– Потому что так это оставаться не должно! – воскликнул он. – Только не сейчас, когда вы с Гаем собираетесь опять вступить на дорогу, ведущую к пропасти! Правде надо посмотреть в глаза, Марни. А правда заключается в том, что Гай был настолько пьян в тот вечер, когда ты застала его с другой женщиной, что он даже и понятия не имел, что она была с ним!
– О Боже, Роберто, прекратите это, – закричала она и сморщилась от пронзившей ее боли: ужасная сцена вновь стояла перед глазами.
– Они видели, как ты пришла, – продолжал он, не обращая на нее внимания. – Фаулер и Антея Коул. Они подстроили для тебя ту отвратительную сцену в спальне. Фаулер ненавидел тебя, потому что ты отвергла его предложение. А Антея ненавидела тебя, потому что ты увела ее любовника! Им хотелось видеть твой ад.
"И им это удалось", – подумала Марни и отвернулась от Роберто, который, казалось, так и пронизывал ее своим открытым взглядом.
– Довольно, – прошептала она, в глазах ее застыла боль. – Говоря все эти вещи, вы представляете Гая слепцом и доверчивым дураком. А мне кажется, ему бы это не понравилось.
– Именно так, – холодно, язвительно и протяжно произнес кто-то.
10
Марни резко повернулась и увидела стоявшего в дверях Гая. Он был так взбешен, что, казалось, переполнявший его гнев вырывался из него и заполнял собой всю студию.
Роберто что-то пробормотал. Потом воцарилось гнетущее молчание. Атмосфера накалилась до предела. Гай переводил гневный взгляд с одного на другого, потом наконец остановил его на белом, как полотно, лице Марни.
– Папа, оставь нас, пожалуйста, – сказал он и резко отошел от двери.
Роберто, с трудом поднявшись со стула, ни слова не говоря, заковылял к выходу.
Он остановился, когда поравнялся с сыном.
– Она имеет право знать правду! – хриплым голосом сказал он. – Оба вы ведете себя как страусы. Но от правды не спрячешься, засунув голову в песок.
– Я просил тебя в это не вмешиваться, – резко сказал Гай. – Как я мог думать, что ты мне доверяешь!
– Доверяю, сын мой, доверяю, – Роберто устало вздохнул. – Грустно то, что ты мне не доверяешь.
Гай немного смягчился, когда заметил удрученное, замкнутое выражение на лице отца. Он протянул руку и сжал его плечо.
– Оставь нас, – спокойно произнес он. – Пожалуйста.
– Только правда, – повторил Роберто, пристально глядя на сына, – только она может вам обоим помочь.
Гай просто кивнул. Роберто перебрался через порог и вышел, закрыв дверь. Теперь они остались одни, стоя лицом друг к другу в разных концах залитой закатным солнцем комнаты.
Марни не выдержала первая. Она повернулась к Гаю спиной не в состоянии больше смотреть на него. То, что сказал Роберто, не выходило из головы. Самые дикие мысли приходили на ум. Все в ней восставало против того, чтобы поверить ему. Она понимала, что для Гая взгляд на события под другим ракурсом мог бы стать очень умно подготовленным оправданием. Но ведь сам Гай никогда не пытался таким образом объяснить свое поведение. А может, и пытался? Она перенеслась мысленно к сцене, разыгравшейся в тот вечер, когда застала его с Антеей. Она была не в себе от переполнявшей ее боли, унижена, как никогда в жизни, и за эту боль и за это унижение ненавидела его. Когда она вцепилась в него ногтями, Гай говорил что-то в этом роде. Она помнила, что он был пьян. Он еще не протрезвел, когда пришел в тот вечер домой, а если уж быть совсем точной – едва держался на ногах. А она тоже еле держалась на ногах, тоже была пьяна ненавистью и не хотела и не могла слышать и понимать то, что он говорил…
Ее отвлекли от этих воспоминаний шаги Гая по кафельному полу студии. Шаги приближались к ней. Она превратилась в комок нервов, вся сжалась – она не знала, что произойдет в следующий момент.
