Трубка щёлкнула в своём ложе. Мечта о чашечке кофе плавно растаяла в воздухе.
– Ну, какое там у тебя ещё семейное дерево? – взмолилась Зоя, обратившись к сыну.
– А я знаю? – вытаращил он невинные небесные глаза. – Сказали – сядьте вместе с родителями и нарисуйте гинеколо… тьфу… ну, короче, древо.
– Древо? Генеалогическое что ли?
– Ну! Его! Типа вот такого, – и он сунул ей криво оторванный альбомный лист с какими-то каракулями.
Среди каракулей выделялся кружок с надписью "я", над ним ещё два – "мама" и "папа". Присмотревшись, Зоя различила и всю композицию: "я" располагалось на кривоватом стволе, а "мама" и "папа" представляли собой ветви. В целом генеалогическое древо смахивало на неумело изготовленную рогатку.
– А имена-отчества разве не нужны? – удивилась она. – Фамилии там… И потом, тут же должны быть какие-нибудь ещё ветви?
– А я о чём?! Я ж и говорю: нарисуй ветви! С именами и фамилиями. Можешь даже листья! – великодушно разрешил сын. – Пририсуй там всех, типа, прадедушек и прапрабабушек до седьмого колена! Катюня, короче, сказала: за пять поколений – по истории пятерка. За семь – три пятёрки!
Последнее он докричал уже из прихожей. И не успела Зоя открыть рот, как входная дверь хлопнула.
"Чёрт! Был бы мобильник – я б его сейчас… – запоздало разъярилась она. – Велели же – вместе с родителями! Послала б сообщение – "вернись сию минуту, паршивец!"
Глава 9
Через полчаса генеалогическое древо заметно выросло и возмужало.
Правда, ветви его, вместо того чтобы симметрично двоиться, распространялись причудливыми пучками, причём заметно больше с одной стороны.
К тому же редкую из них удавалось проименовать честь честью, с отчеством и фамилией. Многие получили двусмысленные названия типа "бабушка Аня (Маня?)" или же "дедушка (прадедушка?) Артём". Другие тянулись неуверенными пунктирами из разных переплетений, как, например, веточка "дядя Миша", поскольку Зоя не помнила в точности, приходился ли этот самый дядя папе двоюродным братом или, напротив, мужем двоюродной сестры. Однако не разместить его на древе было бы несправедливо, поскольку однажды в детстве этот дядя Миша повёл Зою и Люську кататься на качелях и, когда Зоя умудрилась со всего размаха вылететь из своего деревянного сиденья и разбить губу, сам водил её в поликлинику на какие-то уколы, после чего каждый раз покупал ей мороженое – любое, на какое покажет пальцем.
И даже две ближайшие бабушки, мамина мама Полина и папина – Галина, представлялись не вполне отчётливо. Зоя помнила, например, что бабушка Поля была тихая, такая бесшумная и незаметная, и самым ярким впечатлением о ней было – что в детстве Зое позволялось её причёсывать: белые ровные пряди волос длились-длились, да и завивались вдруг в конце в игривое колечко! И какое удовольствие было – уложить эти прядки ровным двухслойным вензелем, так чтобы колечко оказалось повыше, и закрепить всё сверху коричневым пластмассовым гребнем! В детстве Зоя не знала слова "благородная", а если бы знала, то именно так именовала бы бабушки-Полину причёску.
О бабушке Гале помнилось не больше: что обладала крепким характером и талантом вести хозяйство, а также – что до последних лет любила декламировать Пушкина: "Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч…" Но по какому случаю цитировала она классика – этого в памяти не сохранилось.
Поодаль от ствола и ветвей родословного древа, в отдельном кружочке, на всякий случай значились "Надюша и Любочка" – девочки-подростки, чья потёртая фотография в мамином альбоме, с роскошными бантами в не менее роскошных волосах, казалась Зое в детстве воплощением недосягаемой красоты.
Прояснить же, какое родственное отношение к ней имели прекрасные девицы, а заодно и уточнить кое-какие имена не удалось: мамин телефон не отвечал. Очевидно, мама повела старушку Муху, а заодно и дядю Гришу дышать свежим воздухом, либо же по телевизору пел Николай Басков.
