Куда большие трудности возникали при переезде из Санкт-Петербурга двора. Следом за императрицей приходилось отправляться огромному числу жителей Санкт-Петербурга. Это были служащие всех правительственных учреждений, военного ведомства, ведомства иностранных дел, казначейства, почтовой службы и так далее, а также огромная канцелярия двора и тысячи рабочих, обслуживающих императорские дворцы. Девятнадцать тысяч лошадей тащили двадцать четыре тысячи человек и их личный багаж, но это было еще не все. В России тогда было исключительно мало предметов домашней обстановки и особенно мебели. Утверждалось, что лучшим средством подкупа в России являлся предмет обстановки английского производства или французская мебель. Таким образом, вместе с громадным набором платьев и официальных нарядов, наряду с тарелками, горшками, сковородками, ящиками с вином и прочими необходимыми для банкетов и балов принадлежностями, требовалось провезти стремительно по дороге в четыреста миль раньше императрицы еще и тысячи стульев, столов, кроватей и занавесок. Конечно, значительная часть всего этого по дороге повреждалась. Каждый из придворных вынужден был перевозить свою мебель с места на место - это очень не нравилось иностранным послам; но если бы они ничего с собой не брали, то им бы нечего было делать по прибытии. И потому каждый раз, когда императрица решала двинуться в путь, весь Петербург переворачивался вверх дном, а потом пустел.
Иноземные торговцы и специалисты-иностранцы в разных областях жили в Петербурге с самого его зарождения и уже успели пустить в нем глубокие корни, как пустили корни в Москве столетием раньше. Англичане, как следует из воспоминаний, по большей части были торговцами и изготовителями седел. Немцы работали механиками, портными, художниками и сапожниками. Итальянцы рисовали портреты, пели и создавали архитектурный облик города. Французы показали куда большую многосторонность, причем кое-кто из них имел обыкновение менять свое занятие почти ежегодно. Прибывший в Россию в качестве лакея нанимался учителем, а потом становился камергером; другой мог быть актером, управляющим, владельцем магазина и чиновником по очереди. Как в то время довольно едко заметил Мэссон, нет другого такого места, как Петербург, где столь же ясно был виден непостоянный, предприимчивый и способный приспосабливаться ко всему французский характер. Большая часть иностранцев обычно при переездах двора вынуждена была двигаться за ним следом, на тех средствах, на которых они могли.
Даже для всегда оптимистичной Елизаветы подобные переезды были серьезным испытанием. Когда в декабре 1752 года она приехала в Москву, то решила остановиться в своих палатах в Кремле, хотя раньше это было не в ее обыкновении. Она всегда предпочитала останавливаться за городом, у Разумовского в Перове, юго-восточнее Москвы, в полутора милях от дворца Головина. Утверждается, что именно в Перове императрица тайно повенчалась с Разумовским осенью 1742 года, хотя так же легко можно встретить утверждение, что золотая корона над церковью Явления Девы в Барышах на Покровке в Москве также претендует на это событие. Разумовскому было пожаловано Перово вместе с Тетерками, Тимошевом и различными другими владениями в мае 1744 года, когда двор находился в Москве. Владения включали в себя огромный дворец и сад с редкими растениями, павильонами, водными каскадами и статуями. От Перова до поместья в Измайлове вела длинная дорога, в парке Измайлова двор охотился, а в Перове проходили праздники. Но на этот раз, однако, императрица выбрала Кремль. Ее камергеры, которые двигались впереди, обнаружили, что проезд к прежней императорской резиденции долгое время использовался для вывоза мусора и навоза, которых было столь много, что они не давали проехать. По приказу началось поспешное очищение дороги, но теперь оказалось, что во дворце селиться нельзя. Архитекторы, среди которых были Растрелли и его ученик Ухтомский, посовещавшись, решили, что здание перестраивать нет смысла - его следует снести, чтобы на его месте возвести новое. И потому Елизавета решила пока пожить во дворце Головина; к этому дворцу было спешно пристроено крыло, в котором могли бы разместиться сопровождавшие Елизавету Екатерина и великий князь Петр. Это крыло протекало так сильно, что вода ручьями лилась сквозь доски.