Краем глаза она увидела, что он подошел к большой фарфоровой раковине и повернул кран. Только тогда она поняла, что он, должно быть, пришел прямо из мастерской, потому что хотя на нем еще и была одежда, в которой он сюда ехал, он успел надеть поверх нее свой темный свитер и закатал до локтя рукава рубашки.
Он стоял к ней спиной. Она немного повернулась и увидела, как он берет бутылочку растворителя, которым она пользовалась, чтобы отчистить краску с пальцев. Он отлил немного на испачканные грязью и маслом руки.
– Ну и как тебе здесь нравится? – Он не повернулся, все его внимание было поглощено оттиранием масла с длинных, с коротко подстриженными ногтями пальцев.
– Но зачем? – спросила она. – Зачем ты это построил?
– Это место, где ты могла бы быть счастлива, – он пожал плечами и начал смывать с рук грязь под струей льющейся воды. – Я думал, – продолжал он, потянувшись за рулоном бумажных полотенец и отрывая несколько кусочков, – я думал, что если я смогу создать для тебя достаточно красивое место, то ты, может быть, избавишься от обуревающих тебя желаний быть где угодно, только не дома. Такое место могло быть здесь, в Оуклендсе, ты могла бы здесь заниматься живописью и отрешиться от всего; такое место ты могла бы считать своим собственным, и если бы у тебя возникла потребность к уединению, ты могла бы представить себе, что находишься от всех очень-очень далеко.
– Жизнь художника – это всегда странствия и скитания, – сказала она. – Художникам нужно пространство и время, постоянно новые впечатления, чтобы добиться результатов в своей работе.
– Здесь я могу предоставить тебе и то, и другое, – просто сказал он.
– Нет. – Марни покачала головой. – Ты предоставляешь мне место и время, чтобы работать. Ты и раньше мне это предоставлял. Но на этот раз ты хочешь лишить меня права искать вдохновения там, где мне захочется. Ты хочешь лишить меня свободы.
– О! – Он выбросил использованные полотенца и, печально улыбаясь, подошел к ней. – Тебе, конечно, виднее, я не художник, – сказал он, – но разве не ты мне когда-то говорила, Марни, что могла бы сто лет подряд рисовать эту долину в порыве вдохновения? Теперь я тебе предоставляю такую возможность. – Он сделал выразительный жест, как будто приглашал ее взять эту долину себе. – Рисуй, рисуй в свое удовольствие. Долина просто ждет твоей талантливой кисти.
– А ты чем будешь в это время заниматься? – неожиданно спросила она. – Вернешься в Лондон и будешь приезжать сюда, чтобы навестить свою довольную жизнью жену, когда это тебе придет в голову?
– А ты хочешь, чтобы я был здесь не только по выходным? – вопросом на вопрос ответил он.
Она не ответила. У нее не было ответа. Вернее, был такой ответ, который она не могла высказать вслух.
– Роберто прав, – через некоторое время произнесла она. – Мы, наверное, оба сошли с ума, если хотим опять вернуться к лживому, фальшивому сосуществованию.
– В этом нет ничего плохого, – возразил он. – Просто два состоявших в браке человека некоторым образом заплутали, запутались. Что получится из нашей второй попытки, будет полностью зависеть от нас.
– И это, по-твоему, предполагает, что я остаюсь здесь, в Оуклендсе, а ты продолжаешь вести свой обычный образ жизни в Лондоне?
– Мне надо вести свои дела.
– Но и мне тоже, – возразила она, хотя в тот момент она подумала совсем о другом – мысли ее были заняты Антеей.
– Это раньше тебе приходилось вести свои дела, Марни; тебе приходилось это делать, – подчеркнул он. – Теперь же, когда я могу обеспечить тебя всем, что бы ты ни пожелала, тебе больше не надо будет рисовать, чтобы заработать себе на жизнь. Ты будешь рисовать только потому, что ты этого хочешь.
– Но, конечно же, только при условии, что останусь в пределах Оуклендса.
– Разве я когда-либо это утверждал? – спросил он. – Я только сказал, что ты не будешь где-то пропадать целыми днями и оставлять меня одного. Как это бывало раньше.
