Гость молча принял из рук табунщика чашу и медленно отпил несколько глотков. Оруженосец, стоявший у костра, последовал примеру своего хозяина.
- Садись, друг мой Тузар. Теперь, когда мы прибыли на родину наших предков, никогда не жди от меня приглашения садиться.
Ханух расширенными глазами глядел на гостей. До сих пор ими не было сказано ни единого слова, и крестьянин, решивший, что пришельцы не владеют языком адыгов, чуть не вздрогнул, услышав кабардинскую речь из уст так необычно одетого, вероятно, очень знатного человека. Речь эта была несколько высокопарной, как в песнях гегуако, отдельные слова звучали непривычно для слуха, но отчетливо и красиво.
Оруженосец осторожно присел на камень у огня, а его хозяин, как бы приоткрывая перед любопытным крестьянином завесу загадочной тайны, спокойно продолжал говорить:
- Тузар, твоя сабля опускалась на головы врагов не реже, чем моя, твои стрелы попадали в цель, пожалуй, получше, чем пущенные моей рукой. И не слуга ты мне, а верный боевой соратник.
Оруженосец при этих словах застенчиво потупил взор.
Табунщик, нагнувшись над костром и помешав деревянной лопаточкой превшее в котле пшено, слушал гостя с таким неподдельным интересом, что суровый воин пожелал ответить хотя бы на два-три из тех сотен немых вопросов, которые читались на лице Хануха. Он знал, что как бы ни распирало кабардинца мучительное любопытство, он сам ни о чем не спросит. Ведь это верх неприличия - приставать к гостю с расспросами. В свою очередь чужеземному пришельцу тоже хотелось многое узнать от первого местного жителя, встреченного им в Большой Кабарде. Однако его высокое достоинство не позволяло ему выказывать живой интерес к человеку неблагородного происхождения и к тем сведениям, которые тот мог бы сообщить. Поэтому пришлось действовать обходным маневром. Важный гость посмотрел на своего оруженосца и чуть заметно кивнул ему. Тузар понял без слов.
- Хорошие травы растут на этом пастбище, - сказал он, обращаясь к табунщику. - Наверное, для добрых коней здесь настоящее раздолье.
Ханух тоже был смышленым человеком. Он сразу догадался, что в этом разрешении говорить, которое исходит от знатного господина, кроются совершенно недвусмысленные вопросы.
Крестьянин откашлялся и начал хрипловатым голосом:
- Да, у моего князя Шогенуко много хороших пастбищ. Коней тоже много, а раньше было еще больше. Так много, что даже на этой палке не хватило бы места для зарубок. - Ханух показал на свое копье. - Недавно Шогенуко был в далеком набеге, а в это время какой-то князь налетел ночью на его владения и угнал большой табун кобылиц с жеребятами-однолетками. Нам, табунщикам, досталось от хозяина, хотя он сам понимал, что мы не виноваты. Ну, мне еще не так. Ведь я пшикеу - вольноотпущенный княжеский крестьянин. Только вот через каждые два дня на третий должен я присматривать за шогенуковскими конями. Ханух меня зовут. Извините за скудное угощение, за позор моего жалкого огня. Кроме пшена, сыра да кислого молока сейчас у меня нет ничего…
Услышав последние слова, важный пришелец многозначительно хмыкнул.
- Настоящий воин не думает о таких пустяках, добрый Ханух, - улыбнулся Тузар. - Гости твоего огня не какие-нибудь турки, любящие услаждать свои утробы жирной и обильной пищей. Мой господин, которого ты можешь называть высокодостойным Мысроко, обладая силой нарта, воздержан в еде, как хрупкая девушка.
Мысроко сделал нетерпеливый жест рукой, хотя по лицу его было видно, что грубая лесть Тузара нисколько его не обижает.
Ханух всем своим видом выражал радостное потрясение:
До сих пор только по народным преданиям знал я о прославленных адыгах далекого Мысыра! Великий Тхашхо! Ты дал моим глазам увидеть живого…
- Подожди, пшикеу! - перебил табунщика именитый гость. - Твой Тхашхо, который считается главным среди здешних адыгских идолов, тут совершенно ни при чем. Ибо все сущее на земле покоряется или должно со временем покориться единственно истинному аллаху и пророку его Магомету.
Ханух испуганно моргал глазами: хотелось и согласиться, и в то же время страшновато было так вот сразу покинуть привычных богов.
