Историческая, приключенческая книга, рассказывающая о борьбе народов Северного Кавказа против Крымского Ханства, пытавшегося в 17–18 веках поработить их. Роман интересен не только перепетиями трудной борьбы адыгов за независимость, но и благородством облика главных героев, яркими картинками быта.
Содержание:
Эльберд М. (Мальбахов Эльберд Тимборович) - СТРАШЕН ПУТЬ НА ОШХАМАХО 1
Предисловие Кайсына Кулиева 1
Вступительное слово Созерцателя 1
ЧАСТЬ ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ 2
ХАБАР ПЕРВЫЙ, - напоминающий о том, что пути сокращаются хожденьем, а долги - погашеньем 2
ХАБАР ВТОРОЙ, - наводящий на мысль о том, что и к самому далекому порогу человек всегда найдет дорогу 5
ХАБАР ТРЕТИЙ, - подтверждающий поговорку о том, что можно спастись от чумы, но погибнуть от иной, совсем пустяковой болезни 11
ЧАСТЬ ГЛАВНАЯ 16
ХАБАР ЧЕТВЕРТЫЙ, - подтверждающий, что ворон кружит там, где лежит падаль, а уорк - где лежит богатство 16
ХАБАР ПЯТЫЙ, - доказывающий справедливость того изречения, что волк жеребенка режет - на тавро не смотрит 20
ХАБАР ШЕСТОЙ, - напоминающий, что птичка малая бывала причиной снежного обвала 24
ХАБАР СЕДЬМОЙ, - дающий (кроме всего прочего) представление о тех богословских спорах, которые родили печальную кабардинскую поговорку "Племянник явится - и заплачет Псатха" 28
ХАБАР ВОСЬМОЙ, - вопрошающий, чем отличается скотина мусульманская от скотины христианской? 32
ХАБАР ДЕВЯТЫЙ, - убеждающий в глубокомысленной проницательности народных мудрецов, которые считают, что если ты съел один чесночный зубец, то можешь смело приканчивать и всю головку, - запах будет один и тот же 37
ХАБАР ДЕСЯТЫЙ, - заставляющий согласиться с тем суждением, что владеющий собой лучше, чем владеющий крепостью 43
ХАБАР ОДИННАДЦАТЫЙ, - подтверждающий мудрость того изречения, что если ты тревог не знал, то и спокойствия не оценишь 47
ХАБАР ДВЕНАДЦАТЫЙ, - не оставляющий сомнения в справедливости народной пословицы, которая гласит: "Мы говорим, что кривой несчастен, но с нами слепой не согласен" 52
ХАБАР ТРИНАДЦАТЫЙ, - утверждающий, что - Если на белом поедешь коне - На себе привезешь белый волос 57
ХАБАР ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ, - убеждающий в многозначительности того изречения, которое гласит: "Для того, чтобы подняться ввысь, птице нужны крылья, а человеку - разум" 62
ХАБАР ПЯТНАДЦАТЫЙ, - нисколько не противоречащий поговорке: - "Сначала с медведя шкуру сдери, а мех потом гуаше дари" 69
ХАБАР ШЕСТНАДЦАТЫЙ, - предостерегающий тех, кто забывает о метком высказывании кабардинских крестьян, заметивших, что "бугорок, насыпанный кротом, арбу опрокидывает" 73
ХАБАР СЕМНАДЦАТЫЙ, - напоминающий слова Тлепша из народной песни: - Считаюсь я сыном матери, - Меня никогда не рождавшей - Сыном меня считает - Отцовства не знавший отец 78
ЧАСТЬ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ 83
ХАБАР ВОСЕМНАДЦАТЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ, - выражающий удовлетворение по поводу бесспорности народной пословицы: - "Кузнец ушел - то, что сковал, - оставил - Мудрец ушел - то, что сказал, оставил" 83
Примечания 87
Как ни странно, до сих пор этой замечательной книги не существовало в электронном виде. Поэтому мы решили это ужасное упущение исправить. Оформление целиком сохранено с издания 1980 года.
Корректировка, исправление и вычитка:
Хараев Ахмед ()
Таов Анзор ()
Agness
(), которую мы так и не дождались.:)
FB2 - версия - Boroda67 ()
Приятного чтения!
Эльберд М. (Мальбахов Эльберд Тимборович)
СТРАШЕН ПУТЬ НА ОШХАМАХО
Издательство "Эльбрус", Нальчик 1980
Предисловие Кайсына Кулиева
Слово одобрения
Дайте, дайте первую удачу!