– А сколько дней и недель ты собираешься проводить в Лондоне? – сухо спросила она.
– Ни одного, если тебя не будет со мной рядом, – ответил он, насмешливо глядя на ее поползшие от удивления вверх брови. – С сегодняшнего дня, Марни, мы все делаем вместе. Вместе живем, вместе спим, смеемся, плачем и даже вместе ведем борьбу. Потому что, похоже, вести бои нам очень нравится.
"Он смеется и над той борьбой, которую они ведут сейчас", – подумала она. Она глубоко вздохнула и решила переменить тему разговора.
– Роберто говорит, ты отправил Джеми и Клэр отдохнуть.
– Роберто, кажется, изрядно потрудился над моим прославлением, не так ли? – сухо спросил Гай. – А еще какие мои маленькие… сюрпризы он выдал?
Она нахмурилась, мысли ее опять вернулись к словам Роберто, перечеркивающим все эти четыре года. Была ли в этих словах правда? Может быть, Гай – просто невинная жертва шантажа, устроенного его "друзьями"? Может быть, она сыграла в нем ту роль, на которую они и рассчитывали?
Она глубоко вздохнула. Давно уже она не была в таком неладу с собой.
– И сколько же ты подслушал из того, что говорил твой отец? – волнуясь, спросила она.
– Большую часть.
– Он г-говорил правду?
Он ответил не сразу. Казалось, его внимание поглощено открывающимся за окном видом. Потом он сказал:
– Ты уже знаешь правду. Я был тебе неверен, и ты меня в этом уличила.
– Значит, он мне лгал?
– Нет, – медленно ответил Гай. – Было бы неверно утверждать, что он именно лгал, просто он излагал, события так, как сам предпочел бы их видеть.
– Что все это подстроили, – согласно кивнула она. – Что ты был невинной жертвой отвратительной шутки, а я – слепой, легковерной дурочкой, потому что поверила тому, что видела собственными глазами.
– Откуда это жадное желание все знать? – спросил он. – Ведь четыре последних года ты и думать забыла о том проклятом вечере.
– Потому что… Потому что… О Боже, – она подняла руку и прикрыла глаза, как бы мешая им видеть некоторые детали, которые настойчиво вставали перед ними. Детали, на которые она раньше отказывалась обращать внимание.
Быстрый взгляд через плечо Дерека Фаулера и его злорадная улыбка… Антея тоже злорадно улыбалась, когда, прижимаясь обнаженным телом к Гаю, приподняла голову… Сдавленный стон Гая… Его бессмысленный взгляд… Изумление, промелькнувшее в его глазах, когда он сумел пошире раздвинуть веки… И это изумление сменилось смятением, потом ужасом, потом отвращением. И наконец он смог хриплым голосом выговорить ее имя. Она медленно подняла на него глаза. Лицо ее стало мертвенно бледным.
– Если я теперь попрошу тебя объяснить, что тогда случилось, ты мне расскажешь?
– А ты об этом просишь?
Просит ли она? Ее охватила паника. А вдруг, если она скажет "да", Гай своими словами лишит ее опоры, лишит той правды, в которую она верила, на которой четыре года строила жизнь и которая служила ей оправданием эти четыре года?
– Да, – прошептала она, отводя в сторону взгляд. – Да, я прошу.
Последовало минутное молчание. Гай стоял рядом с ней, засунув руки в карманы брюк. Она чувствовала, что он в нерешительности, что внутренне сопротивляется необходимости ворошить прошлое. Потом он вздохнул, медленно подошел к окну и, повернувшись, оперся о низкий подоконник, чтобы смотреть ей прямо в лицо.
– А если я расскажу, что на самом деле произошло в тот вечер, – тихо сказал он, – ты, в свою очередь, объяснишь мне, что заставило тебя примчаться в Лондон и разыскивать меня?
Марни опустила глаза – она не хотела отвечать.
– Твой отец говорит, что все подстроили твои друзья, – повторила она, уходя от ответа. – Он утверждает, что эта женщина была с тобой без твоего ведома. Что ты был пьян. Но ведь ты никогда не напивался! – она вздохнула и встряхнула головой, потому что от битвы, которую вели в ее сознании правда и ложь, голова ее начинала кружиться. – Почему же там ты…
Странная улыбка тронула ее губы.