А Тузар добавил для пущей убедительности:
- Ты слушай, парень, что говорит тебе высокодостойный, сделавший хадж в Мекку и познавший мудрость Священной книги, о чем свидетельствует зеленый тюрбан на его просветленной голове! - низкий рокочущий бас Тузяра окончательно обил с толку бедного крестьянина.
- Конечно, - пробормотал он. - Мы темные люди… Мы такой чести не заслужили… И, конечно, аллах и Магомет, и еще Аус Герга - хорошие боги…
- Остановись, простодушный! - строго и твердо сказал Мысроко. - А то ты еще не такого наговоришь. Тебе ясно объясняли: бог только один - могущественный и всевидящий аллах. Магомет - это пророк. А вот Аус Герга - другое дело. Правильно его называть Исса. В Коране о нем тоже чего-то понаписано. Только я не все запомнил. С юности я больше привык запоминать лица врагов, а не тексты китабов , где мудрых священных слов в тысячу раз больше, чем звезд на небе. Да и пальцы мои больше привыкли сжимать древко копья или рукоять сабли, чем перелистывать страницы.
Ханух обрадовался случаю перевести разговор на другую тему:
- Вот и мой хозяин такой же: очень он любит поработать боевым топором или длинной пикой. Его селище тут, рядом, на расстоянии двух полетов стрелы. Он убьет меня, если высокочтимый Мысроко к нему не заедет.
- Заедем, - благосклонно ответил Мысроко. - Наши кони уже отдохнули, и мы тронемся в путь, как только ты их напоишь. Мы бы тебя не тревожили, добрый человек, но ведь неудобно въезжать во двор князя на взмыленных лошадях, как будто спасаясь от погони…
Пока мужчины сидели у костра, туман рассеялся, а небо постепенно очистилось от серых неприветливых облаков. Мысроко и Тузар впервые увидели Главный Кавказский хребет во всем его великолепии. С востока на запад, насколько хватал глаз, протянулась острозубая горная стена. Солнце еще не взошло, и лишь отдельные вершины, покрытые вечным снегом, были окрашены в нежные розовато-желтые тона. Но вот край солнечного диска приподнялся над восточной оконечностью горной цепи, и множество причудливо изломанных граней бесконечной утесисто-снежной гряды мгновенно вспыхнули ярко-золотистым переливчатым сиянием. Теневые склоны из тускло-серых стали вдруг чисто-голубыми, беспорядочные скальные нагромождения, незаметенные снегом, сменили черную окраску на оранжево-коричневую. А совсем рядом, наполовину возвышаясь над хребтом, словно полководец, вышедший из общего строя, уверенно и гордо возносил к небу обе свои вершины исполин Ошхамахо - Гора Счастья, как издавна называли его кабардинцы. С этой части пастбищного нагорья он виден весь - от гранитного цоколя до сверкающих ослепительным блеском, округлых, как девичьи груди, вершин. Казалось, Ошхамахо специально сбросил сегодня плотную облачную бурку, в которую кутался всю последнюю неделю, чтобы поразить своей величественной красотой двух суровых воинов, вернувшихся с далекой чужбины.
Мысроко смотрел немигающими глазами на огромную гору, а губы его еле слышно шептали:
- Так вот ты какой, Ошхамахо… Нет, ни одна из старинных адыгских легенд, привезенных в Мысыр моими предками еще два или три века назад, не смогла тебя приукрасить… А какие горы и пастбищные склоны, какие чистые и щедрые реки, какие богатые леса… Даже эдем я представлял себе более скромным, да простит мне аллах мое невольное кощунство!
Тузар стоял чуть позади хозяина и шумно вздыхал.
Ханух напоил коней, приторочил к тузаровскому седлу хурджин, оба лука и длинный чехол с чем-то тяжелым внутри.
Тузар накинул на плечи высокодостойного бурку, и тот легко, почти не касаясь стремени, вскочил на коня.
- А ты заслуживаешь благодарности, - сказал Мысроко табунщику. - И, возможно, я еще буду иметь случай вознаградить тебя.
- За что? - удивился крестьянин.
- Хотя бы за то, что тебя зовут Ханух, - усмехнулся именитый всадник и пришпорил коня.
Тузар последовал за своим господином.
* * *
Княжеский хабль , состоящий из полутора десятков строений, располагался по склону невысокого холма. Ниже, на берегу узенькой речушки, впадающей, очевидно, в Балк, лепились лачуги крестьян. Это были весьма невзрачные строения, вернее даже нестроения, а плетения из тонких ореховых жердей, обмазанных глиной. Над каждой лачугой возвышалась круглая, сужающаяся кверху (тоже плетеная и обмазанная глиной) очажная труба. Эти малороскошные жилища были покрыты грубой соломой. Впрочем, и княжеские "особняки" в те времена не слишком сильно отличались от крестьянских. Строительный материал и "архитектура" шогенуковского дома - почти такие же, как у любого пшикеу. Только размерами хоромы князя раза в три побольше, да стены двойной толщины. Правда, крыша дома поражает своей красотой и "богатством" - она сделана из длинных стеблей камыша, привезенных с берегов озера Тамбукан. Над крышей не одна труба, а целых три. Причем та, которая возвышалась над гостевой комнатой, была сложена из камня.
Остальные строения усадьбы - дома для приближенных всех степеней знатности, для простых воинов и для унаутов, т. е. холопов, или попросту рабов, стояли чуть поодаль и ниже по склону. Еще ниже - обширный хозяйственный двор с конюшней, коровником, крытым загоном для овец и коз, кладовыми для хранения зерна; и других продуктов.
Когда Мысроко с Тузаром по узкой раскисшей дороге, где копыта коней полностью утопали в грязи, подъехали к плетневой ограде усадьбы, князь оказался во дворе. По всему было видно, что он собирался на охоту. Несколько дюжих парней под придирчивыми взглядами трех уорков седлали лошадей, таскали снаряжение, оттачивали наконечники копий. Сам высокородный пши сгибал в это время тугое древко лука, собираясь накинуть на его верхний конец петельку тетивы.
Мысроко уверенно въехал во двор и остановился, выжидательно поглядывая на князя, которого нетрудно было узнать и по одежде, и по властно-сердитому выражению красивого молодого лица. Князь обернулся, отбросил лук в сторону, и огонек любопытства, мелькнувший на какое-то мгновение в его глазах, бесследно исчез: теперь его лицо выражало несколько сдержанное, но искреннее чувство доброжелательства.
- Эй, Биберд! - крикнул он одному из уорков (видимо, старшему по положению). - У меня гости.
Коренастый, мощного сложения мужчина, вполне под стать Тузару, с неуклюжей поспешностью принял поводья у Мысроко. Кто-то из челяди рангом пониже позаботился о Тузаре.
Князю одного взгляда было достаточно, чтобы определить знатность гостя, достоинство которого, как он решил, наверняка не ниже главы шогенуковского рода.
- С благополучным прибытием, уважаемые путники. Князь Жамбот Шогенуко просит пройти в его дом, где в очаге будут гореть для вас самые жаркие дрова. - Он обернулся к слугам:
- Эй, люди! Несите поклажу гостей в дом. О лошадях не забудьте. Наших тоже расседлывайте. Охоты сегодня не будет. Биберд… Где он? А, ну мой добрый друг и сам свое дело знает…
Два небольших окошка по краям высокой дубовой двери, украшенной грубой резьбой, пропускали мало света, но все-таки позволяли разглядеть убранство комнаты. К стене напротив двери примыкали низкие деревянные нары, застланные кусками белой кошмы. Над нарами висел, закрывая почти всю стену, войлочный ковер с красными и зелеными узорами из той же валяной шерсти. На ковре красовалось несколько довольно простых сабель и кинжалов, одна алебарда и пара охотничьих рогов. Вдоль правой боковой стены стояла длинная дубовая скамья и рядом с ней - несколько трехногих столиков. На равных расстояниях от центра комнаты и от стен были врыты в хорошо утрамбованный земляной пол два толстых столба из цельных стволов вековых чинар. Они поддерживали потолочную балку, несущую на себе основную тяжесть поперечных сосновых стволов, аккуратно обструганных и плотно подогнанных друг к другу. Опорные столбы служили еще вешалками для бурок, плетей, конской сбруи и уздечек. В середине левой стены располагался большой очаг, который отличался от самого заурядного, какой можно увидеть в любой крестьянской хижине, только размерами. Часть пола в княжеской гостевой комнате (у кабардинцев она называлась хачеш) была застлана ардженами - циновками, плетенными из камыша.
Мысроко повидал на своем веку множество великолепных восточных дворцов, жил годами в мраморных покоях, убранных со сказочной роскошью, и "гостевой зал" князя Шогенуко показался ему жалкой полутемной конурой. Однако он отметил про себя, что в доме безукоризненно чисто и даже по-своему уютно. Князь скромно посетовал на бедность "этого несчастного жилища", хотя по выражению его лица можно было догадаться, что Шогенуко вполне доволен своим хачешем и бедным его отнюдь не считает.
"Значит, у других князей еще хуже, - подумал Мысроко. - Вероятно, и в самом деле эти пши не думают ни о чем, кроме хорошей охоты и воинской славы…"
Жамбот сам снял бурку с плеч необычного гостя и чуть не уронил ее на пол, увидев диковинный халат. "Неужели турок? - подумал князь. - Нет, не бывает у турка лица истинного адыга , осанки горца да глаз, как осеннее небо перед восходом солнца. У наших людей встречаются глаза серого или голубого цвета, хотя не чаще, чем рыжие или русые волосы, а вот у турок или татар я таких глаз не встречал ни разу".
Саблю Мысроко снял сам и оставил ее в том углу, где уже было сложено остальное его снаряжение.
Хозяин усадил гостя на скамье, поближе к очагу, сам устроился рядом. Зашел Биберд и остановился возле Тузара, стоявшего пока у стены.
- Садитесь, друзья! - впервые разверз уста Мысроко. - Если воин не сидит в седле, он сидит у походного костра, а если не у костра, то за столом.
- Да, да! Садитесь, - подхватил Жамбот Шогенуко. - Так говорить о мужественных воинах может только воин, который еще более мужествен.
Биберд и Тузар поклонились и молча сели на другом конце скамьи, давая понять своим сюзеренам, что не желают мешать их беседе.
Мысроко решил не томить гостеприимного хозяина и сразу назвал ему свое полное имя. И не только имя, но и маршрут своего долгого и опасного путешествия.
- Князь! Ты видишь перед собой человека, прибывшего из далекого Египта, в котором уже много лун хозяйничают янычары султана Селима. Скажу больше: меня зовут Мысроко - это мое собственное имя. А имя родовое - такое же, как у моего родного дяди мелика Туманбея. Здесь, на этой земле, где когда-то наши с тобой предки ездили друг к другу в гости, я буду зваться Тамби. Так оно звучит больше по-кабардински и не будет настораживать слуха любопытных заморских соглядатаев.
- Рад приветствовать в своем недостойном доме столь высокого гостя. - Жамбот слегка побледнел от волнения. - Мысроко Тамби… Кто бы мог подумать! До нас доходили слухи о падении славной адыгской династии. И что Туманбея… не знаю, правда ли это…
- Правда! - резким тоном перебил Мысроко. - Султан Селим подверг его мучительной и позорной казни. Аллах не удостоил дядю почетной смерти в бою, как за два года до этого помог снискать посмертную славу предшественнику Туманбея мелику Каншао аль-Гури. Хвала аллаху, что хоть мой отец не дожил до столь горестных и позорных дней. Семьи у меня в Каире не было. Я только собирался ею обзавестись. Оставаться в Египте после войны, конечно, не мог. Лишь случайно избежав гибели, я решил искать новое поле славы на древней кавказской родине.
- Наверное, халат и тюрбан мусульманского священнослужителя помогли высокодостойному Тамби в его путешествии, - сказал Шогенуко, не решаясь задавать прямые вопросы.
- Ты прав, - улыбнулся Мысроко. - Но я уверен, что и ты никогда не облачишься в одежду, которая не принадлежит тебе по праву. Настоящий воин не пойдет на такую низость даже ради спасения своей жизни. Почетный сан хаджи, а вместе с ним и этот наряд я заслужил, во время паломничества в священную Мекку. Но здесь, в Кабарде, ты, князь, будешь чаще меня видеть в черкеске и боевом шлеме. Ибо мне кажется, что из адыгского воина так же трудно сделать муллу, как из турецкого муллы сделать воина.
Шогенуко от души рассмеялся:
- Твои речи, высокодостойный гость наш, соответствуют твоему благородному званию. Ведь ты по праву должен у нас называться старшим князем.
- Ну, я пока подожду заявлять о своих правах, кроме права твоею гостя. - Мысроко встал, увидев вошедшую в комнату красивую молодую женщину в длинном, до пят, белом шелковом платье, расшитом золотыми и красными галунами.
Серебряный чеканный пояс туго стягивал ее тонкую талию. На голове была круглая, конической формы, шапочка из белой кожи, украшенная разноцветным бисером. Темные, как спелые ягоды терна, глаза, над которыми взметнулись стремительные черные крылья бровей, смотрели внимательно и спокойно. Полные алые губы чуть тронуты вежливой улыбкой. Женщина держала в руках овальный медный поднос с пузатым глиняным коашином и несколькими резными деревянными чашами.
- Гуаша моего огня, - представил он жену.
- Пусть день приезда наших гостей окажется для них счастливым, - сказала, поклонившись, княгиня и, поставив поднос на столик, разлила по чашам пенистый золотистый напиток.