Давид Кугультинов
Если роман в какой-нибудь из молодых литератур уже занял свое место и утвердился в ней, то обычно говорят о зрелости данной словесности. Должно быть, такое мнение справедливо. Если это так, то мы имеем право быть уверенными в том, что литература Кабардино-Балкарии достигла зрелости - наши писатели опубликовали целый ряд романов. Этот факт не может не радовать, ведь главное для нас - родная литература растет, идет к своей настоящей зрелости, чтобы, стать правдивым зеркалом истории, жизни и судьбы народа, его трудного пути и мужества, его мудрости и стойкости.
Как раз о долгом и трудном пути родного народа, полного драматизма, бедствий и надежд, написан роман "Страшен путь на Ошхамахо".
Прямо скажем, молодой писатель отважился на трудное и сложное дело - рассказать о временах далеких, изобразить людей, живших и делавших свое дело несколько веков назад. В данном случае, работа писателя, как мне кажется, в большой степени осложняется тем, что об этом периоде мало письменных источников. Тем более похвальна смелость автора, взявшего на себя тяжесть и ответственность создания монументального произведения о людях и событиях самого начала восемнадцатого столетия. К тому же надо иметь в виду, что это первый роман а, хотя и не первая его книга.
Нас могут спросить: стоило ли браться за тему о столь далеких от нас временах. По-моему, результаты работы Эльберда дают мне право ответить положительно на этот вполне уместный вопрос. Короче говоря, он написал, на мой взгляд, хорошую, интересную, живую и нужную нам книгу, доказав свои творческие возможности. А это главное. Обычно говорят, что важнее всего современная тематика, что, мол, писатель должен писать о тех, кто живет и трудится с ним рядом, кого он знает хорошо, - о современниках. Это, разумеется, верно. Но также, мне думается, никто не может оспаривать права писателей на исторические темы, тем более авторов младописьменных литератур, ибо наши народы в прошлом не имели письменности и не смогли изобразить жизнь тружеников и героев отдаленных эпох в романах, повестях, рассказах. У нас остался несозданным общий портрет живших в старину людей, как это было сделано писателями образованных наций. Лев Толстой, к примеру, оставил потомкам образы князя Болконского и крестьянина Каратаева, а вот образы кабардинцев Кургоко и табунщика Адешема,
балкарского крестьянина Куанча, живших давно, некому было нам оставить. Поэтому для писателей, народы которых в прошлом не имели письменной литературы, особенно закономерно их обращение к истории своей родины. Пересказывать содержание романа, который лежит перед читателем, нет надобности. Я уверен еще в одном - книга будет читаться с большим интересом. Я сужу по себе. Мне кажется, что автору удалось вылепить живые образы наших предков, живших столетия назад, он сумел ощутить воздух того далекого от нас времени. А это уже большая художественная удача. Он, по моему мнению, хорошо применил слово "хабар" вместо обозначения "глава". Хабар - значит рассказ, известие, новость. Во всяком случае мне, читателю, такой прием, придающий книге особый колорит, очень нравится. Таких находок у автора много.
Произведение а написано с большим, уважением и любовью к родной Кабардино-Балкарии, к ее народам, к их истории. Это, как я уже напоминал, первый роман молодого писателя-кабардинца, пишущего на русском языке. Эти беглые заметки я пишу лишь для того, чтобы сказать слово одобрения первой крупной работы, поддержать первую удачу моего младшего собрата. Он потратил на этот серьезный труд несколько лет. И я рад сказать, что не зря. Думаю, что все любители художественной литературы будут также рады роману а, как и я - один из первых его читателей.
