– Нет, ты уж сначала отчитайся. Не томи.
Услыхав их разговор, отец отложил в сторону газету и поменял очки на "даль".
– Мама, папа, впервые за много лет я прошу вас о помощи, – собравшись с духом, произнесла Олеся.
– Чем можем – поможем, – немедленно отозвался отец и нервно скомкал еще непрочитанный газетный лист. Потом поспешно скинул его со стола и сложил руки на коленях. Мать, замерев на месте, в упор смотрела на дочь. Олеся прикинула в уме, чего примерно они могут ожидать, внутренне усмехнулась и сказала:
– Когда я была в командировке в Москве, я там познакомилась с одним человеком.
Отец с довольным видом закивал. Мать помедлила немного и нейтральным голосом проговорила:
– Это хорошо.
– Это очень известный в нашей стране человек. Вы его прекрасно знаете. Это Евгений Дорохов.
Повисла пауза. Мать недоуменно наморщила лоб, а отец заерзал на табуретке с видом ученика, пойманного с несделанным домашним заданием, но через пару секунд с облегчением хлопнул себя по коленям и воскликнул:
– С этим, что ли? – и ткнул подбородком в сторону тумбочки, на которой стоял телевизор.
– Угу, с этим.
– А мы-то чем тебе можем помочь? – сразу перешла к деловому вопросу мать. – Ну, познакомилась и познакомилась, очень даже замечательно. Что ж, что артист, может, человек неплохой, и сложится у вас с ним чего. Привози его к нам, пусть посмотрит, что мы с отцом люди положительные и живем не в нищете.
В отличие от Марины мать не стала говорить, что это невозможно, и подозревать дочь в безумии. Родители современные нравы знали неважно и ничего удивительного в знакомстве их дочери со знаменитостью не находили.
– Мама, папа, все не так просто, – мучительно краснея, принялась объяснять Олеся. – Понимаете, Женя подошел ко мне, потому что принял меня за другую. За девочку, которая когда-то училась с ним в одном классе. Ее отец был военный, она проучилась на новом месте даже меньше года, а потом ее увезли куда-то еще. И больше он ее не видел. И самое удивительное, что ее даже звали как меня – Олеся.
– Ну так что, прояснилось недоразумение? – нетерпеливо спросила мать.
Отец же смотрел на Олесю, склонив голову на плечо, и, кажется, был не прочь еще послушать историю первой любви известного человека. Но при словах жены встрепенулся и принял строгий вид.
– Если бы недоразумение прояснилось, мы бы немедленно разошлись с ним в разные стороны, – горько вздохнула Олеся. – А мы стали встречаться. Недавно на съемках он получил травму, и я несколько недель провела у него в Москве. С мамой его познакомилась. А теперь он, естественно, хочет познакомиться с вами. Но если вы мне не поможете… я не знаю, что произойдет!
– Да в чем трудность-то? – выпрямился на стуле отец. – Ведь вот они мы!
Но мать уже обо всем догадалась и смотрела на Олесю в упор, гармошкой наморщив лоб. Потом отвела взгляд и осуждающе помотала головой.
– И за кого же ты нас хочешь выдать?
– Ну, отец той Олеси был военный, про мать я ничего не знаю…
– И на том спасибо.
– Да, я знаю, я виновата, – заторопилась Олеся. – Я понимаю, что не должна просить вас врать… Но вы могли хотя бы не выдавать меня.
– Не понимаю, – недоуменно протянул отец, осознав вслед за женой проблему. – Вот я всю жизнь прослужил бухгалтером на предприятии. Может, не особенно выдающаяся профессия, но я ее освоил досконально и неплохо с ней справлялся. А ты предлагаешь соврать кому-то, что я был каким-то долдоном военным. Это, по-твоему, уважительное отношение к отцу? А по отношению к твоему женишку и вовсе безобразие.
Мать движением руки прервала пространный монолог отца и проговорила в сердцах:
– Дура ты все-таки выросла, Олеська! Могла бы сразу сказать: так, мол, и так, обознались, не она я. Может, он это так сказал, лишь бы разговор завести. Может, и сложилось бы у вас чего по-честному, по-хорошему.