В ожидании консультации Зоя попыталась выровнять ствол дерева и расположить ветки посимметричнее.
Вскоре древесные линии облагородились настолько, что она даже отстранила листок и немного полюбовалась им, а уж потом поприлежнее занялась ветвью "отец, Анатолий Васильевич". Однако здесь тупик поджидал её в самом начале: изо всей старшей мужниной родни она знала только свекровьину тётку по прозвищу Нюрка-казачка, которая ближайшей родственницей Анатолию не приходилась и, значит, помочь делу ничем особенно не могла.
Так что же – звонить Анатолию?
На этой мысли вдохновение внезапно покинуло Зою.
Конечно, они с бывшим супругом уже второй десяток лет общались как цивилизованные люди. И как нынешний Толик весьма отдалённо напоминал себя молодого, так и Зоин сегодняшний облик, по-видимому, не будоражил в нём ни горьких, ни тем более нежных воспоминаний.
Однако произнести вслух, пусть и по телефону, имена свёкра и свекрови неизвестно почему было страшно, словно то были колдовские заклинания, способные воскресить прошлые невзгоды. И удивительное дело: Зоя почему-то была уверена, что и Толик испытает то же самое. "Нет уж. Пускай Пашка сам и звонит, – постановила она. – А не захочет – не умрёт и без пятёрок! Тоже мне отличник…"
При всём том древо оставалось несколько однобоким, и это раздражало. Подумав, Зоя пририсовала слева четыре недостающие, хотя и безымянные ветки потоньше. Но и в таком виде – она пересчитала родственные "колена" – оно явно не тянуло не то что на пятёрку, а даже, кажется, и на четвёрку. "А может, нарочно пугают? – понадеялась она. – Типа как мы – выучить к следующему уроку наизусть двумя руками?"
С другой стороны, для полноты картины полагалось бы как-нибудь встроить сюда и кузину Люси, и Сергея, троюродного брата, и папиного брата дядю Игоря, и обязательно бабушку Анфису… Кстати вспомнились семейные драгоценности, и Зоя ещё раз подозрительно осмотрела каждую ветвь: уж не прячется ли, в самом деле, за какой-нибудь развилкой горшочек с кладом? Или же он, наоборот, закопан у корней дерева: такой тяжёленький, из красной глины? А внутри – золотые монеты! Интересно, что чувствует человек, держа в руках пригоршню старинных, слегка потускневших монет? Зоя, например, понятия бы не имела, что с ними делать. Нести в ломбард? В антикварную лавку? Или, скорей всего, в милицию? Уж в милиции-то, по крайней мере, всё сделают по закону, а причитающуюся Зое часть выдадут нормальными деньгами. А уж там…
А что же ТАМ?
О-о, ТАМ… Первым делом, конечно, сапоги и свитер Пашке. И сразу костюм-тройку к выпускному! Зоя сладко зажмурилась. Перед глазами поплыли: бархатные комнатные тапочки с нежной меховой опушкой; новенькие колготки в прозрачных упаковках – пускай даже обычные, телесного цвета, но не меньше десяти пар! или даже не меньше двадцати, на всю зиму! – а за ними тугие рулоны обоев в обе комнаты – насчёт расцветки посоветоваться с Ирусей; затем вожделенный мобильник для Пашки – купить ему какой-нибудь сумасшедше крутой, пускай пофорсит разок в жизни! Авось и мать тогда разживётся каким-нибудь плюсиком в анкете… Только вот хватит ли в таком случае ещё и на диван? Не беда, посплю и в лодке, тут же постановила Зоя.
