- Позволь, высокий пши, раздумья твои прервать, - один из приближенных тронул Хатажукова за локоть. - Пора тебе подкрепиться. Уже все готово.
- Хорошо. Иду. - Кургоко хотел было повернуться, но вдруг что-то привлекло его внимание. - Смотрите, к нам какой-то всадник приближается. Подождем его.
А всадник, появившийся из-за поворота дороги и ехавший неторопливой рысью, увидел, наверное, людей и подстегнул коня.
- Это Казаноков, - сказал князь. - Вот с кем хотелось мне встретиться…
- Я вижу, что-то случилось. Не поладили с надутым крымцем? - спросил Джабаги после того, как спешился и вежливо поприветствовал князя и всех остальных.
- "Не поладили" - не то слово, - усмехнулся Кургоко.
- Значит, совсем поссорились! - уверенно предположил Казаноков.
- Давай-ка, Джабаги, сядем у огня.
Перед началом разговора князь пытливо всмотрелся в ясные и спокойные глаза молодого мудреца.
- Скажи, друг мой, а кто тебе раньше нас мог сказать о том, что произошла ссора? Ведь ты приехал совсем с противоположной стороны.
Сухие губы Джабаги дрогнули в улыбке:
- Наверное, доблестный Алигот изо всех сил пырял ножом в убитого быка? Это я по поводу случая на охоте.
- Удивительный ты человек, Казаноков, - князь покачал головой. - Если бы я тебя не знал, то подумал, что богатства сераскира стали именно твоей добычей. Что ты еще знаешь?
- И мало и много. Но об этом скажу потом, сейчас не время. Сначала мне надо узнать, чем все-таки кончилась твоя, добрый мои пши, встреча с крымцем.
- Ну что же, слушай, - вздохнул Кургоко. - А потом можешь меня осуждать…
* * *
Джабаги задумчиво перебирал прутиком угольки костра. Перед двумя собеседниками стыли куски жареного мяса, стояло нетронутым питье в серебряных чашах.
- Нет, князь! поднял голову Казаноков. - Осуждать я тебя не буду. Как мне тебя осудить, если на твоем месте я поступил бы точно так же? Если ты и заслуживаешь какого-то упрека, то лишь в одном: чересчур большие надежды возлагал на возможную справедливость и великодушие ханских сановников, да и на… как бы тебе сказать… силу, что ли, своего влияния. Извини за прямоту…
- От тебя я всегда жду только прямоты, - ответил Кургоко. - Говори, что думаешь, и не бойся меня задеть.
- Теперь мы должны думать и говорить о будущем нашей земли. Причем о ближайшем будущем.
- Об этом у меня и болит голова. Алигот крепко вколотил в нее своим чубуком кое-какие мысли.
- Будет тебе терзаться! Оставь, князь!
- Попытаюсь, - Кургоко взял прутик из рук Джабаги и стал сам ворошить угольки в потухающем костре. - Ты знаешь, друг, у меня за щекой еще одна новость… Вот уже несколько дней она, как ноющий зуб, не дает мне покоя…
И Кургоко рассказал о встрече Адильджери с загадочными незнакомцами, один из которых просил передать Хатажукову, что Кубати жив и здоров.
Джабаги тихонько засмеялся:
- Похоже, дорогой Кургоко, что мы с тобой приберегали друг для друга один и тот же хабар.
- Ты… ты и это… - ахнул князь.
- В том, что Кубати жив, тебе мог бы свидетельствовать твой приятель Алигот-паша, - невозмутимо заявил юный старейшина. - А в том, что он здоров, вполне чувствительно убедились два матерых шогенуковских охранника, которые сопровождали сераскира в лесу.
Лицо князя окаменело. Видно, он хотел что-то спросить, но не смог.
- Правда, правда, - радостным шепотом заговорил Казаноков. - Тут не место шуткам или досужим слухам. Я сам видел Кубати - джигит хоть куда! - разговаривал с ним. Он умница и прекрасно воспитан. Не всякому отцу такое счастье!