Кайсын КУЛИЕВ
Вступительное слово Созерцателя
Легко ли было - вы скоро сможете судить об этом сами - отправляться в полное загадок далекое прошлое? Гипотетический ваш соглядатай, или, скажем, созерцатель, окунулся в туманную глубь веков, почти свободную от письменных литературных памятников, которые могли бы служить верными дорожными указателями. Хватало, правда, устных преданий, и они очень выручали, хотя в их причудливом свете стародавние события преломлялись под разными углами, теряли то начала или концы, то причины или следствия. Ну а исторические вехи, по-настоящему путеводные, маячили на огромных - в целые десятилетия - расстояниях друг от друга…
Среди тех, кто рискнет пуститься в путь по страницам этой книги, хотелось бы видеть в основном людей терпеливых, внимательных, любознательных, а главное - молодых. И молодых не только по годам, но прежде всего - по юношеской восприимчивости ума и отзывчивости сердца. Им понадобится терпение, ибо впереди - не совсем прямая и гладкая дорога; пригодится внимательность: кое-какие места наверняка окажутся скользкими и запутанными; любознательность также не будет лишней, потому что в пути нет-нет да и обнаружатся всякие замысловатые сведения, интересные сами по себе, но из которых нельзя извлечь какой-либо видимой пользы для повседневной жизни. Да и зачем, скажем, современному деловому человеку знать, что щипцы для извлечения наконечников стрел из тела назывались у кабардинцев "штапха", а на полях у них с древних времен возделывалась полба, или о том, что охотник, случайно встретивший женщину, даже совсем не знакомую, отделял ей лучшую половину своей добычи, а заподозренного в колдовстве заставляли съедать жареную собачью печенку? В самом деле, зачем? Недаром ведь говорится: слепому луна не светит, у бездетной ребенок не плачет…
Хорошо, когда светит - пусть и не очень ярко - луч надежды. И хорошо даже, когда беспокоит судьба увидевшего свет детища. Вот если бы оно было принято всеми так… Ого! Тут явно послышался чей-то ехидный смешок и прозвучали полные неприкрытой иронии слова: "Ишь какой хитрый! Доброжелательного и всепонимающего отношения ему захотелось! А какому рассказчику не хочется иметь дело с умными и добрыми собеседниками?" Что ж, замечание правильное. И спорить тут нечего. Но разве не кажется любому рассказчику, что вот его-то случай совсем особенный, ни на какой другой не похожий?
Те наши предки, которые жили несколько веков назад, не вели летописей, не составляли исторических хроник, книг не писали. Они вообще не очень-то сильны были в грамоте, больше того - не имели письменности. Да, впрочем, и некогда и не у кого было им учиться: все время приходилось воевать, отбиваться от нападений с двух, а то и с трех сторон. Если же выдавалась свободная минутка, то адыгские князья хватались опять-таки не за книги, а за оружие и усердно колотили и по-соседски грабили один другого, другой - третьего. И каким только непостижимым образом в этом "рассеянном воинском стане" успевали рождаться и вырастать дети?!
Всякие картины открывались жадно ищущему взору соглядатая, странствующего по гулким столетиям. И там, где узоры были неясны или размывалась между ними связь, подобно мягкому проселку в весенние ливни, приходилось пошире раскрывать глаза, повнимательнее настораживать уши и изо всех сил подстегивать норовистую кобылу воображения. Посему ваш специальный гипотетический созерцатель и не сможет, по примеру пророка Магомета, с гордой уверенностью заявить: "Вот книга, которая не возбуждает никаких сомнений…" . Но этого мало: у созерцателя хватило совести слегка видоизменять те подлинные события, что и в самом деле не вызывали сомнений. То он двух известных крымских сераскиров объединит в одного, то какое-то достоверное происшествие немножко передвинет во времени и пространстве, то в имени исторической личности какую-нибудь букву изменит!
В этих грехах следует честно сознаться. Зато в качестве оправдания может служить искреннее стремление показать правдоподобную картину жизни кабардинцев в описываемые времена, дать представление об их заботах и мечтах, их взаимоотношениях и взглядах на мир божий.
ЧАСТЬ ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ
ХАБАР ПЕРВЫЙ,
напоминающий о том, что пути сокращаются хожденьем, а долги - погашеньем
Пасмурным весенним утром 896 года Хиджры , или 1518 года от рождества Ауса Герги , два всадника на усталых конях приближались к северо-западным пределам Кабарды. Ехавший впереди худощавый сорокалетний мужчина с бледным лицом, окаймленным короткой, но густой черной бородой, остановил своего гнедого на крутом берегу шумного и быстрого Балка . Второй всадник, огромного роста детина, безбородый, но зато с длинными пышными усами, свисающими ниже подбородка, свернул влево, проскакал сотню шагов по течению реки и быстро вернулся обратно:
- Брод недалеко.
А бородатый человек задумчиво смотрел вдаль, на противоположный берег. Если бы кто-нибудь мог (или осмелился) взглянуть сейчас в его большие светлоголубые глаза, то увидел бы в них постыдное для сурового витязя выражение тоски и боля, причудливо смешанное с чувством почти детского восторга.
