- Американские художники стыдятся американского образа жизни, - заметил я. - И презирают его.
- Словно они боятся, - перебила меня Белинда. - Им приходится быть выше того, что они отображают. И они стыдятся того, что уж слишком хорошо у них это получается.
- Почему? - поинтересовался я.
- Она похожа на сон, эта ваша американская жизнь. Она пугает тебя. И тебе хочется над ней посмеяться, даже если в душе ты ее обожаешь. Я хочу сказать, здесь есть все, что ты хочешь. А тебе приходится говорить, что это ужасно.
- Хотел бы я обладать свободой художников-примитивистов. Они сосредоточивают свою любовь на том, что я нахожу, по сути, прекрасным. Я хочу, чтобы мои работы были чувственными, тревожащими. И при этом роскошными.
- Вот потому-то твой стиль и называют барочным и романтическим, совсем как у той церкви, мимо которой мы проходили, - улыбнулась Белинда. - Когда я смотрела на потолочные фрески, то видела сходство с твоими работами. То же мастерство, те же цвета. И та же избыточность.
- Ах так! Когда они увидят картины с Белиндой, то им волей-неволей придется найти для меня другие слова.
Белинда рассмеялась мягким, непринужденным смехом и еще крепче прижалась ко мне.
- Джереми, сделай меня бессмертной!
- Конечно, моя дорогая девочка. Но ты и сама должна о себе позаботиться. Тебе непременно надо сниматься в фильмах, играть новые роли.
- Когда ты выставишь картины, ты должен быть действительно уверен, действительно уверен… - внезапно посерьезнела Белинда. - В таком месте, как здесь, легко предаваться мечтам.
- Да, ты уже говорила. Но разве мы не для того сюда приехали? - спросил я и, взяв ее лицо в свои ладони, поцеловал.
- Ты ведь знаешь, что сделаешь это. Правда? И больше никаких сомнений!
- У меня их уже давно нет. Но если мы не подождем еще год, пока тебе не исполнится восемнадцать…
Ее взгляд затуманился. Она нахмурилась, закрыла глаза и приоткрыла рот для поцелуя. Господи, какая же она все же пылкая и нежная!
- Знаешь, а ты изменился. Ты стал относиться ко мне по-другому.
- Ну что ты, солнышко, вовсе нет! - запротестовал я.
- Я не хочу сказать, что изменился к худшему. Просто раньше ты никогда так со мной не разговаривал.
И она была права. Я, конечно, не признался, но все именно так и было.
- Джереми, почему ты отсюда уехал? Почему за все эти годы довел дом до такого состояния?
Мы продолжали идти вперед, держась за руки. И я начал ей рассказывать. Открывать свой самый Большой Секрет. Рассказывать все - от начала и до конца.
Я признался в том, что написал за свою мать последние две книги, поведал о сумасшедших днях в последнюю весну ее жизни, когда экранизировали "Багровый Марди-Гра" и мне пришлось ехать вместо матери в Голливуд на премьеру.
- Представляешь, такое странное чувство, когда ты знаешь, что сам все написал, а ни одна живая душа даже не догадывается. А потом еще обязательный прием. Не большой в ресторане Чейзена, а дома у Алекса Клементайна. И Алекс ходил и всем меня представлял. И все они смотрели мимо меня, мимолетно подумав, прежде чем повернуться ко мне спиной: "Надо же, как мило, ее сын".
Белинда ничего не ответила и только выразительно на меня посмотрела.
- Алекс тогда еще ничего не знал, - продолжил я. - Но она тем не менее ему сказала, только позже, когда он приехал с ней повидаться, и он знал, но молчал. Однако я решил покинуть материнский дом не из-за "Багрового Марди-Гра". Нет, такое решение я принял после оглашения ее завещания. Она оставила мне свое имя. Она рассчитывала, что я и дальше буду его использовать. Она рассчитывала на то, что я всю оставшуюся жизнь буду писать романы под именем Синтии Уокер. Она считала, что факт ее смерти не стоит делать достоянием гласности. Но если уж такое случится и читатели узнают о ее кончине, я должен буду заявить, что нашел рукописи в сейфе и что она успела их закончить еще до последней стадии болезни. Вот такие дела.