Елизавете, однако, столь понравилось в этом дворце, что она решила жить в нем и зимой. Но в начале зимы дворец и все его постройки сгорели дотла менее чем за три часа, и императрице пришлось искать убежище в своем доме на Покровке, в то время как Екатерине и Петру пришлось переселиться в старый деревянный сарай одного из зданий в немецком квартале, по соседству с петухами и голодными клопами, а также с ветром, который проникал внутрь сквозь рассохшиеся доски. Но довольно быстро началось восстановление сгоревшего дворца. За работу взялось пятьсот плотников, и 10 декабря 1753 года Елизавета переехала в новый дворец, который был очень мал и имел примерно шестьдесят комнат и салонов; старый дворец сгорел 1 ноября, то есть полутора месяцами раньше. Значительная часть свиты императрицы - примерно три тысячи человек - с золотой и серебряной посудой и с полными денег кошельками остались в Лефортовском дворце на Яузе (построенном Петром Великим для своего приехавшего из Швейцарии командующего и адмирала). Но через два месяца все эти люди оказались без крыши над головой - настала очередь сгореть и Лефортовскому дворцу.
Изучая здания, где в описываемые времена проживал императорский двор, нельзя не поразиться масштабам, в которых Екатерина и ее наследники пользовались опытом Анны Иоанновны и Елизаветы. Заимствованные Петром Великим западные идеи в области архитектуры, естественно, привели к тому, что и Екатерина I и Елизавета уже не хотели жить в тесных хоромах Москвы с их низкими потолками. Трудно было проживать и в наскоро сооруженных, грубо сделанных и легко воспламеняющихся помещениях, которых было много возведено как в Москве, так и в Санкт-Петербурге. Ко времени восшествия на трон Екатерины I уже было ясно, что требуются более основательные здания. Во времена Елизаветы с ее любовью к роскоши начал расцветать талант Растрелли, но пожинать плоды его гения и трудолюбия в виде Зимнего дворца в Царском Селе довелось уже Екатерине II, хотя самой Екатерине эти сооружения с архитектурной точки зрения были не по вкусу. Елизавета прожила слишком короткую жизнь, чтобы воспользоваться этими дворцами. Все ее правление оказалось, так сказать, непостоянным, переходным: деревянные дворцы возникали и исчезали, и только ее неограниченные богатства и императорская власть позволяли всегда иметь достаточное число зданий, чтобы беспокойная, любящая странствовать императрица могла всегда найти себе крышу над головой. К тому же ее бродячая натура легко приспосабливалась к любым обстоятельствам, а способность находить удовольствия во всем позволяла легко переносить трудности. Однако Екатерина, которая не любила переезды и счастливее всего чувствовала себя с книгой или за письмом в тихих комнатах Царского Села, неудобства терпеть не могла.
Елизавета постоянно находилась в движении. Из-за ее любви к свежему воздуху и природе в Петербурге она бывала редко. Чаще всего она останавливалась на короткое время в каком-нибудь из старых императорских дворцов за границами города - в Петергофе, Стрельне, Ораниенбауме, Царском Селе. Подобно Анне Иоанновне, она предпочитала Петергоф с его холмами, рощами и скатами от дворца к воде. А еще она любила сельские дома в окрестностях города, особенно те, что принадлежали Разумовскому, в таких деревнях, как Мужинка, Славянка в болотах вокруг Царского Села, Приморский Двор, Царев Двор (где она проживала царевной и которые позднее подарила Разумовскому) и Ропша (где через год после ее смерти умрет Петр III) около Красного Села. Но больше всего Елизавета любила Гостилицы, резиденцию сосланного к тому времени Миниха; эту резиденцию императрица тоже подарила Разумовскому. Здесь она устраивала обеды и ужины, на открытом воздухе или под расшитым золотом тентом. Здесь же она часто охотилась в мужской одежде - с соколом или ружьем, - здесь же вечерами слушала нежные песни итальянских певцов, мелодии изготовленного из тростника русского гобоя или деревенские песни крестьянских девушек.
В Гостилицах Елизавета праздновала и танцевала даже во время поста. Но ее остановки на одном месте обычно бывали короткими. Из журнала дворцового квартирмейстера можно легко проследить все переезды императрицы. К примеру, 4 мая 1743 года она находится в Петергофе, 7-го уже в Кронштадте, а 8-го отправляется в Царское Село, где в тот же день обедает под навесами. 11-го числа императрица отправляется в Санкт-Петербург, а 23-го она уже вновь в Петергофе - чтобы 29-го отправиться в Стрельну. Или вот записи от сентября 1745 года. 7-го императрица находится в Гостилицах, 8-го она отправляется в Ропшу, а затем, в тот же день - в Петергоф, 9-го она отправляется в Царское Село, а 10-го в Санкт-Петербург.