– Не сложилось бы, – покачала головой Олеся. – Поймите, этот человек не на том уровне находится, чтобы даже разговаривать, не то что завязывать роман с первой встречной. Он бы просто извинился и пошел по своим делам.
– А при чем тут уровень? – разволновался отец. – Ты у нас, кажется, тоже ничего, на уровне. Что он, принц наследный? Так принцев у нас в стране давно повывели, значит, брешет. Чего же ты себя принижаешь, дочка?
Олеся молчала, низко опустив голову. Стало ясно, что все пропало, родители не идут на компромисс. Впрочем, это было ясно с самого начала. Мать, широко расставив ноги и сложив руки на груди, нависала над ней, как призрак возмездия.
– Скажи ему правду, – с мукой в голосе выговорила она. И страстное желание увидеть наконец дочь счастливой капелькой влаги заплескалось в ее глазах.
– Поздно, мама. Вчера в газете появилась статья с историей нашего романа.
– Ну, так скажи ему, что ты сирота, – отходя от нее, отрезала мать. – Жилплощадь, слава богу, отдельную имеешь. Там и принимай своего принца.
– Зачем вы так?! – почти взвыла Олеся. – Неужели наплевать на мою судьбу?
Отец беспомощно закрутил головой, отыскивая мать вопрошающим взглядом. А та сказала печально:
– Нет, Олеся, нам не наплевать на твою судьбу. Я ведь не первый день наблюдаю за тобой. Ты в последний месяц стала истеричной, инфантильной, какой-то полубезумной. Ты – как струна натянутая, вот-вот сорвешься. А сорваться можешь так, что приходить в себя станешь до старости. А ведь ты и так в цейтноте: пора уж судьбу устраивать. Вот и думай, почему я ради этого твоего мужчины врать не хочу, да и дома у нас принимать его не желаю. Хоть он и хороший артист. Все.
Когда мать закончила речь, Олеся ушла в свою комнату, прилегла на диван и накрыла голову подушкой. Сразу стало жарко, душно, все тело покрылось потом. Но Олеся упорно тянула подушку на лицо, норовя укрыться от дневного света.
"Что же это со мной происходит? – вдруг пришла ей в голову здравая мысль. – Я никогда раньше не валялась вот так под одеялом. В минуты стресса включала музыку или брала в руки книжку. Я действительно меняюсь, и совсем не в лучшую сторону. Прежде мне это даже нравилось, мне казалось, что я становлюсь все больше похожа на эту чертову Олесю Марченко. И больше нравлюсь Жене. А теперь я вижу, что действительно ударяюсь в детство. Или, попросту говоря, схожу с ума".
Эти и другие мысли проносились в ее голове, но в общем-то не сильно задевали за живое. Из-под одеяла Олеся так и не вылезла до тех пор, пока в комнату не зашла мать. Присела на край кровати, побарабанила пальцами по подушке и сказала голосом, в котором прозвучала безмерная усталость:
– Ладно. Приводи своего мужчину. Мы с отцом постараемся не засыпаться.
Олеся мигом скинула с головы подушку, ладонями прижала вставшие дыбом волосы и спросила удивленно:
– Почему вы передумали?
– Отец меня уломал, – нехотя ответила мать. – Сказал, что теперь другие времена наступили. Что раньше было плохо и шло человеку во вред, то теперь остается плохо, а идет, однако, на пользу. Надеется, старый дурень, что ты все-таки порадуешь нас внуками. Хотя бы и от артиста.
Женя прилетел через два дня с двумя букетами и огромным тортом в руках. Олеся безмерно по нему соскучилась, она эти дни провела в Питере, утрясала дела по увольнению из фирмы.
– Зачем? – ахнула она, пытаясь обнять Женю, но утыкаясь лицом в цветы. – А мать всю ночь наполеон творила.
