсовете до пенсии, и, что называется, для души фиксировал события. Рощу спилили, хотя местные марийцы предупреждали, что нельзя этого делать. И вот в течение месяца все, кто этим занимался, умирают. Один попадает под поезд, другой сгорает в бане, третьего губит сердечный приступ.
В конце девяностых в Ромачинской священной роще кто-то заготовлял жерди для бани. Мы приехали туда и обнаружили уже обделанные молодые сосёнки, сложенные штабелями.
Мы заявились в сельсовет и потребовали ответа, кто же это растаскивает наш любимый памятник природы? "Не сознаются", – сказали там. И выразили удивление – ведь народ слышал, что плохо такое кончается – как же решились?
Сознались.
Спустя год научный сотрудник Тоншаевского районного музея Александр Жуков, в прошлом мой студент, с этим человеком даже познакомился. Но выговорить ему за безобразное отношение к священному лесу не решился.
Человек – кстати, нестарый – лежал парализованный в одном из домов соседней деревни. И причитал: ведь рассказывали старики, ведь знал, что нельзя… Руки и ноги отказали через пару недель после того, как он впервые помахал топором в священной роще. Кстати, именно там всё и случилось. Разговоры про незаконные порубки поутихли, и он решил на закате собрать свои жерди и вывезти ближе к дому… Что же натворил?! Как теперь быть? Каким богам молиться?
В Козлянуре в тридцатых годах рощу срубили и из деревьев сделали свинарник – он сгорел. В Городищах она пошла на постройку конного двора – погибли все кони…
И ещё рассказы – их десятки в нашем архиве.
Учительница повела детей в священную рощу, отломила ветку и объяснила: предрассудки, ничего не будет. Тут и сломала ногу.
В Большой Юронге велели мужикам пилить священный лес. Человек, отдавший приказ, скоро умер.
В Кувербе священную рощу приказал рубить председатель колхоза – приезжий человек, десятитысячник (помните, были такие люди – сознательные рабочие заводов, поехавшие на село строить там новую жизнь). Назначил он исполнителей. Те не отказывались: у марийцев не принято отказываться в таких случаях – принято кивать головой и не выполнять распоряжений.
Прошло сколько-то недель – работники, разумеется, и не думали браться за топоры и пилы. Председатель обругал их за нерасторопность и поручил дело другим. Те тоже вроде бы согласились, но через месяц роща всё ещё стояла. Тогда председатель опять нашёл каких-то мужиков, которые тоже не стали отговариваться… Словом, роща цела, здорова, стоит на месте. И Куверба тоже.
Со священными рощами хотели бороться местные священники.
В Тоншаеве мы записали воспоминание о том, как в начале XX века настоятель храма села Ошминского организовал крестный ход с хоругвями в сторону самой красивой из священных рощ – Грозной. До неё от Ошминского километров шесть. Что замышлял священник, остаётся сегодня неизвестным. Но на повороте дороги шествие встретили молчаливые марийцы с кольями. Пение молитв прекратилось. Наступила тишина. Марийцы не проявили никакой агрессивности – было это не в их натуре. Но постояв немного, участники крестного хода побросали наземь хоругви и побежали обратно.
* * *
Наверное, это очень приятно: сознавать, что ты знаешь истину и уже этим выше всех окружающих?
* * *
Православные священники были первыми этнографами в Поволжье.
Иоанн Дамаскин, ректор Нижегородской духовной семинарии, живший в середине XVIII века, стал составителем первого словаря языков разных народов нашего края. Он был убеждён: слово божие надо нести тёмным инородцам для начала на понятном для них наречии.
Современные учёные исследуют обычаи поволжских народов по издававшимся в Костромской, Вятской, Нижегородской, Казанской губерниях "Епархиальным ведомостям". Серьёзный источник, а по некоторым вопросам чуть ли не единственный. Другие исследователи или не больно интересовались жизнью соседей, или не имели возможности воплотить свои знания в публикации. А тут – пожалуйста! И статей много. Писали их местные священники. Они внимательно приглядывались к тому, как и чем живёт их паства. Нередко были вдумчивы и наблюдательны.
