* * *
На просторном дворе Бабукова горели костры, медные котлы были уже сняты с огня и над ними клубились вкусные ароматы вареной телятины, пшенной каши и бараньего ляпса, приправленного луком и чесноком. Несколько парней раскладывали на трехногих круглых столиках куски горячего мяса и, сломя голову, неслись с этими столиками в дом, в гостевую комнату, ярко освещенную смолистыми факелами. А у костров оставался народец попроще - крестьяне. Они тоже веселились: на их долю хватало и требухи, и мослов, и даже ребер с пашиной. Хотя резать им пришлось своих же овец, а варить и жарить лучшие куски для важных гостей Хагура, тлхукотли были довольны. Ну не сегодня, так завтра зачешутся и у них левые бока - это значит получать скотину. Бабуков вернется, наконец, из очередного, набега с большой добычей (пока ему не везло), пригонит неисчислимые стада и каждого одарит щедро. А пока - сиди у костра, прихлебывай горячий жирный ляпе и отводи душу в беседе с приятелями.
Люди Хагура увидели всадника в панцире, когда он уже спешивался. Кто-то принял у него поводья и повел лошадь к коновязи, а вся компания, сидевшая за ближайшим из костров, вскочила на ноги и замерла в нерешительности: кто такой пожаловал? Как будто и простой человек, а доспехи - княжеские.
Адешем усмехнулся:
- Что, не признали во мне такого же гуся, как и вы? Этот фазаний наряд, - он щелкнул пальцем по панцирю, на котором играли блики от пламени костра, - носить не мне, а моему тлекотлешу Каральби Тузарову. Ну а теперь начнем снова и по правилам, - Адешем шагнул вперед и вежливо сказал:
- Гупмахо апши!
- Упсоу апши!
- Просим к нашему огню!
- Окажи нам честь - будь гостем!
Старший по возрасту, примерно одних лет с Адешемом, поднес табунщику деревянную чашу с махсымой. Адешем молча принял ее и выпил до дна. Самый молодой участник компании тут же наполнил чашу снова, и Адешем с поклоном вернул ее старшему. Теперь можно было садиться. Доску с разложенными на ней кусочками мяса, просяных лепешек и сыра пододвинули поближе к гостю.
Адешем неторопливо ел и пил, нисколько не смущаясь тем, что его сотрапезники как-то приумолкли и украдкой разглядывали панцирь. Потом, словно спохватившись, старший у костра осведомился у гостя, здоров ли он, как доехал, благополучно ли живет его семья. Адешем воздал хвалу богу жизни Псатхе и задал в свою очередь такие же вопросы. Потом назвал свое имя, сообщил откуда и куда едет. Бабуковцы тоже стали словоохотливее. Старший, по имени Бита, сказал, что их степенный уорк устроил пир по поводу возвращения шестнадцатилетнего сына в отчий дом. Мальчик с пяти лет воспитывался в семье одного уорк-шао, а сегодня аталык проводил своего кана к отцу. И проводил как полагается: парень явился в полном вооружении, на хорошем коне. За это Бабуков благодарит воспитателя, угощает его из своих рук. Бита помолчал немного, затем грустно добавил:
- А у нас теперь чешутся правые ладони: Хагур должен, по обычаю, одарить аталыка скотиной - не одним десятком быков, овец, лошадей, а кому, как не тлхукотлям, придется расплачиваться? Хотя бы помог ему, хозяину нашему, Ауш Гер, сделал бы для него удачным будущий набег на чьи-нибудь богатые земли…
- Нет, Бита! - возразил один из бабуковцев. - Говорят, сейчас - аллах самый сильный бог.
- Возможно, - согласился Бита. - Но лучше уважать всех богов, чем возносить молитвы одному, а других даже не помнить. Ведь остальным обидно будет. Недаром и в песне поется:
Тлепш рукоять его сабли держал,
Жало клинка
Ауш Гер направлял…
- Эй, добрый человек! - раздался вдруг над ухом Адешема чей-то вкрадчивый голос. - Хозяин этого дома приглашает тебя переступить порог хачеша.
Слегка захмелевший Адешем встал и направился к распахнутой настежь двери дома. "Зачем это мое не самое важное степенство там понадобилось? - подумал табунщик. - А-а! Понимаю! Панцирь…" И Старый крестьянин переступил порог хачеша. И пожелал присутствующим приятной компании. Взоры хозяина и его главного гостя - воспитателя хагуровского отпрыска, сидевших у ярко пылавшего очага, взоры гостей менее именитых обратились на Адешема. Стало тихо. Смычок пхапшины застенчиво взвизгнул на самой тоненькой из семи струн, и музыка оборвалась.