Дорохов весело рассмеялся, широко расставил руки, завешенные подарками:
– Что делать, в первый раз еду в гости к родителям невесты. Вино купим по дороге.
– Да у нас никто не пьет…
– И отец? Впервые слышу о непьющем бывшем военном.
Олеся в очередной раз покраснела и пробормотала:
– Мама кого угодно пить отучит.
И они поехали на Гражданку. Хотя родители и согласились, Олесе все равно было не по себе. Слишком хорошо знала она их патологическую честность. Следила за родителями в оба глаза и пуще всего боялась, что мать на секунду останется с Женей наедине и выложит ему всю правду. Но мать и отец держались безукоризненно. Отец даже поднатужился и выдал несколько армейских историй, как подозревала Олеся, прочитанных в какой-нибудь книжке. В тот же вечер Олеся и Дорохов вернулись в Москву. Родителям Олеся прозрачно намекнула, что очень скоро они, должно быть, получат приглашение на свадьбу.
Вполне спокойно прошли две недели. Женя заканчивал съемки в фильме об афганской войне. Уже десять дней снимался он на Кавказе, близ Владикавказа, и Олеся быстро поняла, что разлуки скоро станут неотъемлемой частью ее жизни. Стараясь отвлечься, она всерьез занялась дороховской квартирой, целый день носилась по магазинам, выбирала мебель, разговаривала с дизайнерами. Почти каждый день гостила у Веры Ильиничны, пила с ней чай и рассказывала о своих задумках. А вечером звонил Женя, и они разговаривали порой часами. Жизнь медленно, но верно входила в свою колею, и уже плохо верилось, что когда-то так много было пролито слез и такой недостижимой, нереально-счастливой эта жизнь представлялась.
Задумывалась Олеся и о работе здесь, в Москве. Покупала газеты, просматривала вакансии, иногда даже звонила работодателям. Но окончательного решения пока не принимала. Пусть сначала устроится их с Женей жизнь, пусть они пока привыкнут, притрутся, окончательно поймут, чего ждут друг от дружки. А пока этого не случилось, не стоит связывать себя посторонними обязательствами.
А потом случилось событие, одновременно печальное и радостное, словно предвещающее тот кошмар, что уже стоял на пороге ее жизни и только ждал подходящего момента, чтобы ворваться в нее.
Ночью Олесе приснился пугающий сон: будто Женя стоит на пороге комнаты и смотрит на нее сердито, с отвращением. Она открыла глаза и едва не заорала от ужаса: на пороге их спальни, в дверном проеме, действительно смутно виднелась какая-то фигура. Дрожащей рукой она дотянулась до ночника, зажгла и направила луч света прямо на дверь. Там стоял Женя и смотрел на нее действительно очень странно.
"Он все узнал!" – взорвалось у нее в голове. Мгновенно взмокшая, обессиленная, Олеся откинулась на подушку.
– Олеська, ты что, испугалась? – подскочил к ней Дорохов. Взял за обе руки и стал целовать, щекоча губами ее ладони. Лицо его разгладилось, исчезло то озабоченное и напряженное выражение, которое успела заметить Олеся и которое так ее напугало.
– А ты как думаешь? – пролепетала она. – Приехал неожиданно, не позвонил, так еще в квартиру входишь, как тать в ночи! Ведь мы с тобой разговаривали вечером, почему не сказал, что летишь в Москву?
– Ну прости, Лесенька! Не сказал, потому что сам не думал, что сегодня окажусь дома. Просто появилось срочное дело в Москве. Собирался позвонить с дороги, но какие звонки посреди ночи! Думал, ты услышишь, как открываются двери, и не станешь пугаться. А ты, оказывается, спишь как младенец.
А до Олеси вдруг дошло запоздало: Женька вернулся! А она так истосковалась без него, совершенно потерялась в этом огромном темном городе с его черными длинными ночами! И, коротко взвизгнув, она повисла у Дорохова на шее.