- Джабаги… - хрипло выдавил Хатажуков. - А с ним, с мальчишкой, что за человек?
- Скажу и об этом. Ты, помнится, говорил, высокий пши, о необходимости сплочения всех князей и уорков, о примирении кровников… Говорил, что рассчитываешь на мою помощь. Я готов сделать все, что в моих скромных силах. Но, знаешь, дорогой мой старший, начинать мне тут придется с тебя… Да, да, ты не ослышался! Человек, воспитавший твоего сына, семь лет, как один день, деливший с ним пищу и кров, учивший его всему, что знает и умеет сам, - это Канболет Тузаров.
- Убийца моих братьев… - чуть слышно проговорил Кургоко. - О, аллах, укрепи мои силы!..
- Не так все это было, - грустно вздохнул Джабаги. - Но не я тебе, князь, буду рассказывать горькую правду. Тебе надо встретиться с Канболетом и Кубати. Сын, конечно, останется с отцом - не думай, что он в заложниках, но Кубати, так же, как и я, считает, что ты должен примириться с Тузаровым, который ни в чем не виноват. Ты ведь знаешь обо всем со слов Алигоко Вшиголового, а уж его "честность" известна всем.
Хатажуков долго молчал, затем, бросив прутик в кострище, сказал рассудительно и твёрдо:
- Сейчас я не могу говорить о примирении. Но встреча которую ты предлагаешь, нужна.
- И я ее устрою, - пообещал Джабаги.
ХАБАР ОДИННАДЦАТЫЙ,
подтверждающий мудрость того изречения, что если ты тревог не знал, то и спокойствия не оценишь
- Девочка моя, а ты помнишь о том, что он - княжеский сын? - спросила Нальжан.
Щечки у Саны полыхают ярким румянцем, глаза лучистым блеском светятся - видно, они совсем недавно повстречали взгляд других глаз, таких же бесхитростно-восторженных.
- Что ты сказала, Жан? - рассеянно спросила девушка. - О чем я должна помнить?
- О том, что мы с тобой не княжеского рода. - Нальжан вздохнула украдкой и отвернулась.
Медленно угасла улыбка на пухленьких губах Саны, печально поникли длинные ресницы. Не говоря ни слова, она взяла медный узкогорлый гогон и пошла к реке. По дороге вспомнила: а ведь, кажется, Кубати шел как раз на берег реки, когда они так смешно и неловко столкнулись липом к лицу под этим ореховым деревом и от неожиданности на какой-то едва уловимый миг выдали своими взорами то, что ревниво и бережно хранилось в душе. Потом оба торопливо напустили на свои лица выражение безразличного спокойствия, но сделали это настолько неумело, что не выдержали, смущенно рассмеялись и поспешили в разные стороны.
Нет, она не нарочно пошла за водой, уверяла себя Сана. Когда брала гогон, она не думала, что может встретить Кубати там, внизу, под обрывом, на узенькой береговой кромке. Правда, после слов тети она сразу же почувствовала нетерпеливое желание увидеть его. Почувствовала, что ей это просто сейчас необходимо. Для чего и зачем - пока еще неясно. Скорее всего, чтобы понять, не последняя ли была у них сегодня… такая вот встреча в саду… И если ей пришло в голову отправиться за водой раньше, чем она вспомнила, что в ту же сторону побежал и Кубати, значит, сама рука судьбы ее подтолкнула.
Кубати на берегу не оказалось, и в груди у Саны шевельнулся тугой и колючий комок болезненного разочарования. Девушка набрала воды в медный сосуд, присела на камень, задумалась. До сих пор, вернее, до нынешнего разговора с Нальжан Сана и не помышляла о каких-то изменениях в своей жизни, а во всем, что касалось этого могучего и красивого парня, не заглядывала вперед дальше, чем на один день.
