– В следующий раз она вытолкнет меня в иллюминатор… – наклонившись к самому уху Дианы, тихо проговорил Сергей, – учти это, пожалуйста. Иначе останешься без шефа. Придется новую работу искать…
– Не бойся, не вытолкнет. Я же с тобой. Я всегда буду с тобой рядом, Сережа. Всю жизнь.
– О господи…
Он вздохнул, закатил глаза к потолку и уже набрал в грудь воздуху, чтобы добавить к этому "о господи" какую-нибудь расхожую фразочку типа "когда ж это все кончится, наконец" или прежнюю – "мы же с тобой договорились", но вдруг замолчал. Не захотелось вдруг ничего такого говорить. Противно стало. Он же мужик, а не записная кокетка, чтобы жеманиться подобными фразами. Надо смотреть правде в глаза, надо отдавать себе полный отчет – все-таки ужасно приятно, когда к тебе с таким упорством навязываются… Нет, он вовсе не собирается растекаться киселем перед этой навязчивой юностью, но все же приятно, черт возьми! Как ни крути, а ужасно приятно, какая бы подоплека под этой навязчивостью ни была!
– Диан, я вот все никак в толк не возьму… Ты мне скажи честно – зачем я тебе? Не бойся, я пойму…
– Я люблю тебя.
– Не ври, девушка.
– Почему ты мне не веришь?
– А я что, похож на идиота? Или на придурка, который сам обманываться рад? Нет, девушка, со мной такие штуки не проходят. За этой твоей настырностью что-то другое кроется. Нет, мне приятно, конечно, но…
– Сереж, я правда люблю тебя!
– Не ври! Когда любят, так пошло не навязываются!
– Да откуда ты знаешь? Сам же говорил, что у тебя опыта нет! И вовсе я не пошло навязываюсь, еще чего! Я вообще не навязываюсь… Я просто иду к своей цели, как умею, как могу…
– А какая у тебя цель?
– А ты до сих пор не понял?
– Нет. Давай сформулируй. Только четко и ясно.
– Хорошо. Повторяю в сто первый раз. Я хочу всегда быть с тобой, Сережа. Так тебе понятно?
– Да ради бога… Я вроде увольнять тебя не собираюсь. Как референт ты меня вполне устраиваешь. Ты смышленая, ты понимаешь меня с полуслова. Я иногда даже думаю – как это я раньше без тебя обходился?
– Не придуривайся, Сереж. Тебе не идет. Я же ясно сказала – всегда! И днем и ночью! И утром и вечером! Потому что я люблю тебя! Ты понял? Люблю!
– Тихо, не кричи. У меня такое чувство, что ты от большой любви мне сейчас глаза выцарапаешь.
– Да. И это будет от души. По крайней мере, слепым ты от меня никуда не денешься. Буду твоим поводырем…
– Да уж. Все это звучало бы очень трогательно, если б не было смешно.
– Не знаю. Мне не смешно. И тебе, признайся, не смешно. Тебе же ужасно нравится все то, что я говорю, правда?
– Да. Конечно нравится. А кому ж не понравится? Особенно про поводыря у тебя красиво вышло… Это заготовка такая или экспромтом получилось?
– Считай, что экспромтом. Я вообще, знаешь, талантливая.
– То-то и оно, что талантливая. А тебе не кажется, что ты сама себя переиграла? А, талантливая ты моя? Слышишь, режиссер давно хлопнул ладонями и крикнул свое "не верю"? Может, хватит уже?
Наверное, очень грубо у него это вышло. Диана вдруг резко вжала затылок в спинку кресла, коротко и шумно вздохнула, опустила ресницы, нервно дернула уголком рта. Лицо ее тут же приобрело выражение тихого оскорбленного достоинства, а через минуту, будто устав от сложной маски, стало абсолютно непроницаемым. Глядя на такое лицо, и не скажешь, что оно только что бушевало горячими эмоциями. Странная, странная девушка. Ему даже показалось, будто она заснула…
– Эй, на корабле… Ты что, обиделась, да?
– Нет. Ты не можешь меня обидеть, Сережа… – не открывая глаз и растянув губы в улыбке, тихо проговорила Диана, перекатив голову в его сторону. – Разве ты знаешь, как на самом деле можно обидеть…
– А ты знаешь? Тебя, наверное, кто-то сильно обидел, да? Может, расскажешь? А что, это многое бы прояснило, наверное…
– Да что рассказывать? Нечего мне рассказывать.