Сделал выписку из "Вятских епархиальных ведомостей" за 1905 год: "Надо бороться против язычества через пример христианской благочестивой жизни, исполненной духа тёплой и бескорыстной любви". И далее – об инородце, которого бескорыстно любят: наконец-то, теперь ему "приходится очень плохо, священные рощи его вырублены и запустели, языческие обряды не могут совершаться открыто и со всей торжественностью. Возвышенная христианская культура со временем должна взять верх…"
* * *
Глава Шарангской районной администрации Валерий Геннадиевич Криницын – человек, любимый в районе всеми и много сделавший для своего края за свою недлинную, к сожалению, жизнь, пожаловался мне как-то на странную ситуацию. Наша экспедиция подготовила материалы для взятия под государственную охрану древних природно-культовых памятников, районная власть утвердила их. Но на пороге его кабинета появился возмущённый священник местной церкви.
Говорил он горячо, с массой укоров. Как посмел государственный человек подписать этот документ? Разве он не понимает, что рощи эти – пережиток бескультурья местных малых народов? Да рощи эти нужно уничтожать, а не заботиться об их охране! Они – от диавола. И надо сейчас же сделать всё, чтобы решение было отменено. Священник напомнил: администрация помогла недавно церкви, так надо быть последовательными и идти до конца.
Валерий Геннадиевич относился к людям, которые умели убеждать собеседников. Он напомнил священнику, что государство у нас всё-таки светское. Что традиции русских и марийцев ему дороги одинаково, ведь и те, и другие живут на шарангской земле.
И ещё: причем здесь старые деревья. Зачем их уничтожать. Они прожили длинную и замечательную жизнь, они любимы людьми. Может быть, за то, что от щедрости своей души ответили людям на любовь, на их желание слышать в шуме лесном родные голоса.
Старый марийский лесник в Шарангском районе рассказывал: был он когда-то лесорубом, пилил дерево как обычно, а то пошло прямо на него. Стоило сместиться в сторону – и огромная сосна изменила направление и опять стала падать на того, кто её пилил. Снова он увернулся – и снова какая-то сила пустила дерево вслед за человеком. За секунды лесоруб успел вспомнить всех дедовских лесных богов, помолиться им, посулить, что это самое последнее дерево, которое он валит своими руками. И случилось чудо – дерево, падая, всё-таки пощадило его.
На следующий день человек уволился из леспромхоза, провожаемый полным недоумением тех, с кем работал. Что случилось-то?…
Он устроился в лесхоз – в организацию, которая лес сажает и растит.
* * *
Удивительно, рощу пилить нельзя, а продавать, оказывается, можно.
В одной из деревень северо-востока области мы записали потрясающий рассказ о том, как это случилось в начале XX века.
Священную рощу решили продать соседям после того, как кто-то в ней попробовал пострелять из ружья. Продали очень задёшево – за понюшку табаку. То есть буквально – за горсть нюхательного табака.
Старики-карты ударили по рукам и перенесли рощу на новое место.
Нет, деревья остались там, где они росли. Но из рощи было взято нечто, без чего она перестала быть священной, а стала обычной. Это нечто (а я не знаю, что это было такое) укутали берёстой и несли с величайшей осторожностью. Причём условие было – нести прямо. Болото на пути – через болото двигаться, забор – разобрать, кусты – пробиваться через них. Так и шли – несли рощу – несколько часов.
В деревне, где жили покупатели, нам подтвердили: да, наша роща была куплена при наших дедах у соседей. У них там что-то случилось, и мы решили: пусть роща будет лучше у нас, выбрали вот для неё другие деревья. И теперь настоящая священная роща – здесь. А у них её больше нет.
* * *
А бояться рощу нечего.
Просто нужно вести себя так, как в гостях. Впрочем, все ли мы умеем себя вести в гостях?
Если честно, меня раздражают иной раз посетители моей рабочей комнаты, которые начинают перебирать на столе бумаги, суют нос на полки шкафов или начинают рассуждать о том, что, по их мнению, здесь неправильно.
В лесу многие церемонятся ещё меньше. Вроде бы как он совсем ничей.
* * *
Карт по имени Аркадий Васильевич жил в старом бревенчатом доме на окраине посёлка Шаранга. Конечно же, во время нашего знакомства разговор о роще зашёл не сразу. А когда зашёл, карт отмахивался руками: какая роща? Да, в старину ходили. Но сейчас-то чего? Он работал в колхозе, был в парткоме – другие времена!
Но всё-таки, слово за слово, услышав, что рощу мы хвалим, поддержал этот поворот беседы. И кивнул головой: правильно – надо такие рощи охранять. И потому всё-таки одобрил то, что мы туда сходим. Но и напутствовал: ведите себя тихо, не топчитесь зря, не трогайте котёл, если пришли без жертвы, не переступайте через очаг, не ругайтесь, не ломайте ветки…
Мы собирались фотографировать в роще, определять растения для геоботанического описания.