- Подойди сюда поближе, еще бли… - голос Бабукова прозвучал, к его собственному удивлению, как-то взволнованно и глухо, в горле запершило, и Хагур поперхнулся, не забыв, однако, сделать знак рукой, чтобы наполнили большую чашу. - Подойди. Чтоб тебя на каждом шагу твоего пути подстерегали… удачи! - он протянул чашу Адешему.
Тот слегка опешил от столь высокой чести, но виду не подал. Пенистый напиток был очень крепок, посудина, налитая до краев, очень вместительна, но Адешем выпил все до капли и вернул чашу хозяину после того, как ее наполнили снова.
- Садись. Теперь садись, незнакомый путник! - уже своим, высоким и чистым голосом нетерпеливо предложил Бабуков и сам пододвинул старику низенькую скамеечку.
Адешем, вытирая грубым рукавом кептана седые усы, подумал: "Панцирю, надетому на меня, предлагают сесть. Значит, придется сесть и мне". А вслух он сказал:
- Покровительство богов да пребудет над крышей этого дома!
Бабуков решил, что он уже достаточно осыпал милостями простого крестьянина; продолжать относиться к нему как к гостю не хватило терпения.
- Откуда на тебе эта бора маиса? Что ты собираешься делать с панцирем? Кто ты такой?
Табунщик спокойно выслушал вопросы, мудро проглотил обиду и ответил:
- Меня зовут Адешем. Я вольноотпущенный. Живу на земле Тузаровых, на правом берегу Тэрча. Панцирь хочу отдать Каральби Тузарову - главе рода. Ведь он мой тлекотлеш…
- Где взял?! - повысил голос Бабуков. - Кто такой Тузаров и где живет, мы и без тебя знаем, - широкое лицо Хагура с маленьким кривоватым ртом и маленькими злыми глазами, похожими на тлеющие угольки, покраснело от возбуждения.
- Отвечу. Не думай, добрейший хозяин, что у меня есть причины молчать и таиться. Панцирь лежал под землей. И очень долго. Ведь кожа, в которую он был завернут, успела рассыпаться в прах. А место у нижнего края пастбищ на берегу Балка мне указала змея, посланная самим Шумуцем. Она повела меня за собой и уползла в нору. Я должен был последовать за ней, но слишком узок оказался проход. Пришлось раскапывать. Змея скрылась на седьмое дно земли, а оттуда был послан мне этот чудесный булат. Наверное, сам Тлепш его выковал. - Нельзя было понять: то ли балагурил старик, солидно поглаживая жиденькую седую бороденку, го ли всерьез верил в свои слова. - У-ой, дуней, велика была змея - длиною в семь хвостов бычьих… - Адешем опьянел еще больше, но глаза его не тускнели, а светились упрямым весельем.
- Пей, старик, еще! - сказал Бабуков. - Не стесняйся. А вот тебе хороший кусок жареного - это почечная часть, самая нежная…
Обратившись к аталыку, Хагур спросил его:
- Ну что ты на все это скажешь, любезный Идар? - по лицу Хагура не было видно, какой ответ пришелся бы ему по душе.
Но Идар, крепкий пятидесятилетний муж, отличался к тому же еще и крепостью ума. Он и без намеков догадывался, какие слова ждет от него Бабуков. Правда, Идар не любил лицемерить и сейчас тихо радовался тому, что и на этот раз его совесть останется чистой. Ведь именно то, что ему вспомнилось, едва лишь он увидел панцирь, и то, о чем он готовился рассказать, должно было и так понравиться крутолобому уорку.
- Бога-кузнеца Тлепша сюда не надо впутывать, - начал Идар. - Еще от своего деда слыхивал я о блестящем панцире с золотой львиной мордой и золотыми заклепками. Не думал, что когда-нибудь моим глазам доведется увидеть эту славную вещь. Панцирь привез откуда-то из Андолы предок Тамбиевых. Давно, у-ой, давно это было. Из желудей, которые в ту весну упали на землю, теперь выросли дубы в три обхвата. Говорят, панцирь сделан из чудодейственного булата: не берут его ни пули, ни стрелы, ни острые клинки. А принадлежал он в старину…
- А принадлежал он, - с горячностью перебил Бабуков, - владыкам Мысыра! Я тоже знаю эту историю. И почему сразу не догадался, что вижу тот самый панцирь?!
А Адешем сонно кивал головой, уже, казалось, не понимая, о чем идет речь.