Зашуршали чьи-то легкие шаги по речной гальке, и знакомый голос произнес:
- Ты похожа на Псыхогуашу! - Кубати вышел из-за большого камня.
Сана сердито посмотрела на юношу:
- Я не гуаша! - Она сказала эти слова так гордо и многозначительно, будто принадлежность к высшему сословию находила постыдной. - И хотя ты, парень, рожден в семье высокородного пши, бедным простым девушкам не может поправиться, когда ты за ними украдкой подсматриваешь.
- При чем здесь пши? - растерянно пробормотал Кубати. - Что может быть на свете высокороднее твоих глаз, твоей…
- Прибереги свои слова для той, которая будет тебе ровней! - решительно отрезала Сана, подхватив гогон, и встала.
- У меня ни для кого, кроме тебя, никаких слов не будет. - Кубати загородил ей тропинку.
- Пропусти, будь великодушен, всесильный пши! - смиренной овечкой прикинулась Сана. - Не стоит, даже скуки ради, тратить время на пустые беседы с низко-рожденной.
Кубати побледнел и отступил в сторону. Сана быстро пошла вверх по тропинке. Провожая ее взглядом, Кубати сказал негромко - и боясь, что она услышит, и втайне желая этого:
- Выпить бы глоток воды из твоих ладоней - вот за что я, не колеблясь, отдам княжеское звание.
Она услышала, но не подала виду: не остановилась, не ответила.
* * *
Емуз и Канболет сидели у очага, в котором только начинал разгораться огонь. В открытом дверном проеме мягко светился предзакатным розовым цветом прозрачный лоскут неба, криво обрезанный снизу темным зазубренным лезвием горного хребта. В хачеше все сильнее сгущался сумрак, но мужчинам не хотелось зажигать факел.
Куанч стоял, привалившись спиной к опорному столбу, и рассказывал:
- …И вот когда моя любимая собака - звали ее Акбаш, я с ней пас овец - облаяла нашего таубия, то он, этот зверский человек, приказал кобеля пристрелить, а меня побить палками. Проклятый Келеметов Джабой! Чтоб у него все зубы выпали, а один остался - для зубной боли! Как меня избили его прихлебатели - думал, помирать надо! И все потому, что кричать я не хотел. За это Джабой сильно обижался на меня и тоже помогал бить, пока не вспотел. Потом толстозадый Келеметов приказал привести меня к себе во двор и там на землю бросить. Сказал, отдохнет немного, покушает - и опять бить будет. Сказал, все равно из этой радости он горе сделает, заставит плакать и кричать. Вечером снова бил палкой. Палка твердая, из кизила. Я хотел за ногу его укусить, не достал, зато па тляхетен ему кровью харкнул. Орал таубий: "Языком заставлю слизать", - а у меня в глазах белый свет черным светом стал, все пропало и я сам пропал. Ночью холодно стало - ожил. Пошевелился - чуть от боли не завопил. Зато кости целые. Тогда я думать стал. Утром снова бить будут. Защищать никто не будет. Никто не пойдет против таубия ради сироты и к тому же его собственного, как это у кабардинцев называется? Да, пшитля. (У нас это ясакчи называется.) Если не убьют, то покалечат, и опять на всю жизнь оставаться подневольным скотом… Нет, не хочу. Убежать и не отомстить - тоже не хочу. Кроме Акбаша, у меня никого не было. Заполз я в джабоевскую башню. Темно. Масляный светильник догорает. В очаге - угольки еще красные. Глаза привыкли - немного видеть стал. Храпит Келеметов на топчане. От него кислой бузой воняет и потом. Нажрался перед сном. Чаша с айраном возле него. Напился я. Нож свой вынул, постоял, подумал. Не смог убить. Спрятал нож. Голова у меня кругом пошла, и я упал прямо на Джабоя. А он только хрюкнул, как донгуз , и не проснулся. Над очагом, смотрю, казан полный шурпы. Еще теплая была. Зачерпнул чашей и выпил. Совсем оживать стал. Хотел убить его - и опять не смог. Нет, я не боялся. Совсем был смелым тогда. Наскреб сажи с камней, смешал ее с маслом из светильника и Джабою всю морду вымазал. Потом взял его штаны, в казан с шурпой их бросил и вышел во двор. Самое трудное было - коня оседлать и тихо, чтобы никто не проснулся, на дорогу его вывести. Очень ребра и спина у меня болели, как подпругу сумел затянуть, даже сам не знаю. А потом скакал. Вижу - конь сейчас подыхать начнет, тогда я медленно поехал, на шаг перешел. Потом слез я с коня, оставил его. К Емузу уже сам пришел. Хотя и говорят кабардинцы: "На чужой лошади сколько хочешь скачи - не набьешь себе задницы", - а мучить животных нехорошо. Не по-человечески это.