И она ещё раз придирчиво осмотрела изображённое древо. Ветви его плавно перетекали друг в друга, и что-то, безусловно, струилось в них: родная кровь? гены? забытые семейные предания? Но никакое имя не подало ей тайного знака, не блеснуло в глаза лучистым бриллиантовым блеском. В памяти же мелькала всякая ерунда: например, хрустальная мамина ладья с кучей потускневших либо поломанных брошек, запутавшихся в бисерных нитях и связках бус искусственного жемчуга. "Драгоценности" сии многократно мамой перенизывались: то розоватые крупные бусины располагались вперемешку с крохотными жёлтыми бисеринками, то белые продолговатые чередовались с чёрными. И всё это стеклянно-пластмассовое великолепие было вдоволь ношено и маленькой Зоей, и её подружками, и даже любимыми куклами…
Или вспоминалось, как однажды в детстве она лежала с температурой, плакала и ни в какую не хотела отпускать маму на работу, хотя дома оставалась бабушка Поля и они с мамой в два голоса терпеливо уговаривали Зою "быть умницей". Наконец мама, потеряв надежду на скорое дочкино поумнение, взяла в руки маленькие маникюрные ножнички, вырвала из тетради двойной листок в клетку – и враз, за какую-нибудь минуту вырезала из него целый комплект кукольной мебели: крохотную кроватку, столик, два стульчика и шкафчик! И такой невообразимой красоты и НАСТОЯЩЕСТИ были эти вещички – на створке шкафчика имелось даже нарисованное зеркало! – что Зоя чуть не задохнулась от восторга, и от этого вздоха мигом высохли все её слёзы.
А когда, лет двадцать спустя, Зоя припомнила этот случай – мама, оказалось, его начисто забыла. "Дети! Их же пока вырастишь – чего только не сумеешь!" – объяснила она, как будто оправдываясь.
…Да, кстати, о детях – где же Пашка? Времени – без пяти девять!
Но испугаться по-настоящему она не успела, потому что по подъездной лестнице снизу как раз затопали знакомые шаги, а у самой двери грянул хохочущий дуэт: подростковое Пашкино ржание вперемешку с короткими дамскими хихикающими пассажами. "Люська! И опять со своими анекдотами!" – на слух определила Зоя.
Действительно, вслед за щелчком замка в прихожую вступила кузина Люси собственной персоной. Из-под её коротенькой дублёнки виднелись розовые брючки, а в расстёгнутом вороте – розовая же, в блёстках, кофточка.
– Привет, девушка! На дискотеку собралась? – подколола Зоя, когда та, на ходу чмокнув её, по своему обыкновению устремилась к зеркалу.
– Да уж не в дом престарелых! – без задержки отреагировала Люси, приостановившись и дёрнув Зою за оторвавшийся край кармана на халате.
В свои, как она выражалась, сорок С НЕБОЛЬШИМ или тридцать С БОЛЬШИМ, кузина вполне способна была отправиться на молодёжную ТУСУ, или на концерт рок-звезды, или в боулинг-клуб. Или, к примеру, явиться на семейное торжество с каким-нибудь БОЙФРЕНДОМ лет на пятнадцать моложе себя. Или рассказывать племяннику анекдоты… Мама, понятное дело, именовала кузину не иначе как "штучкой". А на взгляд Зои, Люси просто никак не могла выйти из образа романтичной юной красотки, ожидающей встречи с принцем.
Правда, внешность красотки слегка деформировалась с годами, да и характер несколько подпортили жизненные разочарования. "Недолёт и перелёт! – беспечно отзывалась Люси о двух своих прежних спутниках жизни. – Зато следующий, вот посмотришь, будет в яблочко!" Однако яблочко что-то не спешило упасть в руки Люси. Тем не менее она надеялась встретиться с ним со дня на день и, может быть, поэтому всегда была одета как на свидание… И может быть, поэтому Зоя ей самую малость завидовала. Всё-таки человек чего-то ждал…
– Чайку? – со вздохом предложила она, направляясь в сторону кухни.
– Ни-ни! После семи вечера не ем, не пью и другим не советую, – объявила кузина, ловко выудив из сумочки помаду и поправляя линию губ. – Вот правда, завтра… я чего зашла… завтра, имей в виду, на день рождения придётся идти, Насте сорок лет. К шести часам. Придётся нарушить режим!
Ко всему в придачу Люська обладала таинственным способом давления на психику окружающих. Зоя сильно подозревала, что способ этот именовался "нахальство".
– Какой ещё Насте? – осведомилась она, старательно собирая силы для отказа.
– Андреевой жене. Ну, помнишь, врач?