…Поляна, помост со столбами, поросшими мхом. Кости жертвенных животных возле очага. Деревянные крючья на деревянной перекладине высоко над кострищем. Небольшая поленница принесённых из деревни дров.
В эту рощу мы ходили несколько раз – была она километрах в полутора от околицы среди поля по пологому склону оврага.
Второй визит в рощу был по просьбе карта перенесён на три дня.
Он объяснил: погода стоит очень жаркая, без дождя плохо. И карты были в роще – попросили богов, чтобы в четверг была гроза. До грозы ходить в рощу не надо, а то так и будет сухо.
Надо ли объяснять, с каким нетерпением мы ждали, сбудется – даже не предсказание – заказ.
Вторник и среда были образцово жаркими. А в ночь на четверг я проснулся от ударов грома. Молнии летали над домом, где остановилась наша экспедиция, они ослепляли, и было страшновато. Ливень, который вызвали два карта, хлынул стеной – шумный, дробный. И потом, когда гроза отошла, всё шёл и шёл до самого полудня. А после тучи моментально рассеялись. И выяснилось, что солнце – такое же горячее, как вчера. Но всё под ним ожило, расправились и налились зеленью травы.
И на лице карта вечером я читал спокойное удовлетворение знающего и многоопытного человека, который оказался полезен другим.
А один раз студенты пошли в рощу без меня и вернулись потрясённые и подавленные. Объяснить, что случилось, они решились не сразу.
С нами вместе ездил москвич, студент-биолог университета. Был он человеком вольным, вроде бы и работавшим по общей программе, но в то же время иногда исчезавшим на несколько дней куда-то, чтобы искать что-то своё.
Взяли его в рощу. А он там поязвил: ага, испугались карта – он вам наговорил небылиц, а вы тут и начали – этого не делай, сюда не ходи. В доказательство молодой человек демонстративно переступил через очаг, взял в руки лежавший возле него жертвенный котёл. И торжественно провозгласил: "Видите – ничего не случилось! Снимите меня с котлом! У кого фотоаппарат?"
Его засняли с котлом в руках.
Полем от рощи к деревне – минут двадцать ходу.
Уже возле околицы заметили выходившего навстречу карта:
– Зачем вы трогали котёл? Зачем ходили через очаг? Я же чувствую. Я же вам говорил: не надо. Не знаю, кто из вас это делал, но я не сумею помочь этому человеку… Пусть он будет жив.
Экспедиция кончалась.
– Ну, что, – бодрился москвич, – всё классно! Мне понравилось. Рощи тут отличные. Люди интересные, своеобразные. Впечатлений много.
Мы расстались дней через пять.
– Представляешь, – тревожно сообщили мне вскоре по телефону, – я проявил плёнку. Все кадры отличные. А там, где с котлом, – чёрное!.. Вообще ничего не видно.
О москвиче мы узнали только осенью.
Он благополучно добрался после нашей экспедиции до своей столицы и поехал на практику на Кольский полуостров.
Он шёл по составу из одного вагона в другой, когда вдруг всегда запертая дверь нерабочего тамбура открылась настежь. Тут вагон, по его словам, сильно повело в противоположную сторону… Словом, очнулся он в районной больнице: его нашли, лежавшего без сознания на железнодорожной насыпи.
Как он выпал из вагона, он помнит отчётливо. Что было в роще – не особенно. И ещё много всего забыл, что случилось до этого дня в его жизни.
* * *
Надежда Киселёва, эколог, которая обследовала рощу Грозную зимой, вспоминала, как из последних сил лезла в высокую гору по, наверное, метровому снегу.
– И вот я поднялась и ощутила, что силы ко мне сразу вернулись, и мне очень хорошо и тепло… Я у рощи попросила разрешения взять веточку пихты, положила её в валенок. Мы там ходили, мерили. И я решила посмотреть, цела ли веточка. Нет, потерялась!.. Я извинилась и ещё раз попросила веточку, сломала её. И опять потеряла через какие-то минут десять. Тогда я поняла, что больше просить рощу не надо – просто мне сегодня не позволено оттуда что-то брать… А вот это чувство счастья и силы я помню.
– Ты с ума сошёл! Как ты на такое решился? Ты же должен был понимать, чем такое может кончиться! – услышал я в Йошкар-Оле от знакомых людей. Им я рассказывал про увиденный мною летом дубовый лес неподалёку от Васильсурска, про спускавшиеся там к роднику столетние крепкие деревья.