- Какой ужас! - воскликнула Белинда.
Такая реакция меня удивила, и я попытался объяснить Белинде суть дела.
- О, у нее были самые благие намерения. Она думала, что тем самым я смогу получить все деньги. Она даже отдала соответствующие распоряжения своему издателю, добившись для меня определенных гарантий. Ее издатель знал положение дел и принял на себя соответствующие обязательства. Она действительно старалась для меня. Она абсолютно не разбиралась в живописи и считала, что мне ничего не удастся добиться.
- Так вот от чего бегут маленькие девочки на твоих картинах, - прошептала Белинда. - А теперь и мы живем в том старом доме, откуда для них нет выхода.
- Разве? Думаю, сейчас все по-другому. А ты?
Мы уже подошли к реке и теперь брели по железнодорожным путям к пустынной пристани. Спокойствие тихого вечера нарушали только глухие звуки музыкального автомата, доносившиеся из-за дверей бара. Пахло пенькой и конопляным маслом.
Сердце мое учащенно забилось, и, когда мы подошли к краю пристани, я еще сильнее сжал руку Белинды.
- Мне кажется, она думала не о тебе, а о себе, - бросив на меня тревожный взгляд, осторожно начала Белинда. - Мне кажется, она любой ценой, даже за счет тебя, хотела обрести бессмертие.
- Да нет же, честное слово. Просто она считала, что сам я ничего никогда не добьюсь. Она всегда за меня боялась. А я, как тебе прекрасно известно, всегда был мечтателем, таким вот, знаешь, рассеянным ребенком.
- Она ведь тебя уничтожила! - покраснев от возмущения, воскликнула Белинда.
Ветер, гулявший над просторами бурой воды, неожиданно усилился и стал трепать ей волосы.
- Какая ты красивая, - произнес я.
- И что, ты больше не писал книг за нее?
- Нет. Естественно, нет. Но в конечном счете все сложилось удачно, причем исключительно благодаря ей.
- Как так?
- Потому что когда ее редактор приехала в Сан-Франциско, чтобы попробовать со мной договориться - ну, понимаешь, чтобы меня переубедить, - она увидела полотна со "Спящей красавицей" и тут же предложила мне подписать договор на издание иллюстрированной книги для детей. А мне подобное даже в голову не приходило. Я просто хотел быть художником. Пусть странным, чудаковатым, не попадающим ни под одно определение, но все же художником. И вот пожалуйста: к концу года мои книги уже красовались во всех витринах книжных магазинов на Пятой авеню.
На лицо Белинды набежала едва заметная тень, губы искривились в грустной усмешке.
- Похоже, мы с тобой два сапога пара, - вздохнула она, улыбнувшись так горько, как никогда прежде.
Она повернулась и устремила глаза вдаль, на плывший на юг огромный серый корабль.
- Что ты этим хочешь сказать, моя дорогая девочка? - спросил я и почувствовал, как больно сжалось сердце, словно луч света проник в тайные глубины моего подсознания.
- Мы - хранители их секретов, - прошептала Белинда, провожая глазами уходящий корабль. - И расплачиваемся сполна. Надеюсь, ты все же выставишь картины, Джереми! Но не позволяй мне подталкивать тебя. Я хочу тебя предупредить. Не позволяй мне причинять тебе боль. Ты сделаешь это, когда сочтешь нужным.
Я смотрел на нее, такую родную и близкую, и понимал, что сейчас дороже ее у меня никого нет. Ради этого стоит жить. Ради этого можно и умереть. И, глядя на нее, я поймал себя на мысли о том, что никогда не перестану любоваться ее красотой. Невозможно было устоять перед очарованием ее молодости. Она могла быть кем угодно - пусть бездомной - и оставаться столь же прекрасной. Но она не была бездомной. И Белинда по-своему была так же хороша, как и Бонни.