– А-а… подожди! Так они же с Андреем вроде разошлись. Лет десять назад… Или нет?
– Девять. Но всё-таки юбилей же! Она так приглашала, с сотового мне на работу звонила. Рублей на тридцать точно науговаривала! Аж неудобно.
Зоя нахмурилась. Надо отказать ей. Просто сказать…
– Там же слякоть! – услышала она собственный жалобный голос. – Завтра опять дождь с грозой обещают, и темно уже будет… Могла бы какую-нибудь причину… И вообще, она меня разве помнит?
– Представляешь, помнит! – на мгновение обернулась Люська, разделяя её удивление. – Просила – "вместе с Зоей". Я говорю – ну ладно, придём.
"Отлично! Как всегда, всё решила без меня!" – приготовилась праведно возмутиться Зоя. В то же время предательский язык услужливо брякнул:
– А чего не позвонила?
– Да ладно! Рядом живём, – бросила небрежно Люси, приспуская дублёнку и пожимая розовыми плечами. – Вас вот повидала… Пашка худой чего-то. Или просто вырос?
Пашка немедленно закатил рукав свитера, демонстрируя бицепс. Люси ткнула в бицепс ногтем. Пашка заржал.
– Да, и надень красный свитер! А то нацепишь опять какую-нибудь хламидомонаду – знаю я тебя, – распорядилась кузина напоследок, отступая к двери и стараясь разглядеть всё своё великолепие целиком.
Зоя открыла было рот, чтобы съязвить что-нибудь насчёт возрастных комплексов, но наткнулась взглядом на Пашкину физиономию. Лицо у него было такое светлое, простодушное и радостное, каким Зоя не видела его вот уже… года два?
Он смотрел вслед Люси, закрывая за ней дверь.
Зоя молча повернулась и побрела в кухню. И, как оказалось, вовремя: телефон как раз затрещал.
– Зоечка Петровна? – осведомилась трубка голосом Анны Павловны и радостно защебетала: – Добрый вам вечер, голубчик!
Голубчиками завуч именовала учителей только в двух случаях: если требовалось пойти на замещение и если некого было отправить на совещание после уроков. Первое ещё куда ни шло…
– А у нас проблема! – не сбиваясь с мажорного лада, продолжала Ан-Пална. – Представляете, совершенно некому пойти с детками на концерт! – и она выждала длинную паузу, ожидая, не проявит ли Зоя похвального энтузиазма. Но Зоя безмолвствовала, как народ в "Борисе Годунове". Тогда Ан-Пална двинулась в атаку, пустив в ход более требовательные интонации регистром пониже. – Выручайте, голубчик! Это сразу после ваших уроков. В филармонии, в два тридцать. Деток всего пять человек, все взросленькие, старшие классы! Они уже оповещены. Тем более вы у нас пианистка, вам и карты в руки!
После второй паузы, как показывала практика, разговор принимал несколько менее дружественный характер и мог привести к определённым последствиям. Поэтому пришлось ограничиться лишь протяжным вздохом-стоном, а затем выдавить, наступая на горло собственной песне:
– Ну что ж… Раз уж такая безвыходная ситуация… то придётся.
– Вот и умничка! – заворковала завучиха и разразилась радостным монологом на тему важности знакомства молодого поколения с особенностями исполнительского мастерства. Хуже всего, что и в монологах она имела привычку делать выжидательные паузы, в которые приходилось вставлять:
– Угу… Ну да… В общем-то, конечно…
В это время Павлик ставил чайник на плиту. Подняв голову, Зоя встретилась с ним глазами.
Лицо сына выражало терпеливое презрение.
Глава 10
Концерт намечался так себе, средней руки. Приезжее столичное светило, фамилии Зоя не запомнила – то ли Шишкина, то ли Мышкина – явно числилось звёздочкой какой-нибудь предпоследней величины. Да и по преобладанию в зале детей и подростков сразу чувствовалось – обязаловка!