Тогда я не знал ещё о том, что значит для горных марийцев эта дубрава. Только смутно догадывался о том, что здесь священная роща – была или есть. Я поставил свою палатку прямо в этой дубраве и уснул, измотанный длинной дорогой.
* * *
– Ты понимал хоть, что этого делать нельзя? Они могут это не простить, и ты тут же это почувствуешь, но будет уже поздно.
…Я до сих пор отчётливо помню ту ночь. Плеск листьев и голоса птиц. Удивительное ощущение лёгкости, полёта, счастья и вместе с тем чего-то тревожного. И – сон под самое утро.
Это была широко раскинутая земля – с лесами, лугами и реками, вставало солнце. И в его лучах навстречу мне шли, взявшись за руки, исполинского роста дружелюбные люди в белых вышитых красными орнаментами одеждах. Они говорили что-то на непонятном языке. Я пытался вглядеться хотя бы в выражения их лиц – они шли против солнца. И ощутил полное безотчётное счастье, поняв, что они улыбаются мне!
– Это очень редкий сон. Ты увидел наших предков! Или тебе онары явились! Они же знают, что так нельзя – в их старом лесу спать. Но тебе они разрешили и дали понять, что хорошо к тебе относятся. И это значит, что ты занимаешься тем, чем можно заниматься. И тебе от этого не будет беды. А что можно делать, что нельзя, ты сам теперь будешь знать.
Силы воды
Обязательное соблюдение всех правил поведения на воде – залог сохранения здоровья и спасения жизни многих людей.
Из Правил поведения на воде
Над лесом, над полями летело озеро. Озеро было тяжёлое. Поэтому вода из него расплёскивалась на землю. Рыба в озере не удерживалась и тоже выпадала вниз, плюхалась на пашню, на огород или застревала в ветках деревьев. Народ много рыбы в тот день собрал.
Не верите?
Ну и зря.
Мне про это рассказывал директор Шарангского краеведческого музея Пётр Павлович Осокин. Серьёзнейший человек, старый марийский учитель.
Только история эта давно была. Уже неясно точно когда. Но зато хорошо известно где. Если ехать от Нижнего Новгорода в Шарангу, проезжаешь Тонкино, там остаются уже какие-то 25 километров. И вот на полпути примерно, в Большом Устинском, надо повернуть голову влево. И увидишь широкую такую и довольно глубокую ложбину. По ней течёт речка Уста, ещё совсем небольшая в своих верховьях. Вот на дне этой ложбины озеро и находилось. Но сейчас его нет – улетело.
Озеро пронеслось над Шарангой и другими разными замечательными местами километров сорок, после чего опустилось уже на вятскую землю. Сейчас оно цело, и его можно видеть около деревни Сатаево Санчурского района. Оно такое же примерно, как было, и тоже в ложбинке. Правда, поменьше – часть воды порастряслась.
* * *
Машину нашу кидало на ухабах, пока мы ездили по бывшему дну озера. Антон Белоусов, молодой фотожурналист, с которым мы в те дни мотались по таёжным деревням и смотрели старые марийские священные рощи и деревья, крепко держал свою камеру – иначе бы она просто летала по салону "Оки". А Пётр Павлович назидательно говорил:
– Вот оно что бывает, если люди перестают любить воду. Старики как рассказывают?… Женщина тут одна жила, марийка. Но – неряха. Вот у неё скопилось всяко грязного белья, и она пошла на озеро стирать. Ведь знала же – нельзя. Ты возьми воды, постирай в колоде – и хорошо. Так нет!.. Ну, вот такое и приключилось. Из-за неё теперь тут все и страдают… А рыбы-то, говорят, уж столько было… Вот как.
Честно сказать, про озёра, которые из-за неопрятности, из-за нарушения старых запретов "пропадали", "уходили", я слышал в очень многих марийских сёлах и деревнях. Но говорилось об этом всё больше как-то неопределённо – "в одной деревне", "где-то в той стороне, за тайгой". А здесь мне неопровержимо и конкретно показывают: вот тут оно, это озеро плескалось!
Я украдкой бросаю взгляд на Петра Павловича: сам-то он верит во всю эту жуть? Но на его лице ни тени улыбки, он очень серьёзен. А ещё от него, похоже, ничего не скроешь. Он словно читает мою мысль и продолжает:
– Было. Старики говорили, показывали мне всё, что и как. Старики не говорят зря.
Про не говорящих зря стариков – это я и сам знаю. Тем живём.