– Так уж и нечего?
– Ой, отстань, а?
– А в самом деле, Диан? Я же вообще ничего о тебе не знаю по сути…
– Как раз по сути ты все обо мне знаешь. Чего тебе еще?
– Ну… например, кто твои родители?
– Зачем тебе мои родители?
– Но как же? А если я, к примеру, собрался бы у них твоей руки просить? А что? Сама же мне внушаешь, что это фактически неминуемо?
Он хохотнул слегка, будто приглашая и ее поучаствовать в этом абсурдном предположении, и тут же ругнул себя за неосмотрительность. Чего это он, ей-богу? Только-только выбрались из опасной темы и опять… Но видимо, поздно спохватился. Диана вдруг резко открыла глаза, уставилась на него так пронзительно и насмешливо, что вмиг стало не по себе. Неуютно внутри стало, будто за самого себя стыдно. Наверное, он и впрямь смешно выглядит, сам себя "ругая" и "спохватываясь", а на самом деле вовсю кокетничая с этой "опасной темой"…
– Да, Сережа. Скорее всего, именно так и будет. И руки моей ты у них просить будешь. И с ребеночком я не пошутила, Сережа. Так что будь сейчас осторожен в выражениях – как бы потом извиняться за них не пришлось.
Она быстро отвернула лицо к окну, будто отгораживаясь от его ответа. Будто последнюю точку в этом разговоре поставила. У него и в самом деле слов для ответа не нашлось. Разлетелись вдруг все слова, скукожились в неловкости за хозяина. Он и сам будто застыл в этой неловкости и никак не мог оторвать взгляда от маленького, почти детского затылка с бледными перышками волос. Отчего-то сильно захотелось положить на этот затылок руку, притянуть ее голову к себе, закрыть глаза, вздохнуть и ни о чем больше не думать…
Нет, руку он не протянул, конечно. Подавил в себе это странное желание. Но сердце внутри дрожало – бог его знает отчего. Сладко дрожало, тревожно. Он даже попытался сесть в своем кресле по-другому, так чтобы не лез в глаза Дианин затылок с перышками. Зачем ему этот затылок, в самом деле? Лишний элемент в налаженной, до мелочей продуманной и комфортной семейной жизни. В конце концов, эта девчонка и в подметки его жене не годится! Татьяна – она ж такая… Она сама надежность и уверенность, она стопроцентная женщина, она прекрасная хозяйка, она его любимая жена, в конце концов! Всегда так было и так будет! И равнять ее нечего с этой маленькой пигалицей! Да он и не равняет. Только сердце отчего-то дрожит и дрожит, будто пигалица зажала его в нервном кулачке и не отпускает. Вот так и пропадают мужики, наверное. Коготок завязнет и птичке конец. Только он – не птичка. С ним такой номер не пройдет. Еще пару таких командировок – и все. Прости-прощай, прекрасная Диана…
– Нет, этого просто не может быть! Понимаешь, Димка? Этого просто быть не может! Что я, отца своего не знаю? И не спорь со мной, пожалуйста!
Нервно сцепив ладони в замок, Маша вышагивала из угла в угол, взмахивая на поворотах подолом красного платья. Дима понуро сидел на диване, источая полное сочувствие и понимание, провожал ее глазами.
– Да я разве спорю, Маш… Я просто говорю, что со всяким может случиться… Он же не ангел, в конце концов! Он же мужик!
– Нет, не мужик! Он мой отец, а никакой не мужик! Понял?
– Понял, понял… Давай лучше со стола уберем да посуду помоем, а? Мясо у тебя, кстати, и правда классное получилось… И вообще, хорошо посидели, правда? По-моему, наши матери вполне нашли общий язык…
– Да не заговаривай мне зубы, пожалуйста! Что ты со мной как с маленькой? У меня горе, а ты – посуда… Знаешь, я даже не помню, чтобы мама когда-нибудь так плакала…
– Машк, да не надо так все близко к сердцу принимать! Тоже, нашла горе… И вообще – не надо было тебе под дверью подслушивать! Это не наше с тобой дело, в конце концов… У родителей – своя жизнь, а у нас – своя…
– Димка, ты что?! Ты что такое несешь, Димка?