– Я уже ничего не соображал, – объяснил он, опустив взгляд и сложив на широкой груди руки. – Я пил весь день без перерыва. Меня беспокоила ты. Я раздумывал над поворотом, который произошел в наших отношениях… – он поднял взгляд, лицо его было грустным. – Марни… наш брак трещал по всем швам, и это началось задолго до той ночи. Мы не можем – никто из нас не может – считать подлинной причиной его краха только один этот случай.
– Я знаю, – ее голос был задумчив и грустен. – Но это была последняя капля, Гай. И ее могло бы и не быть, если бы…
– Если бы что? – спросил он. – Если бы я не сбежал к Дереку? Если бы ты не примчалась в Лондон, чтобы разыскать меня? Если бы Джеми не сказал тебе, что меня лучше всего поискать у Дерека? Если бы эту суку Антею не одолела жажда мщения, и она бы не решила разделаться с нами обоими и отомстить мне за то, что я предпочел ей тебя?
– Так все-таки это подстроили?
– Да, – он тяжело вздохнул. – Я приехал на ту пирушку таким пьяным, что с трудом держался на ногах…
"Я уложил его, чтобы он проспался…" Марни закрыла глаза, внезапно ощутив приступ тошноты – в ушах опять, спустя много лет, явственно зазвучали насмешливые слова Дерека Фаулера. Потом тот взглянул через плечо на кого-то, стоявшего на лестнице, и глаза его странно блеснули – он что-то просчитывал… и кивнул кому-то головой.
– Черт побери, я ведь ни о чем и не подозревал до тех пор, пока не услышал, что ты меня зовешь, – безжизненным голосом говорил Гай. – Я открыл глаза и увидел, что ты стоишь и смотришь на меня, бледная, как смерть. Помню, я подумал – а в голове у меня все шло кругом после выпитого виски, – зло заметил он, – что, черт возьми, случилось, что ты так выглядишь? – Он мрачно улыбнулся и покачал своей темной головой. – А потом эта сука подвинулась, и я увидел ее и… – он пожал плечами, -… остальное ты знаешь.
– О Боже, Гай, – прошептала она.
Ей даже не пришло в голову подвергать сомнению то, что он сказал. Каким-то образом она чувствовала, что он говорит правду. Только теперь, с опозданием на целых четыре года, она узнала наконец полную, хотя и жестокую, правду.
– Прости меня…
– За то, что поверила тому, чему нельзя было не поверить, – он покачал головой.
– Но мне следовало выслушать тебя, Гай! – выдохнула она. – Мне следовало хотя бы дать тебе возможность объяснить!
– Что объяснить? – спросил он. – Как объяснить, что не следует верить собственным глазам, а надо поверить чужим словам? – он глубоко вздохнул. – Послушай, Марни… если бы мы поменялись ролями, я бы не стал тебя слушать. И я бы не поверил.
– Думаешь, мне от этого легче? – жестко заявила она. – Знать, что на протяжении четырех лет я наказывала тебя за то, в чем ты не был виноват! Четыре года бессмысленной, глупой борьбы на радость нашим врагам… Четыре года, выкинутых из жизни!
– Я и не предполагал, что мы это обсуждаем для того, чтобы ты себя лучше чувствовала, – насмешливо заметил он. – Я считал, что мы просто говорим друг другу правду!
– И эту правду ты давно должен был заставить меня выслушать! – закричала она. – Эту правду ты мог заставить меня выслушать, если бы считал необходимым!
– Ты пытаешься представить все так, что мне это было безразлично? – не веря своим ушам, спросил он. – После того, как я четыре года позволял тебе вытирать ноги о мои чувства, ты действительно осмеливаешься?…
– О Боже, нет, – вздохнула она.
Этот его взрыв негодования, конечно, был оправданным. Опять этот стереотип противоречия, борьбы! Не успела она поверить в то, что они оказались жертвами в игре, которая разбила их мир, как опять обвиняет его Бог знает в чем!