Сквозь полупрозрачную пелену легкого тумана можно было различить на другом, более пологом, берегу неширокую полосу пастбищного плоскогорья, местами поросшего мелкими деревьями и кустарником, табун лошадей, тусклый огонек костра и темную фигурку человека.
* * *
Табунщик Ханух, пасший коней князя Шогенуко, заметил незнакомых всадников, как только они появились на том берегу. Он понял, что это чужие люди, так как один из них, слуга или оруженосец, искал брод. Неизвестные пришельцы его тоже видели - в этом Ханух не сомневался. Сейчас он был в раздумье: то ли скакать к князю (село было близко - на южной покатости плоскогорья), то ли остаться и встретить гостей, как подобает кабардинскому мужчине?
Ханух решил остаться.
В нескольких шагах от костра, возле плотной семейки кизиловых деревьев, табунщик имел некое подобие шалаша - навес, крытый соломой и поддерживаемый с наветренной стороны плетеной стенкой, а с подветренной - двумя угловыми столбиками. Ханух достал из-под навеса закопченный котелок и поставил его на огонь, предварительно наполнив водой из родника. Потом, запустив руку под солому, служившую ему постелью, он вынул заржавленный наконечник копья и насадил его на длинную ясеневую палку. Все-таки осторожность не мешает! Теперь можно было сесть у огня, положить у своих ног копье и следить за приближающимися всадниками, которые уже спустились по извилистой узкой тропе к воде и начали переправляться через самую широкую и мелкую часть реки. Но и в этой части вода доходила лошадям до брюха, и быстрое течение слегка сносило животных. Но вот кони выбрались на берег и стали быстро подниматься по травянистому склону. Ханух с беспокойством смотрел на незнакомых гостей и машинально сжимал рукоятку кинжала, оправленного в простые деревянные ножны, обшитые грубой кожей.
Первый всадник был одет более чем странно. На плечах, правда, обычная косматая бурка, зато на голове - зеленый тюрбан. На ногах - эта удивительная обувка из коричневой кожи с белыми отворотами и толстыми подошвами. Такая, говорят, бывает только у франгов или румов , да еще носят ее урус-пши, русские князья. На втором всаднике, одетом попроще, была обычная меховая шапка из черной овчины, серая черкеска грубого сукна и гоншарыки - ловко скроенные по ноге высокие сыромятные чевяки, завязанные у щиколоток тонкими ремешками. От щиколоток и до колен ноги были закрыты войлочными наголенниками. Словом, спутник важного путешественника оказался одетым примерно так же, как и Ханух, только у табунщика - сплошное рванье да нет на черкеске этих новомодных газырей, которыми щеголяет в последнее время адыгская знать.
Здоровенный усатый верзила (от одного его вида тряслись поджилки) спешился первым и, подбежав к своему господину, принял у него поводья и придержал стремя. Ханух сделал шаг навстречу гостям. Слегка поклонившись, он плавным неторопливым жестом указал на свой костер, а затем взял поводья обеих лошадей в свои руки и отвел их к небольшой коновязи, где лежало несколько охапок свежескошенной травы.
Когда таинственный гость скинул бурку и сел у огня, табунщик тихонько охнул от изумления. Стройный стан незнакомца облегала не черкеска, а богатый халат, немного похожий на те, что носят надменные крымские паши, но отличающийся искусным серебряным шитьем и более изящным покроем. По синему атласному фону были рассыпаны сверкающие звезды, круги, треугольники и другие, видно, столь же магические символы. Редкостное одеяние дополнялось драгоценным оружием - гость был обвешан им с головы до ног. На широком кожаном поясе со стальными бляшками висела короткая изогнутая сабля в ножнах, отделанных серебряной филигранью и золотыми насечками. Рукоятка сабли была сделана из слоновой кости и инкрустирована мелкими цветными камешками.
Еще висел на поясе рог с узорчатой серебряной крышкой и великолепный кабардинский кинжал, сработанный руками искусного мастера.
Оруженосец снял со своего коня и подтащил к костру большой дорожный хурджин, два тяжелых боевых лука со снятыми тетивами и какой-то длинный, ступней шесть, предмет, упрятанный в войлочный чехол.
Ханух, изо всех сил стараясь не обнаружить своего любопытства, суетился у костра. Он всыпал в котел пару горстей пшена, подбросил в огонь сухого хвороста, а затем, достав две деревянные чаши, наполнил их кислым молоком из бурдюка, который висел на сучковатом столбике, подпиравшем один из углов навеса.