Куанч закончил свой рассказ и, смущенно нахлобучив шапку почти на гла за, посмотрел в сторону Канболета: интересно, что он скажет?
- Жалко, - сказал Канболет.
- Чего жалко? - удивился Куанч. - Келеметова или его штаны?
Тузаров горестно вздохнул:
- Шурпу жалко.
Куанч с удовольствием расхохотался:
- Ух, ладно! Ох, и хорошо! До чего, клянусь, хороший ты человек, Канболет!
- Ну вот что, "ладно-хорошо", - пряча улыбку в усах, нарочито строгим тоном сказал Емуз. - Эта наша взбалмошная девчонка дошла искать такую же взбалмошную, как она сама, козу, которая опять удрала в лес. Пойди, парень, поищи ее, а то она что-то долго не возвращается. Опять, наверное, разглядывает гнездо с птенцами или цветочки собирает. Пусть идет домой - хоть с козой, хоть без козы. Темнеет уже.
- Это мы быстро! - весело крикнул Куанч и выбежал во двор.
Его окликнула Нальжан, возившаяся под навесом с только что зарезанной курицей.
- Эй, дружок! Ты знаешь, племянница моя…
- Знаю, знаю! - перебил Куанч. - Бегу ее звать домой. А где Бати?
- Повел коней на водопой…
- Ну ладно! Я уже побежал!
* * *
Сана оказалась совсем не так уж далеко: Куанч встретил ее в той части леса, которая примыкала к селеньицу со стороны горного склона. Девушка медленно брела по едва заметной тропке, прижимая к груди крошечного зайчонка и тихонько напевая какую-то детскую песенку. Следом за ней с несколько озадаченным видом шла коза, видимо, удивленная тем, что к ней не применяют никаких мер принуждения.
- Эй, красавица! - окликнул ее Куанч. - Ты долго охотилась за этим зверем? А гостей на ужин из жареной дичи позвала?
- Глупый ты парень, Куанч! Разве можно так шутить? А если зайчик все понимает и умрет от страха - на чьей совести тогда будет его гибель?
Вдруг лицо Куанча, на котором только что гуляла добродушнейшая улыбка, будто окаменело:
- Постой! Ты слышишь?
Со стороны моста, находившегося между хаблем и домом Емуза, донесся чей-то отчаянный вопль, звуки выстрелов, возбужденное конское ржание.
- Ох, боюсь, как бы и вправду чья-то гибель не оказалась на моей совести!
- простонал Куанч и стремглав бросился бежать к мосту.
По пути он нагнал толпу вооруженных чем попало емузовских односельчан, бегущих на место происшествия.
- На Емуза нашего нападение! - раздался чей-то крик.
- Скорей, вот они!
- Мост зажгли, проклятые!