Чуть позднее она суетилась на кухне, чуть не рыдая о том, что поленилась приготовить что-нибудь вкусное, обошлась, как обычно, бутербродами. Нет, ей еще много придется поработать над собой, чтобы стать идеальной женой. Теперь приходилось наскоро сочинять, что подать на ночной импровизированный пир. Олеся, подумав, решила напечь блинов – это у нее всегда хорошо получалось.
Женя пришел из ванной с мокрой головой, сел на табуретку и снова посмотрел на нее каким-то странным, словно вопрошающим взглядом. И вдруг Олеся поняла: нет, не все в порядке, и вовсе не по делу он прилетел в Москву. Настроение вновь скатилось на ноль, последние блины получились темными и бугристыми. Не в силах больше выносить неизвестность, она подошла к Жене, села на паркет и обхватила руками его колени.
– Скажи мне, что случилось? Я же не слепая, вижу, что-то не так.
– Я – идиот, – глухо произнес Евгений, гладя ее по голове.
– Почему же?
– Я тебя приревновал.
– К кому? – удивилась Олеся.
– Похоже, к духу святому.
– Подожди, – попыталась она собраться с мыслями. – Тебе кто-то что-то наговорил про меня?
– Не стоит об этом…
– Нет, подожди, я должна это знать! У тебя самого вроде бы не было оснований подозревать меня в чем-то дурном. Значит, тебе что-то сказали. Позвонили, да? Или уже в газете пропечатали?
– Не в газете, – дернул плечом Дорохов. – Позвонили и сказали. А я сорвался…
– Значит, ты летел проверить, одна ли я в твоей квартире и вообще – в квартире ли? – медленно проговорила Олеся, с трудом осознавая смысл произносимых слов.
Женя молчал. На него было больно смотреть. Олеся встала с пола и села напротив, опустив голову, безвольно уронив руки. Несколько минут длилось молчание, прерывающееся лишь потрескиванием сковородки.
– Но ведь ничего не произошло, – не слишком уверенно проговорила Олеся. – Ты убедился, что я тебе верна. Или… не убедился? Что-то я уже теряю нить проблемы…
– Да разве в этом дело, Лесенька! – с болью почти выкрикнул Женя. – Дело в том, что мы переступили. Нет, не мы – я переступил! Понимаешь?
Олеся тяжело перевела дыхание. Она понимала, о чем сейчас пытается говорить ей Женя. Наверное, она даже заплакала бы от обиды, если бы не была сама виновата перед ним по самую макушку. Она встала и обняла его за плечи:
– Перестань. Просто мы еще плохо знаем друг друга. Моя мама всегда говорила: любовь – не повод для доверия. Как это ни печально.
"Знал бы ты меня лучше – выгнал бы за порог".
– А что же тогда повод? – печально спросил Дорохов.
– Я не знаю. Прожитые годы, наверно.
– Не сердишься на меня?
– Ничуть. Я счастлива, что у тебя нашелся повод вернуться ко мне хотя бы на эту ночь. А твоя якобы ревность – это просто повод нам побыть вдвоем.
– На день тоже, – порадовал ее Дорохов. – Я улетаю завтра вечером, точнее, ночью.
Остаток ночи они не спали, а на рассвете уехали в Подмосковье и весь день провели вместе. Никогда еще, даже в Питере в их первые свидания, Олеся не чувствовала себя такой счастливой. И такой спокойной. Оставив машину, они бродили по маленькому городку, название которого Олеся сразу забыла, обедали в местном кафе, где готовили совершенно по-домашнему, а потом нашли речку с такой чистой проточной водой, как будто они каким-то чудом оказались в тысяче километров от мегаполиса. И купались в ней до посинения, а потом согревали друг дружку крепкими объятиями да дикими плясками на пустынном берегу.
Женя улетел поздно вечером, вызвал такси и велел не ждать от него звонка, а ложиться спать. Олеся и впрямь умирала от усталости и была уверена, что уснет, едва коснувшись головой подушки. Но стоило Жене покинуть квартиру, как странная, словно предгрозовая тишина сгустилась в ней. Заснуть отчего-то не получалось. Всю ночь Олеся не спала, прислушиваясь к каждому шороху, засыпала на секунду и тут же открывала глаза, испуганно таращилась на дверной проем. Ей все казалось, что Женя снова вернется. Ведь может погода оказаться нелетной если не в Москве, то в этом самом Владикавказе.