29
Я работал до четырех утра. Я рассчитывал таким образом избавиться от ночных кошмаров. Рисовать, а не спать именно в то время, когда меня обычно начинают мучить страшные сны. Я сделал набросок, где Белинда стоит на пристани, спиной к реке. Я сумел поймать порыв ветра, развевающего ее волосы. Нарисовал белые туфли, короткий жакет из жатой ткани. Нарисовал тонкую полоску кружева у нее на шее. Я и не старался припомнить детали. Я просто посмотрел вверх и представил себе ее образ. Я сказал своей руке: "Сделай это!" И вот к четырем утра Белинда уже стояла на пристани и смотрела прямо на меня, а река за ее спиной была безбрежным коричневым потоком, сливающимся с темно-серым небом. И она говорила мне: "Не позволяй мне причинять тебе боль".
"Не позволяй мне причинять тебе боль".
Вконец обессилев, я прилег на раскладушку. Мамины часы по очереди отбивали время. За дверью вокруг голой лампочки кружили насекомые.
И вот все двенадцать картин встали перед моим мысленным взором: от девочки в ночной рубашке на карусельной лошадке до женщины на пристани у реки. Теперь нагота уже больше не имела значения. Женщина на картине могла позволить себе оставаться в одежде.
Четыре тридцать.
Я поднялся с раскладушки и снова принялся за работу, закрашивая коричневым поверхность реки и темно-серым поверхность неба.
Когда первые лучи солнца начали пробиваться сквозь зеленую листву, ее фигура уже светилась на фоне реки, но темнота за ее спиной была столь зловещей, будто никогда и не было ни кукол, ни игрушек, ни бумажных обоев, ни вуали для Святого причастия.
Мисс Энни принесла мне кофе. На улице уже вовсю громыхал транспорт.
- Включите кондиционер, мистер Уокер, - сказала мисс Энни.
Она обошла комнату и закрыла окна, стараясь не задеть холсты, и поток прохладного воздуха принес блаженную тишину. Я смахнул пот со лба тыльной стороной ладони.
"Похоже, есть и такой способ избавиться от ночных кошмаров", - думал я, глядя на картину.
Белинда уже проснулась и, сидя на кованом садовом стуле посреди заросшей высокой травой лужайки, прилежно писала в своем дневнике.
- Иди сюда! Я тебе кое-что покажу, - позвал я ее.
На следующую ночь мне опять приснился кошмар. Мне снилось, что я смотрю на часы.
Я думал о том, что, закончив работу, не мог не запереть двери мансарды и фотолаборатории. Я точно крепко-накрепко все запер.
"Ну если вам удалось проследить за ней до порога моего дома, то что мешает это сделать Дэрилу?"
"Просто у меня гораздо больше связей, чему Дэрила".
"Каких, например?"
Что за связи? Как тот человек смог забраться в дом?
Он что, фомкой отжал окно? Какое окно? Прежде чем уехать из Сан-Франциско, я хорошенько их проверил. Все задвижки на месте, и ни единой царапины.
Она сказала, что знает о картинах в мансарде. Откуда? Но самая непонятная - история с негативами в фотолаборатории. Господь Всемогущий, он что, проверял каждый негатив с помощью увеличительного стекла?
"Где ты, солнышко? Скажи мне".
"В Кармеле".
"Я прямо сейчас за тобой приеду".
"Нет, только не сегодня. Ты должен мне обещать".
Белый конверт, надписанный только двумя буквами: X и Н. "Художник и натурщица". И ничего более. Лежал в бумажной папке под индексом "Б". Она стояла возле меня в фотолаборатории. Я показывал ей, как обычно храню негативы. Все в папках. Например, буква А - для фотографий на тему Анжелики. Б - для Белинды. Как он смог их найти? Я имею в виду ее детектива, или как его там, словом, чужого, проникшего в мой дом.
Она была тем самым чужим.
"Джереми, обещай, что подождешь до утра".
Черный лимузин там, на обочине, один, два, три часа.
"…пока не появилась моя дочь".
Выражение ее лица, когда мы сидели за кухонным столом в Кармеле, нечто такое в ее глазах, когда я сказал: "Ко мне приходила твоя мать". Она даже глазом не моргнула.