Детвора из музыкальных школ под присмотром учителей рассаживалась тихо и чинно, с любопытством разглядывая громадную люстру, позолоченные лепные карнизы балконов и стилизованные под свечи бра. Девицы постарше из двух колледжей, муз– и музпед-, размалёванные и слегка захмелевшие от своей пятнадцатилетней самостоятельности, громогласно переговаривались, бродили вверх-вниз по центральному проходу и толпились у оркестровой ямы, сверкая стекляшками в оголённых пупках. Несколько длинноволосых парней постарше в окружении хохочущих подружек, стоя наверху лестницы, озирались с таким видом, точно попали в зоопарк, – эти, ясное дело, с режиссерского факультета, вся жизнь – сплошной спектакль. И лишь кое-где, парами и поодиночке, тихо сидели старухи с прямыми спинами и поджатыми губами, с тугими валиками седых волос вокруг головы или на затылке – те, что будут ловить дальнозоркими глазами каждое движение пианистки, не прощая ни пропущенной ноты, ни укороченной на шестнадцатую долю такта паузы. И при каждой чуть сбившейся с ритма триоли они будут обмениваться выразительными взглядами и ещё больше поджимать губы.
Зоя была готова поклясться, что и двадцать лет назад эти самые старухи на этих самых местах точно так же поджимали губы. А она наивно считала их музыкантшами-виртуозами или же преподавательницами фортепиано. Впрочем, некоторые, пожалуй, преподавательницами и были – такими же, как и сама Зоя, жертвами естественного отбора в исполнительском искусстве, недобравшими кто эстрадных данных, кто – терпения, а кто – везения. И каждый третьесортный концерт – утешение для них, рассуждала Зоя, каждый промах пианиста на сцене – бальзам на душу. Так неужели я скоро стану вот такой же занудой с морщинистыми бледными губами? Нет, нет! – в ужасе закричало что-то внутри.
И она поспешно спустилась по проходу, нашла записанные на листочке "благотворительные" места и усадила свою притихшую команду. Дети, по малолетству ожидая какого-то развлечения вроде цирка, блестящими глазами разглядывали занавес. А впереди, будто специально, расположились две старухи. Впрочем, эти казались помоложе, лет шестидесяти, и подобрее – может, потому, что у одной лежал на коленях букет розовых гвоздик. А может, эти престарелые дамы просто нормальные, хорошие учителя – не такие, как Марина Львовна, но всё же нормальные учителя, пришло Зое в голову. Или же люди, любящие и понимающие музыку – строители или, допустим, врачи. Встречаются же изредка в природе и такие! И ведь, собственно говоря, для них и существует искусство!
На этой банальной мысли погас свет.
Фамилия пианистки оказалась Мишенькина. А сама Анна Мишенькина оказалась дамой под сорок, но с явной надеждой выдать их за тридцать пять. Основной расчёт был, конечно, на волосы – длинные, качественно промелированные краской "двенадцать оттенков золота" и уложенные обманчиво-небрежно. Да и платье было под стать: бархатное, тёмно-синее с переливами, драпировка наискосок под грудью. Когда-то подобный костюм был у Ируси, и Зоя, примерив его, несказанно удивилась – хитрая эта драпировка оказалось способной не то что уменьшить, но даже свести на нет животик вполне солидных размеров.
Гостью встретили по одёжке: захлопали так, словно уже сам её приезд на рядовые гастроли был из ряда вон виртуозным фокусом.
Анна Мишенькина бесстрастно наклонила голову, скрыв лицо роскошными волосами, и, зафиксировав таким образом видимость поклона, направилась к роялю.
Бах был преподнесён публике вполне убедительно. Прелюдии и фуги, понятно, исполнялись "избранные" – надо думать, весь баховский багаж Мишенькиной со студенческих времён. Но багаж этот содержался в приличном состоянии и хранился заботливо и даже, пожалуй, скрупулёзно. "Ну и как вам эта вещь? – словно спрашивала она, замедляя последнее арпеджиато. – Узнаёте?" "Пожалуй", – безмолвно и задумчиво отвечали в зале. А другие отвечали: "Да, да! Классно!" – и били в ладоши.
"Неплохой звук, – высказалась и Марина Львовна, неслышно возникая за плечом у Зои. – Заметила, какая густота?" "А техника? Темпы-то средненькие!" – запальчиво возразила Зоя. На это Марина Львовна не ответила ничего – только вздохнула.