Затормозив, Маша резко остановилась напротив, глянула ему в глаза обиженно и удивленно. Дима моргнул, улыбнулся растерянно, неловко встал с дивана, попытался притянуть ее к себе.
– Ну, Маш… Успокойся, пожалуйста. Ничего ж ужасного не случилось.
– Не случилось? Ты говоришь, ничего не случилось? Да ты… Ты вообще…
Выскользнув из его рук, она снова принялась нервно мерить шагами комнату, тихо проговаривая себе под нос:
– Ничего не случилось… Ничего не случилось… Боже мой, и в самом деле – ничего не случилось… Она все себе придумала, взяла и придумала… Отец не мог, просто не мог, и все тут!
– Ага… Конечно, не мог… Все могут, а он вдруг взял и занемог… – пробормотал тихо Дима и опасливо взглянул на свою подружку, выписывающую очередной круг по комнате.
Снова остановившись около дивана, Маша запрыгнула на него с ногами, сиротливо поджала их под себя, уперлась лбом в Димкино плечо.
– Слушай, Дим… А может, она это… специально придумала, а? Ну, чтобы я виноватой себя почувствовала и домой вернулась?
– Маш, не сходи с ума… Чего ты как маленькая? Твоя мама – сильная, разумная женщина, зачем ты про нее так? Она что у тебя, актриса Комиссаржевская? И вообще, я не вижу тут никакой проблемы!
– Да, конечно, ты не видишь… Это же не твоя мама сейчас на кухне рыдала! Не надо было мне ее отпускать… Или надо было с ней вместе поехать, что ли… А вдруг она там, дома, опять плачет? Совсем одна?
– А ты ей позвони!
– Позвонить?
– Ну да. Просто спроси, как доехала.
– А про папу спросить?
– Не знаю, Маш… По-моему, не стоит. Получится, что ты из мухи слона делаешь. Тем более твой отец завтра утром приедет, и у них само собой все наладится. Вот увидишь.
– Да. Пожалуй, ты прав. Маму спрашивать в лоб не стоит. Хотя… Ты знаешь, она же пыталась на эту тему со мной поговорить, когда я уходила… А я не поняла, не поверила… Да я и сейчас не верю! Папа не мог, не мог! Он совсем не такой!
Всхлипнув, Маша переползла к нему на колени, обхватила руками за шею, уткнулась носом в предплечье. Димка вздохнул, покачал ее из стороны в сторону, улыбнулся грустно.
– Какой ты у меня еще ребенок, Машк! Такой не такой… Ты пойми, у наших родаков своя жизнь, и они имеют полное право на нас не оглядываться. Понимаешь, Машк? У каждого – своя жизнь!
– А у моих – не своя! У моих – общая! Всегда так было! Я их вместе люблю, и все тут! И по-другому не хочу-у-у!
– Ну, мало ли, чего ты хочешь или не хочешь? Пора свои хотелки в детстве оставить. Давай успокаивайся и звони своей маме. Ей, наверное, тоже неловко, что так некстати в гостях расплакалась.
– Нет, Димк. Не буду я ей звонить. Я лучше знаешь что сделаю?
– Что?
– Я завтра на первую лекцию не пойду. Я к отцу на работу съезжу. И сама у него все выспрошу.
– Ага! Так он тебе все и расскажет!
– Да я сама увижу, Димк… Я почувствую. Ты знаешь, я всегда его чувствую. И всегда знаю, какой он с работы придет – довольный или не очень, добрый или задумчивый… Я завтра поеду к нему, Димк!
– Хочешь, я с тобой поеду?
– Нет. Не надо. Я сама.
– Ну хорошо. На том и порешим. А сейчас давай все-таки посуду помоем.
– Может, завтра? Я так спать хочу! Я устала…
– Ладно, ты ложись, я сам все сделаю. Ложись, Мышонок, спи. Все будет хорошо, не плачь…
Стянув платье, она юркнула под одеяло, все еще продолжая всхлипывать. Потом вдруг вытянула голову из-под одеяла, окликнула его жалостливо:
– Ди-и-м…
– Да, Мышонок? Чего ты?
Димка присел на край дивана, протянул руку, ласково погладил ее по голове.
– А ты мне не будешь изменять, правда?
– Нет. Не буду.
– Никогда-никогда? Честно?
– Никогда. Честно. Спи.
Легко вздохнув, она тут же уснула, подтянув коленки к животу и по-детски сложив ладони под щеку. Димка, управившись с домашними делами, долго не мог заснуть, лежал рядом, прислушиваясь к ровному дыханию подружки. Вздыхал. Это ж надо, как она близко к сердцу приняла всю эту родительскую историю… А самое обидное – истории-то никакой еще нет! Подумаешь, папахен гульнуть решил… Во беда! Жалко, конечно, что у Машки иммунитета на подобные обстоятельства нет. Он-то это уже проходил. Родители, бывало, в выражениях не стеснялись, когда друг другу ревнивые истерики закатывали. И его детским присутствием тоже при этом не стеснялись. Плохо это, конечно, никто и не спорит, что плохо, а с другой стороны… Каждый живет как умеет. Когда в семье все чистенько да благородненько, и спросу с родителей больше. Вон Машка как рассудила – люблю, говорит, мать с отцом, когда они вместе, и все тут. А если, не дай бог, разведутся? Вовсе их любить перестанет? Действительно – проблема… И не знаешь, как оно лучше на самом деле…
Маша проснулась, когда по-осеннему бледные солнечные лучи нехотя пробрались в убогую комнату. Подняла от подушки голову, принюхалась. Димка, наверное, на кухне кофе варит. Запах такой… домашний. Потянувшись, она блаженно выгнула спину, полежала еще немного, приноравливая себя к новому дню. И к новой проблеме – тоже. Хотя она уже и не казалась такой глобальной. По крайней мере, плакать от нее уж точно не хотелось. Она сейчас встанет, позавтракает с Димкой, а потом поедет к отцу и сама все узнает. Может, и в самом деле – был ли мальчик-то, как тетя Света любит говорить по каждому случаю? Может, и не было никакого мальчика…
Димка, когда она соизволила подняться с постели, уже копошился в прихожей. Торопливо поцеловав ее в щеку, пробормотал что-то относительно яичницы с колбасой на сковородке и сваренного кофе, потом выскочил за дверь – на первую пару опаздывал. И она тоже медлить не стала. Оделась, собралась, поехала.
В отцовской конторе она была пару раз всего. Он не любил, когда его от работы отвлекали. Но мимо секретарши позволила себе пройти стремительно и с гордым видом, как и положено дочери хозяина. Секретарша пролепетала ей вслед что-то невразумительное, вроде того, что Сергей Николаевич очень занят, но грудью наперерез не бросилась. Может, и зря не бросилась. Хоть какой-то бы шум произвела. По крайней мере, картина за дверью отцовского кабинета успела бы принять достойный офисный вид. А так… Неприглядная открылась картина. Хотя смотря для кого. Ее, например, маленькая аккуратная женская попка, обтянутая короткой черной юбкой, совсем не вдохновила. Именно она сразу в глаза и бросилась. Какая-то девица стояла у отцовского стола, переломившись тонким станом, локотки на столешнице, в ковшике ладоней – лицо. А самое обидное – совсем уж интимно близко она свое лицо к отцу подсунула! Так что, зайдя, можно было лицезреть одну только попку да стройные ножки на шпильках.
– Привет, пап!
Очень звонко у нее это получилось, даже с вызовом. Девица моментально выпрямилась во весь рост, вперила в нее острый любопытный взгляд. И чего так уставилась, интересно? Не видишь – к шефу дочь пришла? Не кто-нибудь посторонний, а дочь! Так что проявите благоразумие, мадам, не пяльтесь так откровенно, а лучше всего – постарайтесь унести свою развратную попу за дверь, чтобы она глаза не мозолила.
– Маша? Ты как здесь? Случилось что-нибудь, да?
Ого! А папа-то и впрямь испугался, вон как засуетился и голосом, и лицом… Никогда раньше такого растерянного лица у него не наблюдалось. Насмешливое – да, доброе – да, иногда сердитое – да, но чтобы такое вот, мгновенным неловким испугом опрокинутое… Но, надо отдать должное, он очень быстро взял себя в руки. Встал из-за стола, пошел ей навстречу, обнял за плечо по-отцовски дружественно, даже потряс слегка. И улыбнулся, как всегда, широко и белозубо. Нет, действительно… Если посмотреть на него не субъективным дочерним взглядом, а женским оценивающим… Это ж не мужчина, это Голливуд стопроцентный! Перед таким и попкой не грех повертеть, наверное. Но все равно – пусть эта девица уносит отсюда свою задницу подобру-поздорову!