Она уснула под утро, и то, можно сказать, наполовину: мозг отключился, а тело все не находило покоя, глаза то и дело обшаривали комнату, уже населенную фантомами сна, губы шевелились, пытаясь призвать эти неясные фигуры к порядку. А на рассвете грянул телефонный звонок.
Олеся вскочила и побежала к аппарату, радуясь освобождению от ночных кошмаров и заранее растягивая губы в улыбке. Но звонил не Женя.
– Ну что, невеста без места? – прошипел в трубку чужой, искаженный голос. – Собирай свои манатки и сваливай из квартирки!
– Что?! – не спросила, а выкрикнула Олеся. Разговор вдруг показался ей продолжением ночных метаний. Она с надеждой посмотрела на кровать, обвела глазами комнату. Нет, все вокруг было слишком реально, увы!
– Что слышала, – с готовностью ответил голос. – Всех обманула, бесстыжая. Но ничего, правда выплыла наружу!
– Кто вы?
– Кто надо! – Голос явно не страдал оригинальностью выражения. – Читай сегодняшние газеты.
Олеся крепко прижала трубку к уху, прижала щекой к плечу, чтобы освободить безвольные, трясущиеся, как у древней старухи, руки. И спросила тихо-тихо:
– Это вы, Олеся?
Голос в трубке словно поперхнулся, проглотил заготовленное ругательство и был погребен за цепью сплошных звонков. Олеся сжимала трубку еще с минуту, потом осторожно положила ее на столешницу. Постояла немного посреди комнаты, пытаясь сообразить, что ей теперь делать: сразу собрать вещи и покинуть квартиру или сначала сбегать за утренней газетой. Эта милая комната казалась ей последним оплотом на земле, выходить за ее пределы было до одури страшно. И все-таки она решилась, кое-как и наспех оделась, напялила на нос большие темные очки. И осторожно приоткрыла дверь на лестницу.
И едва тут же не захлопнула ее снова, потому что на пороге кто-то сидел.
– Здравствуйте! – прокричала ей снизу уже знакомая круглолицая девочка-журналистка. Это она вновь сидела на коврике, для удобства сложив его в два раза. Наверное, была единственная, перед чьим обаянием не могли устоять суровые охранники. – Я вас жду, – улыбаясь, сказала девочка, как будто у ее визита могла быть какая-то другая цель. – Вы уже знаете?
– Что – знаю? – выдавила из себя Олеся.
– Ну, обо всей этой дурацкой шумихе. В "Комсомольской правде" о вас большая статья. И я снова хочу взять у вас интервью.
Странно, но девочка говорила доброжелательно, и на ее круглом личике Олеся не прочитала ни тени презрения или негодования. Это ее слегка ободрило. Но все равно от девочки надо было спрятаться, и она все время потихоньку тянула на себя дверь, сужая зазор.
– Это же в ваших интересах, – с тревогой следя за ее маневром, поспешила сказать журналисточка.
– Почему – в моих?
– Ну, как же, такая клевета, ведь надо им как-то ответить…
– Уходите! – ожесточая свое сердце, твердо произнесла Олеся. – Иначе я позову охрану. Вас вообще не должно здесь быть. И отвечать я никому не собираюсь.
– Зачем вы так? – обиделась девочка. – Разве я вам что-то плохое сделала?
– Уходите, говорят вам!
И журналистка ушла, не оглядываясь, наверное, сочиняя в уме убийственную статью про Олесю. Через пять минут после того, как лифт замер на первом этаже, Олеся рискнула спуститься по лестнице, шмыгнула, не дыша, мимо охранника и побежала к ближайшему киоску. Название газеты она узнала от девочки, но это и не требовалось. Еще издалека она увидала кричащий заголовок во всю страницу: