* * *
Ох, недобрые гости поджидали меня в нашем бахчисарайском жилище! Не успел я войти в темный двор, как был тут же захлестнут арканом. Чья-то грузная туша обрушилась сзади на мои плечи, еще двое кинулись на меня с двух сторон. Одному из нападавших - а всего оказалось в засаде человек семь - я успел нанести удар ногой в живот. (Надеюсь, печенка у него все-таки лопнула: он корчился на земле, похоже, в предсмертных судорогах.) Меня туго связали по рукам и ногам. Кто-то запалил факел и поднес его к моему лицу.
- Проклятый черкесский соглядатай! - прошипел, наклонившись надо мной, стражник. - Ты хорошо лягаешься своими копытами. За это тебе тоже придется отвечать перед Алиготом-пашой!
Меня перекинули, как хурджин, поперек коня и повезли куда-то по кривым и вонючим улочкам.
Потом была короткая остановка возле узкой двери в высокой каменной стене, затем небольшой пустынный двор с каким-то, вероятно, нежилым строением, и… глубокая смрадная яма. Меня развязали и бросили в нее. Немудрено и кости переломать при таком падении, но обошлось только ушибами, хотя и весьма чувствительными. Со дна тюремной ямы хорошо были видны неправдоподобно яркие и далекие звезды.
Чья-то голова на мгновение закрыла часть неба и ласковым голоском произнесла:
- Отдохни до утра, черкесский пес!
Скоро наверху смолкли шаги, с лязгом захлопнулась дверь - видно, была окована железом - и наступила тоскливая безысходная тишина. Я пощупал руками скользкие глинистые стены колодца. Отсюда не выбраться. Интересно, что с Кубати, братишкой моим? Теперь и он попадется к ним в лапы. Ну что бы мне вчера не прийти к сегодняшнему решению! Правильно говорят: легко провалиться в нужник, да трудно из него вылезти. С радостью отдал бы свою жизнь только за то, чтоб узнать о благополучном возвращении Бати в отчий дом.
Куда меня привезли? Ясно, что не в главную городскую тюрьму. Скорее всего, это "домашняя" тюрьма Алигота-паши, в которой он держит своих должников или пленников, ожидающих выкупа. Меня-то никто не выкупит. Не надо быть пророком, чтобы предсказать мою участь. Утром - допрос (в том нежилом строении, наверное, пыточный застенок), после допроса - предложение воевать на стороне татар, наконец мой отказ и… гибель. О, аллах! Прими душу мою и покарай моих душегубов!
За этими невеселыми размышлениями прошло какое-то время. И вдруг со стороны калитки я услышал гулкий удар, треск дерева и отчаянный визг, захлебнувшийся на высокой ноте. Затем - недолгая возня, полупридушенные всхрипы, и вновь чья-то голова закрыла надо мной звезды.
- Аталык! Ты целый?
Хвала тебе, Всемогущий, Всеведущий! Ведь что Кубати, смелый мой мальчуган. Как он отыскал меня, нарт лучезарный?
- Все мое при мне, парень.
- До копья дотянешься? - Бати опустил вниз конец крепкого древка.
- Нет, коротка палка-выручалка. Даже если прыгать, как собака на плетень, все равно не достать.
- Подожди, - голова парня исчезла.
По звуку мне казалось, что он подтаскивает к краю ямы какой-то тяжелый груз.
- Прижмись к стене, - попросил он меня.
В яму свалился, издавая плаксивые стоны, стражник со связанными руками и кляпом во рту.
- Болет, - снова позвал меня кап. - Лезь к нему на плечи. Заставь эту скотину стоять как следует, - Кубати впервые в жизни позволил себе произнести грубое слово. У
Я встряхнул стражника.
- Сверну шею вот этими двумя пальцами. Понял? Стражник быстро и радостно закивал головой.
Стоял он прочно. С его плеч до древка копья достал я легко. А Кубати вытянул меня из ямы ловчее, чем луковицу из грядки.
Дверь в ограде была разнесена в щепки. Здесь же лежал круглый валун величиной с добрый лошадиный круп. Рядом с камнем - стражник с разбитым черепом: перед этим он, видно, сидел, привалившись к двери.
Я еще раз подивился силе моего воспитанника. Мне бы вряд ли удалось расщепить крепкую дубовую дверь с одного удара, хотя и я сумел бы швырнуть этот камень на расстояние трех-четырех шагов.
Увешанный оружием, Кубати дал мне саблю и мой же кинжал, над украшением которого он трудился в последние дни в мастерской Хилара.
- Как ты меня нашел?
- Халелий сказал.
- Слуга бедного Аслана-паши?
- Он самый. Хотел предупредить обо всем, да не поспел вовремя. Пришел к Хилару, когда все было кончено.
- Что, что?!
- Их было пятеро, - Кубати тяжело, с затаенной болью вздохнул.
Парень торопливо вел меня по окраинным улочкам к какому-то ему одному известному месту.
- Что с Хиларом? - я сильно забеспокоился.
- Мы сражались. Я не сумел его защитить. Он дрался, как лев. - Бати помолчал, переводя дыхание, и совсем уже по-взрослому добавил:
- Мир праху его…
- Аминь… А эти пятеро?
- Все убиты.
Я не стал расспрашивать его о подробностях. Халелий ждал нас с двумя лошадьми на дороге, ведущей к побережью. Налькут тихонько заржал, увидев своего хозяина. Ночная мгла уже рассеялась, уступая место пока еще робкому предутреннему свету.
В седельных сумках были припасы на дорогу, порох и пули. Халелий снял с себя лук и колчан со стрелами. Это оказался мой любимый лук - он, к счастью, лежал у Хилара. Задушевный друг собирался подновить на нем костяную инкрустацию, да так и…
Халелий, ни слова не говоря, протянул мне ружье - ту самую эржибу, которую я подарил когда-то Аслану. Мне хотелось излить на загадочно-мрачноватого татарина поток благодарственных слов, но он не стал слушать. Круто повернувшись, он поспешил в город.
Я недоуменно посмотрел на Кубати.
- Этот Халелий, - сказал он, - жил одно время в Кабарде. Работал у моего отца конюхом. Меня он узнал сразу, когда мы встретились еще в день приезда в Каффу.
Гак почему он молчал все это время?
- Говорит, что длинный язык укорачивает жизнь.
* * *
До Каффы мы добрались быстро и без приключений. Там сразу продали чужую лошадь и попытались отплыть на первом же корабле, повернутом носом к кавказскому берегу. Огромный толстый грек заломил такую цену, что я чуть не схватился за рукоять кинжала. У нас не было и пятой доли таких денег. Торчать хоть один лишний час на берегу - означало рисковать жизнью. В любое мгновение могла прискакать из Бахчисарая целая орда посланных в погоню стражников.
Жадный кормчий уже поднялся по трапу на борт, чтобы дать приказ к отплытию, как вдруг к нему подошел стоявший на палубе молодой невысокого роста человек в черной черкеске и высокой шапке из черного каракуля. До сих пор, я заметил, он с любопытством наблюдал за нашими препирательствами с толстым греком, а теперь что-то говорил этому борову на ухо. Кормчий удовлетворенно хмыкнул и сделал нам знак рукой.
Молодой человек приветливо улыбнулся:
Поднимайтесь, земляки, на это благословленное аллахом корыто. Я уговорил нашего щедрого хозяина согласиться на ту плату, которую вы ему предлагали.
Раздумывать было нечего.
Вечерний намаз мы совершили уже далеко в открытом море.
Молодой кабардинец (наверное, на год-другой меня моложе) не спрашивал наших имен, но не назвал и своего. Сказал только, что побывал в Турции "из простого любопытства". В Анапе мы расстались с этим очень приятным человеком. Не видал я еще ни у кого таких умных проницательных глаз. Хотел бы еще с ним встретиться. Я думаю, наверное, он просто заплатил греку за наш проезд.
Из Анапы он отправился в Азов, чтобы поговорить зачем-то с русским губернатором по имени Ап-рак-син, а мы с Кубати, не теряя времени даром, как две голодные курицы на зов хозяйки, заторопились сюда, к родным пределам. Вот и все.
ХАБАР ДЕВЯТЫЙ,
убеждающий в глубокомысленной проницательности народных мудрецов, которые считают, что если ты съел один чесночный зубец, то можешь смело приканчивать и всю головку, - запах будет один и тот же
Канболет проснулся с первыми лучами восходящего солнца. Светло и покойно было у него на душе. Вспомнив вчерашний вечер, он улыбнулся. Несколько диен такой жизни, когда Нальжан будет их "чем-нибудь чуточку кормить", и обрастешь жиром подобно тому бычку, которого готовят для праздничного пиршества.
Быстро одевшись, он подошел к Бати, сладко спавшему в той же небольшой гостевой. Канболет тихонько рассмеялся и запел:
Лелай, мой свет, лелай!
Вырастешь большим -
Будешь молодцом!
Добычу отбивай -
Быков и лошадей
Будет тебя ждать
Твой старый аталык.
Его не забывай,
Добычею делись!
Лелай, мой свет, лелай…
При первых словах песенки, которую Канболет пел, умело подделывая свой голос под стариковский, юноша открыл глаза. Сообразив, что над ним поют колыбельную, смутился, укоризненно посмотрел на аталыка и потянулся за своей одеждой.
После простой утренней трапезы - кислое молоко, кусочек сыра, ячменная лепешка - гости в сопровождении Куанча отправились на прогулку в лес.
На поляне, местами изрытой дикими Свиньями, Канболет вырезал крепкую кизиловую дубинку.
- Бери саблю, Бати, и постарайся отрубить от моей палки хотя бы ее конец. А я буду тоже действовать, как клинком, и, отражая твои удары, попытаюсь уберечь палку от лезвия.
Глаза Кубати загорелись мальчишеским азартом. Сделав саблей несколько вращательных движений над головой, так, что клинок образовал в воздухе почти сплошной сверкающий круг, юноша ринулся в атаку. Рраз! И сабля разрубила… пустоту: в последнее мгновение Болет сделал незаметное движение кистью руки, и дубинка ушла из-под разящего лезвия. Новый выпад - теперь Бати попал по кизиловой палке, но она мягко спружинила, поддалась под нажимом и погасила всю силу рубящего удара. И тут боковой удар палки обрушился теперь на плоскость клинка. Так повторялось, к неописуемому восторгу Куанча, много раз. От палки отлетали мелкие щепочки, но она оставалась той же длины, что и была вначале. Канболет на какой-то неуловимый миг все время опережал воспитанника.
- Ух, ладно! Ой, хорошо! - вопил Куанч. Наконец парню удалось верно рассчитать обманное движение и перерубить дубинку в самой ее середине. Куанч хлопнул себя но ляжкам и запрыгал в избытке чувств - теперь он восхищался своим ровесником:
- Хорошо! Ладно!
А Кубати перевел дух и, вкладывая саблю в ножны, уныло протянул:
- Не-е-е, мне еще далеко до тебя, аталык.
- Не так уж и далеко, - добродушно усмехнулся Тузаров. - Знаешь, в чем твоя ошибка? И не одна! Первая - слишком крепко сжимаешь рукоять. Из-за этого теряется быстрота взмахов. Сжимать кулак покрепче необходимо лишь на короткий - последний миг, когда клинок встречает препятствие. Вторая ошибка - ты вкладываешь в каждое движение всю свою силу, а опытный джигит тратит ее бережно. Там, где надо перерубить древко копья, не следует применять силу, нужную для того, чтобы перерубить оглоблю. И горячиться при этом не стоит - очень скоро устанешь. Расчетливый и хладнокровный боец раньше достигает цели, чем нетерпеливый и вспыльчивый.
- Я все понял, Болет, - сказал повеселевший Кубати.
- Аланлы! Как не понять такие хорошие слова! - с жаром подхватил Куанч: ведь советы Тузарова относились и к нему, Куанчу, тоже.
Потом Канболет и Куанч боролись вдвоем против Кубати, но безуспешно: как ни старались, а повалить парня на землю им не удалось. Канболет шутливо возмущался и жаловался на "старческую немощь".
Как бы в отместку, он заставил Кубати присесть на корточки и ковылять к дому "гусиной поступью", да еще и нести на плечах хохочущего во все горло Куанча.
* * *
- Не зайдешь ли ко мне в кузню, Канболет? - пригласил Емуз. - Не бойся, я не собираюсь делать тебя своим подручным.
- А я бы охотно постучал молотом под началом такого мастера, - улыбнулся Канболет, поддерживая шутливый тон кузнеца.
В углу, возле горна, стояла Нальжан. Видно, она только что прокачала мехи, и пламя горящих углей играло розовыми отблесками на ее лице.
Емуз подошел к массивному чинаровому обрубку, на котором была укреплена наковальня.
- Давай-ка, сын Тузарова, положим эту деревяшку набок.
Мужчины навалились на тяжёлый комель - три обхвата в поперечнике - и опрокинули его на сухой глинобитный пол кузницы. В земле обнаружилось углубление. Нальжан наклонилась и вынула оттуда промасленный полотняный мешок.
- Здесь все, что осталось от твоего наследства, Канболет, - сказала она. - Развязывай мешок.
Волнуясь от неясного предчувствия, Тузаров запустил руку во внутрь мешка и ощутил гладкую прохладную поверхность металла. И вот на свет божий вновь появился знаменитый и злополучный панцирь Саладина. События семилетней давности вдруг ожили перед взором Канболета подобно тому, как вспыхивают иногда в потухшем костре запоздалые язычки яркого огня.
- Как он сюда попал? - хриплым голосом пробасил Тузаров. Он устало опустился на скамью и поставил панцирь рядом с собой.
- Сестра тебе расскажет, - Емуз посмотрел на сестру, кивнул ей головой и вышел из кузницы.
И Нальжан рассказала о кровавой резне и пожаре в усадьбе Тузаровых, о встрече с бешеным Мухамедом и Вшиголовым Алигоко, о геройстве, старика Адешема. В тот день он не умер, а дотянул, как потом узнала Нальжан, до весны. А вот веселый Нартшу, весь израненный, выжил. Только не живет он в своем доме, а подался в горы, стал абреком. Рассказала Нальжан и о том, как сшибла с ног Мухамеда и расквасила нос Алигоко, о том, как грубо и низко вел себя Хатажуков.
Его выходка и подсказала Нальжан средство, при помощи которого она увезла панцирь. Нальжан просто надела "этот проклятый железный сай" на себя, а сверху натянула сай обычный, суконный. Она поняла, что кровожадные пши затеяли это страшное побоище из-за одного только панциря - значит, он дорог. А раз так, то не видеть им панциря, как собственных затылков.
В суматохе она незаметно выбралась из каральбиевской спальни, вскочила на первую попавшуюся лошадь и погнала ее в степь. Потом, на другой день, она вспомнила о брате и поехала к нему. Панцирь сняла лишь у него в доме. Натерпелась и страху и неудобств. Очень уж давил он ей в груди.
Емуз полюбовался опасной реликвией и спрятал ее в своей кузне. Было решено помалкивать о неожиданном приобретении и даже постараться не вспоминать о нем до лучших времен.
- Уо, Нальжан, - тихо произнес Канболет, - я никогда не был ранен, но сегодня в начале твоего рассказа почувствовал себя так, словно у меня открылась старая рана. А теперь - будто слова твои ее исцелили.
- Ах, Канболет! Что это у тебя с глазами? Как ты смотришь…
- Я не знаю, как я смотрю, Нальжан. Я только знаю, что думаю.
Нальжан чуть задержалась в дверях кузницы:
- Иногда и женщине не вредно подумать. Например, о том, что пора готовить обед…
- Ну, конечно, - засмеялся Тузаров. - И кусок хлеба из рук такой женщины - дар пророка!
Нальжан смущенно отмахнулась рукой и поспешила к летней кухне.
В кузницу вошел Емуз и деловито спросил:
- Поставим чурбан на место?
- Поставим, - согласился Канболет. - А панцирь… - Тузаров сам поднял чинаровый комель. - Панцирь пусть будет в доме. У меня есть насчет него кое-какие намерения.
- Тебе виднее, - ответил Емуз. - А что касается молодого мужчины, которого ты хотел бы встретить, я, кажется, смогу тебя с ним свести.
Тузаров удивленно вскинул брови.
- Неужели ты имеешь в виду того загадочного уорка, который помог нам попасть на корабль?
- Да.
- Но откуда тебе может быть известно, кто он такой, если я не узнал даже его имени?
- Нетрудно догадаться, - пряча в усы довольную ухмылку, сказал Емуз.
Канболет больше не стал ни о чем допытываться.
За едой говорили, по просьбе Тузарова, о свойствах железа, о способах закалки металла, о преимуществах одних клинков перед другими. (При этой беседе позволили присутствовать и юношам: пусть послушают.) Речь зашла и об удивительной дамасской стали. Емуз объяснил, что ее достоинства создаются не только особыми приемами ковки и закаливания. Дело тут и в таинственных секретах выплавки самой руды. Нет, не разгадать этих секретов. Попробуй определить заранее, какое зернышко куры склюют первым, а какое последним! Канболет грустно посетовал об утрате своей дамасской сабли, которой так дорожил. Ее отняли у него в ту ночь в Бахчисарае…
Емуз от души посочувствовал молодому другу и постарался отвлечь его рассказами о богатых здешних лесах. Было решено завтра же, еще затемно отправиться на тот берег Чегема и в густых чащобах предгорья попытать охотничьего счастья.
- Куанч будет вам хорошим проводником, - сказал Емуз. - А я пойти не смогу. Нельзя в наше тревожное время оставлять дом без мужчины.