В наши дни, когда английские города разрушают немецкие бомбардировщики, мы все равно привычно считаем, что города - это что-то медленно изменяющееся, неподвижное и постоянное. В начале XVIII века в России дома строились часто без расчета на длительное использование, и в своих попытках реконструировать то время нам приходится помнить о недолговечности сооружений, в которых проживали тогда люди. На рынках Москвы можно было прибрести небольшой разобранный домик для бедняков, который возможно было погрузить на телегу и увезти. Некоторые из дворцов Елизаветы и ее придворных были сделаны так, словно это воздушные замки. Они могли появиться внезапно всего за несколько дней - и так же внезапно исчезнуть.
Пишут, что, прибыв однажды в свою резиденцию в Кремле, Елизавета возымела желание поселиться в каком-нибудь более удобном дворце, "менее готическом" и всего в один этаж высотой. И потому поспешно отправила в Москву несколько тысяч плотников с верфей Санкт-Петербурга. Когда плотники прибыли на место, архитектор уже подготовил для них план. Плотники приступили к работе на рассвете, ночью продолжали работать при свете факелов, - но через двадцать четыре часа дворец для императрицы был готов.
Еще более удивительный случай произошел с Кириллом Разумовским, братом фаворита Елизаветы. Он приобрел огромный особняк около Киева, состоящий из семи построенных из огромных дубовых стволов отдельных зданий. Особняк был обставлен с неслыханной роскошью - к примеру, Разумовский потратил 400 000 рублей на расписные обои и драпировки, которые ему доставили из-за границы. В 1754 году был выпущен указ, устанавливающий налог на занимаемую недвижимую собственность, и потому в надлежащий срок в дверь Разумовского постучал сборщик налогов, желая получить свои деньги. Это так разозлило Разумовского, что он распорядился разобрать свой особняк и перевезти его на место, расположенное в сотне - или около того - миль от прежнего места, и возвести дворец снова. Дом был разобран за двадцать четыре часа.
Зная о скорости, с которой возводились многие из этих дворцов, не приходится удивляться, что они, кроме того что легко горели, были еще и весьма шаткими. Хорошей иллюстрацией этого служит весьма встревоживший Екатерину случай. Однажды в конце мая 1748 года императрица Елизавета гостила у Алексея Разумовского в Гостилицах. С ней были Екатерина и Петр. Разумовский поместил молодую пару в деревянном доме на небольшом холме, откуда обычно съезжали на санках; придворные разместились вокруг в палатках. День проходил довольно спокойно, когда пришла весть, что в Гостилицы направляется австрийский посол, чтобы испросить у императрицы возможность уехать. Тут Елизавете пришла в голову одна из ее постоянных портняжных причуд - для приема посла она приказала дамам надеть короткие розовые юбки поверх своих колоколообразных платьев, а поверх этого - еще более кроткие юбки из белой тафты. Кроме того, дамы должны были надеть на голову белые "английские" шляпы, обшитые розовой тафтой с подогнутыми кверху полями и сдвинутые на лоб. Выглядело это весьма странно, но в таком наряде дамы играли днем, а затем ужинали до шести утра, после чего весьма усталые отправились в постель. Екатерина забылась глубоким сном, когда ее внезапно разбудил камергер. Ему пришлось выбить часть застекленной двери, чтобы попасть в спальню. Камергер просил принцессу как можно быстрее подняться, поскольку фундамент дома начал оседать. Снизу раздавался ужасающий шум, и они успели сделать лишь несколько шагов по комнате, когда пол под ними внезапно стал ходить ходуном, словно волны в штормовую погоду. Камергер и Екатерина упали на доски и сильно ушиблись. Тем временем из другой комнаты появился, держась за дверную ручку, сержант Преображенского полка по фамилии Левашов, который, похоже, имел какое-то отношение к строительству Ораниенбаума. Он подошел к Екатерине, схватил ее и вынес наружу. Она писала: "Это был действительно сильный человек". Здание осело вниз на несколько футов, но не разрушилось. Ущерб, однако, был значительным - шестнадцать человек погибло в погребе, а на кухне печь обрушилась на сидящих рядом с ней, что оказалось для них смертельным. Этот инцидент закончился фарсом - Разумовский напился и начал размахивать пистолетом, пока не свалился мертвецки пьяным.
Как выяснилось, дом был построен прошлой осенью, и фундамент возводился на полузамерзшей земле. Архитектор установил множество подпорок на случай, если фундамент поползет. Но подпорки портили вид, и, когда двор вернулся в Гостилицы ранней весной следующего года, управляющий Разумовского поспешно их убрал. Пока земля оставалась мерзлой, отсутствие подпорок никак не сказывалось. Но затем земля оттаяла, и в мае здание начало двигаться. Вина за это лежала не только на управляющем, поскольку две деревянные конюшни - одна в Гостилицах и одна на Украине, - построенные тем же архитектором, постигла та же судьба. По всей вероятности, архитектора потом отослали строить себе дом в районах более отдаленных, чем Украина.