Еще не стряхнув себя остатки сна, я встал с кровати, пошел в свою мастерскую на галерее и с ходу принялся за работу. Ее лицо получилось идеально.
"Не позволяй мне причинять тебе боль".
"Я не позволю им обидеть тебя". Разве не это она сказала мне тогда в Кармеле?
Солнышко, я ведь не алкоголичка какая-нибудь, не стереотип напыщенной голливудской дамы. Тебе не надо обо мне заботиться. Я позабочусь о нас обоих.
На следующую ночь кошмарный сон приснился мне еще раньше: в три утра.
Сент-Чарльз-авеню в виде сцены. Уличные фонари в плотном кружеве веток деревьев. От дождя плитняк в свете фонарей казался багровым.
"Я хотела бы поговорить с вами сейчас, пока не появилась моя дочь".
Лимузин торчал напротив моего чертова дома вот уже три часа. Белинда непременно должна была бы заметить его, если Белинда не…
…тот самый чужой.
Я спустился в библиотеку и включил телевизор. При работающем там, наверху, кондиционере она наверняка ничего не услышит. Я хотел посмотреть какой-нибудь старый черно-белый фильм. И действительно нашел фильм с Кэрри Грантом, который говорил невероятно быстро, но изрекал при этом на редкость умные вещи. И вообще прелестная игра света и тени.
Перед тем как уехать из Сан-Франциско, я проверил запасные ключи. Так и лежат в баночке для специй. На банке слой пыли. Каким же умным должен был быть тот сукин сын?
Рано утром, еще до того, как я отправился в город и в отеле "Сен-Франсе" прочел дешевую книжку с биографией Бонни, Белинда спустилась вниз и предложила план побега. Нет, она умоляла меня бежать.
"Но раньше утра не приезжай. Ты должен мне обещать".
Никто не вламывался в тот дом! Ты это знаешь! Никто не открывал тяжелый засов на двери фотолаборатории! Голова просто раскалывалась. Люди на экране телевизора весело болтали. Прилизанные темные волосы Кэрри Гранта напомнили мне точно такие же прилизанные темные волосы Алекса Клементайна. "Людям не нужна правда. Им нужна ложь. Они только думают, что хотят услышать правду, но на самом деле хотят услышать ложь".
Я выключил телевизор.
Я поднялся наверх.
Она крепко спала. Свет из холла падал ей на лицо. Я потряс ее за плечо. Потом еще. Она открыла глаза.
- Ты это сделала?
- Что?
- Ты ей позвонила! Ты отдала ей негативы!
- Что?
Она села на постели, облокотившись на подушки. Она стыдливо прикрыла грудь простыней, словно хотела спрятаться от меня.
- Это точно ты. Кроме тебя, больше некому. Никто, кроме тебя, не смог бы их найти. Никто, кроме тебя, не смог бы попасть в фотолабораторию. Ключи лежали в баночке для специй, о чем знала только ты. Это сделала ты!
Белинда задрожала. Рот ее открылся, но ни один звук не вылетел из него. Она стала отползать от меня на другой край кровати.
- Это ты! Ты сообщила своей матери, где тебя искать.
От страха лицо у Белинды побелело. Мой голос разносился по комнате, перекрывая шум кондиционера.
- Ты это сделала? Отвечай!
- Да! Но только ради тебя, Джереми! - произнесла она дрожащими губами. А потом слезы - ну конечно же, слезы - заструились у нее по щекам. Она скрестила руки, чтобы прикрыть грудь под пижамным топиком.
- Ради меня! Господи боже мой!
- Ты продолжал бы волноваться! Продолжал бы задавать вопросы! Продолжал бы чувствовать себя виноватым, черт бы тебя побрал! Ты просто-напросто не смог бы мне доверять! - С кровати полетели подушки, она с остервенением колотила пятками по скомканному покрывалу. - Ты шарил в моих вещах и все же выяснил, кто я такая!
- Господи, как ты посмела?! Вызвать ее сюда и заставить ее так со мной обойтись!
Белинда, захлебываясь слезами, встала с кровати и попятилась в сторону французского окна.
- Будь ты проклята! Как ты могла такое сделать?!