– Ну? Чего молчишь? Ты как здесь оказалась?
– Да никак. Просто мимо шла. А что, нельзя? Вообще-то я соскучилась. Да и поговорить надо.
– А вечером никак нельзя поговорить? Придешь после института, тогда и поговорим…
– Пап, но я же…
– Ах да, я и забыл совсем! Ты же у нас девушка смелая, из дому бежать изволила, как барышня за гусаром! Что, так уж приспичило, да?
– Ну не надо, пап… Здесь же посторонние…
– Ах да! Познакомься, Маш. Это моя новая помощница. Диана.
– Здрас-с-сь-ть…
И это у нее тоже хорошо получилось. Вроде и поздоровалась, но столько видимого пренебрежения вложила, что другой девице мало бы не показалось. А этой – хоть бы что. Подковыляла на своих спичечных ножках, растянула губы в широчайшей приветственной улыбке. Ничего особенного, кстати, в ней и нет. Ни кожи ни рожи. Сплошное недоразумение, а не помощница. Мама в сто, в тысячу раз красивее!
– Пап, так я могу с тобой поговорить? Без посторонних?
– Конечно, Маш. Поговорим, конечно. Сейчас и поговорим, коль у тебя для отца другого времени не нашлось.
– Так я документы вам на столе оставлю, Сергей Николаевич? Я попозже зайду. Боюсь показаться невежливой, но должна напомнить, что их надо очень быстро посмотреть, там ваша подпись нужна. Вы позовите меня, когда… освободитесь. Хорошо?
Надо же, сколько сквозит в голосе этой девицы тонкой иронии и понимания! Вроде того – мне очень вас жалко, дорогой шеф, но что поделаешь – не повезло вам с дочерью…
– Да, Диана. Иди. Я потом тебя позову. Спасибо.
Ой, да какие ж вы тут все взаимно вежливые, ребята! Если б не локотки на столе, не круглый мячик попы да не подсунутое совсем близко к шефу лицо, она бы, может, в эту вежливость и поверила. А так – не обманете. Значит, не зря, не зря мама вчера плакала…
– Пап… Это она, да? – как только за Дианой закрылась дверь, подступилась с вопросом Маша к отцу. – Это та самая, да?
– В каком смысле – та самая? Что за странный вопрос, Маша?
– Нисколько не странный. Ты вместе с ней в командировку ездил?
– Маш, с каких это пор ты заинтересовалась моими рабочими проблемами?
– Ты не ответил на вопрос, пап.
– Не ответил, и не собираюсь отвечать. И вообще, отпусти этот свой менторский тон. Ты не с дружком сейчас, ты с отцом разговариваешь. Кстати, давай лучше о твоем дружке и поговорим… Как его? Дмитрий, кажется?
– Да. Его зовут Дмитрий. Ты, кстати, прекрасно знаешь, как его зовут.
– Ну? И как же тебя угораздило, дочь?
– Что – угораздило? Что я такого сделала?
– А ты считаешь, это нормально, вот так в одночасье взять, собрать чемодан и уйти из семьи, прыгнуть в постель к первому встречному? Ни с кем не посоветовавшись?
– Пап… Относительно чего я должна была советоваться? Относительно постели?
– Прекрати, Маша. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
– Нет, не понимаю!
– Не понимаешь? Ну хорошо, я тебе объясню… Вот как ты считаешь, ты в хорошей семье выросла? В благополучной?
– Ну да… А при чем здесь…
– А при том! Ты хоть понимаешь, как ты по-свински поступила по отношению ко мне, к матери? Ты понимаешь, что нами пренебрегла?
– Да в чем?! Что я такого сделала? Ты же знаешь, мы с Димкой любим друг друга! Я разве скрывала от вас, что… что…
– Что ты с ним спишь?
– Пап, ну чего ты как домостроевец недобитый! Что за презрение в голосе? Ты от меня еще девичьей чести стребуй…