Это происшествие вызвало такую тревогу, что был отдан приказ срочно обследовать дворцы, которые давно не ремонтировали. Первым подвергся проверке дворец в Ораниенбауме, построенный при Петре Великом и с тех пор не перестраивавшийся; этот дворец считался самым нестойким. После проверки крыши и пола было обнаружено, что бревна сгнили и некоторые из них могут разрушиться в ближайшее время. Начались ремонтные работы, которые, однако, не помешали Елизавете, продолжая свои путешествия, заезжать в Ораниенбаум. Придворные селились в большой тесноте в нижнем крыле; для обеда они собирались во дворе. Елизавета обычно находилась в их палаточном городке даже в плохую погоду, когда ветер задувал факелы, а роскошная одежда придворных намокала от дождя.
В Петербурге Растрелли в то время был занят реконструкцией и разного рода добавлениями, но старый дворец Петра все еще стоял неперестроенным. Здесь останавливалась Екатерина во время визитов двора в Петергоф; сама Елизавета на это время находила приют в маленьком голландском домике Петра под названием Монплезир на краю реки. Старый дворец был в полном упадке и грозил рухнуть в любой момент. Когда Екатерина ходила в своей гардеробной, пол иод ее ногами скрипел. Граф Фермор, ответственный за поставку тканей к императорскому двору, по ее просьбе изучил полы и доложил, что брусья в столь же плохом состоянии, что и в Ораниенбауме. Екатерина терпеть не могла всякого рода дешевые поделки и была весьма враждебно настроена к наскоро возведенным сооружениям. Среди ее бумаг позднего времени была найдена написанная ее рукой довольно плохая французская песенка, которая высмеивала деревянные дома:
Жан построил новый дом Совершенно не по плану. Зима студит всех кругом, Жарко в нем лишь только Жану. Лестниц нету в доме том, Через окна лезет в дом.
В Санкт-Петербурге многие дворцы высшего дворянства тоже быстро приходили в негодность. Стены множества величественных зданий покрывались трещинами и накренялись, грозя обрушиться. Настала пора сносить эти строения до основания, чтобы на их месте возвести новые. Один остряк весьма зло сказал о столице: "В других местах руины возникают сами, в Санкт-Петербурге их строят. Если мы радуемся переезду в новый дом, то как, надо думать, счастливы русские, которые разрушают свои дома и въезжают в новые по нескольку раз в своей жизни". Основной причиной прискорбного состояния городских домов являлись плохие материалы, неквалифицированная работа, нетерпение работодателя и нетвердый болотистый грунт, на котором приходилось возводить здания. Но была и еще одна, особая для Санкт-Петербурга причина того, что здания здесь приходили в упадок: укоренившееся суеверие, что нельзя покупать или занимать здание, принадлежавшее кому-то, кто был арестован или сослан. Считалось, что это приносит несчастье; нового жильца дома ждет та же судьба, что и старого. Это предубеждение подкрепила судьба дворца князя Меншикова, построенного Шеделем на Васильевском острове. Здесь после ареста Меншикова поселился Остерман - и он, в свою очередь, тоже был арестован. Какие еще доказательства требовались суеверным русским?
В результате дворцы опальных вельмож были либо брошены и со временем рушились сами по себе, подобно дворцу Шафирова и других попавших в немилость дворян, либо автоматически передавались монарху и использовались для общественных целей. К примеру, дворец Меншикова был после падения Остермана передан под штаб Первого кадетского корпуса. То же с другим дворцом Меншикова, Ораниенбаумом. Через много лет после ссылки хозяина дворец стал служить военно-морским госпиталем, пока Елизавета не забрала его, чтобы подарить великому князю Петру. Похоже, предубеждение русских в этом случае оправдало себя - именно в Ораниенбауме Петр был в 1762 году арестован, после чего убит в Ропше.
Из всего сказанного понятно, что, когда в 1741 году Елизавета взошла на престол, Санкт-Петербург еще находился в процессе становления, даже несмотря на то, что Петр поставил свой первый маленький домик в болотах уже пятьдесят лет тому назад. У столицы все еще был диковатый вид поспешно возведенного города, словно бы брошенного сюда какой-то неведомой силой - то ли царем, то ли Всевышним - по чьей-то непонятной прихоти. Город еще не приобрел устоявшихся очертаний, он менялся подобно горячей лаве, которой еще только предстояло принять окончательную форму.