Я обогнул кровать и, поймав Белинду, схватил ее за руку.
- Джереми, сейчас же отпусти! - истошно заорала она.
- Мне плевать на то, что у тебя было с тем мужчиной, ее мужем! Мне плевать на то, что она мне наговорила! Я только хотел защитить тебя! А ты устроила мне такую подлянку! Эта женщина в той комнате и те негативы… Как ты могла так со мной поступить?!
- Прекрати сейчас же! Замолчи! Замолчи!
- Тогда убирайся от меня! - крикнул я и пихнул ее так, что она стукнулась о комод.
Тут же раздался звон стоявших там скляночек и бутылочек. Что-то пролилось, что-то разбилось о мраморную столешницу. Белинда пошатнулась, словно вот-вот упадет. Волосы упали ей на лицо, она сипела и хрипела, будто ей трудно было дышать.
- Убирайся от меня!
Она осторожно обошла изножье кровати и, как ошпаренная, выскочила из комнаты. Она остановилась на лестничной площадке, содрогаясь от рыданий, потом бессильно сползла по стене и опустилась на ступеньку. Она упала на бок, свернувшись калачиком у стены. Ее плач эхом разносился по длинному коридору, словно завывания призраков в доме с привидениями.
Я стоял и беспомощно смотрел на нее. Шум кондиционера напоминал жалобный вой, отвратительный, пробирающий до костей вой. Мне вдруг стало нестерпимо жарко, неизбежная головная боль раздирала череп. Я хотел сделать шаг, хотел что-то сказать, но не мог. Я чувствовал, как шевелятся мои губы, но слов не было.
А она все плакала и плакала.
Потом я увидел, как она медленно встала. Плечи ее поникли, волосы по-прежнему падали на лицо.
- Нет. И не вздумай возвращаться! Даже близко не смей ко мне подходить!
- Господи! - простонала она, и слезы ручьем потекли у нее по щекам.
"Неважно, кто из них первым начал. Неважно, кто из них виноват. Я просто больше не хочу ее видеть".
- Чтоб я больше тебя не видел! Держись от меня подальше!
Но Белинда осторожно, очень осторожно приближалась ко мне.
- Джереми, - прошептала она. - Джереми, ну пожалуйста!
Как в замедленной съемке, я заметил, как поднимается моя рука, услышал звук пощечины, увидел, как она отлетает в сторону дверной рамы.
- Будь ты проклята! Будь ты проклята! - зарычал я и снова ее ударил.
Белинда пронзительно кричала и визжала. Она пошатнулась и чуть было не упала на пол, но я схватил ее левой рукой и ударил правой.
- Как ты посмела мне лгать?! Как ты посмела делать из меня дурака?! Как ты могла?!
Снизу послышался голос мисс Энни:
- Мистер Уокер!
Попытавшись вырваться из моих цепких рук, Белинда стукнулась затылком о стену. Она повернулась и стала слепо шарить руками, будто хотела пройти сквозь стену.
- Смотри на меня! - продолжал орать я. - А ну, отвечай!
- Отпусти меня, - всхлипнула Белинда, лягнув меня голой ногой.
- Обманщица! Обманщица! Так со мной поступить! Ради тебя я был готов на все. Пошел бы за тобой хоть на край земли. Единственное, что я просил, - сказать правду! - И тут я снова ее ударил.
Белинда упала на колени, а подоспевшая ей на помощь мисс Энни вцепилась мне в правую руку.
- Сейчас же прекратите, мистер Уокер! - увещевала меня эта крошечная женщина в домашнем халате.
- Отойдите от меня!
- Мистер Уокер, вы же ее убьете. Мистер Уокер, она медь совсем ребенок!
И тогда я повернулся и со всей силы ударил кулаком по дверной раме. Посыпалась штукатурка. Под обоями тут же образовалась трещина. Узор из роз и листьев обезобразила зияющая дыра. Мерзость запустения! Запахло сыростью, гнилью и крысами.
Я слышал, как мисс Энни приговаривает:
- Пойдем, деточка! Пойдем.
Я слышал их удаляющиеся шаги. Я слышал судорожные вздохи Белинды.