Она вдруг отчетливо поняла, что на самом деле Гай должен был быть обвиняющей стороной, а ей самой следовало просить прощения.
Просить прощения за очень многое… За погибшего ребенка. О некоторых вещах – слава Богу – он и не подозревает! И никогда не узнает, мрачно поклялась она себе. Никогда.
Как и было объявлено, они поженились двумя днями позже. Сначала местный чиновник сделал соответствующую запись, а потом их союз благословил католический священник, либеральный образ мыслей которого плюс щедрое подношение в фонд церкви позволили ему забыть тот факт, что молодожены уже однажды заключали брак, а потом развелись.
– На этот раз пожизненный приговор, Марни, – торжественно проговорил Гай по пути домой. – Как ты думаешь, ты его сможешь выдержать?
Она не имела ни малейшего представления о том, что он сказал своему отцу, когда они заперлись в кабинете Роберто накануне вечером. Но все страхи отца он развеял, потому что с тех пор Роберто просто сиял от удовольствия. Не без их помощи, конечно, потому что Гай не упускал случая заставить Марни продемонстрировать их вечную любовь друг к другу в его присутствии.
Роберто поцеловал ее в обе щеки, а потом официально поздравил с возвращением в семью.
– Конечно, – присовокупил он, – мы и не считали, что ты от нас уходила. А теперь вам обоим нужны только полдюжины пар крошечных ножек, бегающих по дому, – улыбнулся он. – Это самый надежный способ добиться того, чтобы ни у одного из вас и мысли не появлялось куда-то друг от друга убежать!
Она почувствовала, что бледнеет. Если бы Гай словно тисками не обхватил ее рукой за талию, она бы потеряла равновесие и упала, потому что у нее вдруг подкосились ноги.
– Только тогда, когда мы к этому будем готовы, папа, и не раньше, – легко парировал он. – Так что не томись пока напрасными ожиданиями.
День подходил к концу. Марни вышла из ванной и увидела Гая, стоящего у окна. Он услышал, что она вышла, резко обернулся к ней и улыбнулся. Его взгляд, который он не отводил от нее, вызвал в ней какой-то трепет, какое-то сосание под ложечкой, жар, волнами охватывающий все ее тело – от корней мягко ниспадающих волос и до кончиков пальцев на руках и на ногах.
Он потянулся к ней, бережно и твердо обнял ее за талию, слегка приподнял ее и притянул к себе.
Удивленно и недоверчиво она подняла на него глаза. Но вниманием Гая владели ее волосы, его пальцы скользнули по длинным, свободно ниспадающим локонам.
– Как ты думаешь, – спросил он низким, немного печальным голосом, – будет ли с годами мешать нашей любви разница в возрасте? Ты выглядишь сегодня очень молодой, Марни, – хриплым голосом добавил он. – Такой же молодой, как и в ту ночь, когда мы впервые вот так стояли рядом. А я кажусь тебе очень старым?
"Старым", – подумала она и улыбнулась. Ее синие глаза, глаза художника, оценивающе и внимательно скользнули по его худому лицу. Гай был самым красивым мужчиной, красивее его она никого не видела. Она бы не стала менять ни одной черты его внешнего облика, не хотела бы отнять ни одной минуты из его прожитой жизни, ибо каждая минута пошла ему на пользу.
Как могла такому человеку, как он, понадобиться чья-то поддержка, тем более ее? Она этого не понимала и никогда не могла понять.
– Нет, – наконец тихо ответила она на его вопрос.
И это был ответ на все его сомнения. Одно простое слово, которым было сказано все. От которого по лицу его промелькнул отсвет охвативших его чувств.
Он поднял глаза и встретился с ее взглядом, его темный пылающий взор без слов рассказал ей, о чем он думал, что чувствовал… чего хотел. Она вздрогнула от выразительности этого взгляда, который говорил яснее слов, и не смогла выдержать его. Ей пришлось опустить глаза и посмотреть в сторону.
– Если я никогда не дал тебе своими объятиями почувствовать, как сильно я тебя люблю, – проговорил он, – то обещаю, что сегодня ты почувствуешь это всем сердцем, каждой частичкой своего тела!