Куанч увидел три распростертых на некотором расстоянии друг от друга неподвижных тела - в ближнем он узнал Емуза. Увидел еще четырех всадников. Двое, поддерживая с боков третьего, голова у которого бессильно болталась, были уже на противоположном берегу и скакали вверх по дороге. А четвертый замешкался на этой стороне - лошадь его заупрямилась, никак не хотела прыгать через огонь, загоревшийся на том конце моста от факела, брошенного на бревенчатый настил.
Чье-то тяжелое копье пролетело над головой Куанча - из-за его спины - и с хрустом вонзилось между ребрами лошади: она тотчас рухнула наземь вместе со своим седоком. Куанч прыгнул на поднимавшегося с земли человека и с яростной силой вонзил ему кинжал в горло. С чувством изумления и мстительного злорадства узнал он в убитом одного из верных келеметовских прислужников, чьи палочные удары он так недавно вспоминал.
Поднявшись на ноги, Куанч отступил назад и чуть не споткнулся, задев пяткой лежавший рядом с лошадью панцирь, которому, как он знал со слов Кубати, не было цены. Так вот за чем явились сюда незваные гости! Но где же Канболет и Кубати? А Емуз, он здесь… Вот лежит… Юноша склонился над человеком, который стал для него почти родным. Лицо Емуза и мертвым оставалось таким же спокойным и строгим, как в жизни.
Куанч поднял голову. Сгрудившиеся вокруг него люди смотрели сейчас не на Емуза, а в сторону дома. Перевел туда взгляд и Куанч. Размеренной, величавой походкой к ним приближалась со страшной ношей на руках сестра кузнеца. Тело Канболета сейчас казалось совсем небольшим, и женщина, высокая и сильная, будто и не ощущала его тяжести. В груди Тузарова торчала чуть пониже левой ключицы длинная стрела.
Нальжан остановилась возле Емуза.
- Твой гость, Псатын! - сказала она неестественно бодрым голосом. - Ты защищал его до конца.
- Скажи, хозяйка, - хрипло проговорил Куанч. - А наш Бати… Он что…
Нальжан показала взглядом на тот берег:
- Увезли. Связанного. Здесь был Алигоко Вшиголовый. Подохнуть бы ему смертью мучительной…
Подошла в это время, еле держась на подгибающихся ногах, Сана. Увидела отца, которого мужчины только что положили на древки копий и подняли на уровень плеч. Девушка зажала рот ладонью - другой рукой она придерживала на груди зайчонка - и бессильно опустилась на колени. Глазами раненой косули посмотрела на обожаемую тетку, а у Нальжан во взоре - и мужественная скорбь, и стойкая суровая сила: не принято у адыгов причитать и убиваться по витязям, геройски павшим в бою.
Хотели крестьянские парни взять у Нальжан из рук загадочного емузовского гостя - Канболета Тузарова, но она не дала:
- Сама донесу!
С тем, что сейчас не стоит возвращаться в дом, а лучше двум осиротевшим женщинам воспользоваться гостеприимством любой семьи в селении, Нальжан согласилась.
Куанч тряхнул головой, будто очнувшись от глубокого сна, и решительно заявил:
- Я должен догнать убийцу. Пойду.
- Куда? - спросили у него. - Мост горит.
Куанч молча поднял панцирь и подошел к мосту.
- Постой, парень, опомнись!
Он никого не слушал. Сунув голову в нижний проем панциря он слегка нагнулся и вслепую кинулся через огонь. И реку с шумом обрушилось несколько пылающих бревен. Куанча больше не было видно.
- Сгорел, наверное, - вздохнул один из пожилых крестьян.
- Нет, - возразил кто-то другой. - Упал в Шеджем вместе с этим железом. Это точно, клянусь копьем, которым я сегодня спешил всадника!
Нальжан ничего не сказала. Все так же, держа на руках бесчувственного Канболета, твердой своей поступью зашагала она в сторону крестьянских жилищ. Туда же несли и Емуза…
Сана шла рядом с телом отца и все еще не расставалась с живым пушистым комочком, пригревшимся у нее на груди.