Взгляд сердитых глаз Хагура случайно остановился на табунщике, и уорк недовольно поморщился:
- Влейте в него еще чашу мармажея!
Снова повернувшись к аталыку своего сына, Бабуков продолжил:
Князь Шогенуков Алигоко рассказывал, что его пра-пра-пра… уже и не знаю, какой там дед, был близким другом Тамбиева и рассчитывал получить панцирь в подарок. Но Тамбиев неожиданно умер, а панцирь пропал. Бесследно исчез, будто Псыхогуаша спрятала его в своих водяных владениях. И вот нашелся. Надо отдать его пши Алигоко.
- А Тамбиевы не начнут спор? - осторожно спросил Идар. - Два рода у них, людей, правда, немного…
Бабуков презрительно улыбнулся:
- Спорить с князем? Да еще с таким сильным? Нет. Владеть по праву бесценным панцирем может только высокородный пши. А Тамбиевы - не князья. Пусть и называются особыми тлекотлешами, но все равно - не князья…
Вдруг Адешем встрепенулся и поднял голову:
- Я везу панцирь Тузарову. Я нашел, я и везу…
- Снимайте с него панцирь! - приказал Хагур: Адешем не сопротивлялся. Сухонькое его тело обмякло, стало каким-то пустым и воздушным. Старого крестьянина вынесли из хачеша…
- Что с ним делать? - хмуро спросил уорк.
- Только убивать не надо, - ответил Идар. - Лучше надеть на спящего какую-нибудь кольчугу, а утром посадить на его клячу и тихо проводить домой. Не осмелится лошадиный предводитель рассказывать своему Тузарову о панцире.
- Благословенна твоя мудрость, любезный Идар! Бабуков заметно повеселел.
Уорк взял в руки панцирь, долго им любовался, потом поставил на скамеечку.
- Нет, на меня он не годится, хоть я и ношу имя Хагур , - Бабуков с досадой хлопнул себя тяжелой ладонью по толстому и тугому животу.
Быстро менялось настроение у хозяина праздничного застолья. Теперь его голову, и без того непривычную к частому посещению светлых и высоких мыслей, одолевали мрачные раздумья.
Шогенуков богат, но и скуп до безобразия. Немного имел Хагур выгод от верной своей службы князю. Медленным взором прошелся Хагур по углам гостевого покоя: глиняные стены потрескались, потолок закоптился и просел; на старом цветном войлоке висят две простые сабли в дешевых, обтянутых кожей ножнах, кабардинское ружье без всяких украшений, да пистолет - дорогой, правда, но почему-то неспособный пробить даже обыкновенную кольчугу; тахта застелена протертым до дерюжной основы ковром; деревянная и медная посуда на полках у очага - вся разномастная, выщербленная, поцарапанная. Вот тебе и дыженуго - "позолоченное серебро"… Золотом нигде не пахнет, а серебра - всего только и есть, что на колпачках газырей да на рукоятке кинжала. Может быть, получив от Хагура драгоценный панцирь, пши Алигоко наконец расщедрится? Одарит богатым оружием, одеждой, скотом? Наверное, так и будет. Он должен воздать своему уорку по его великим заслугам! И должен вдобавок отпустить в далекий и долгий самостоятельный набег, поможет при этом своими людьми… Несметную добычу смог бы тогда захватить Бабуков… Скорей бы… А то и крестьянские дворы совсем оскудели. Еще немного и уорк заберет у своих людей последнее. А где брать потом? Да, вовремя подвернулся этот старик, тузаровский табунщик. Завтра же Бабуков повезет панцирь князю. А не направить ли дальнейший путь Адешема в царство мертвых? Одним низкорожденным меньше - что за горе?! Нет, пожалуй, не стоит. За кровь придется платить: опять где-то доставать скотину. Да и одной скотиной не обойдешься - подавай этому Каральби Тузарову, да раздуется его живот и высохнут ноги, еще и унаутку с унаутом! Из числа лучших притом…
О том, чтобы подстеречь табунщика где-то в лесу к тихо, незаметно от него избавиться, - такая мысль в голову Хагура и не приходила. Не в обычаях кабардинца скрывать пролитую кровь. Можно грабить, можно убивать: за это придется расплачиваться - или своим достоянием или своей кровью. Но прятать мертвое тело, заметать следы - значит, навлечь на себя неслыханный позор, уронить в зловонную грязь свою шапку. Трусливого предательства никто не простит, даже те, кому ты верно служишь. А уж народ-то обязательно сочинит такую песню, за которую тебя будут проклинать твои же собственные потомки.
- Э, Хагур, э-э! - Идар дотронулся до плеча Бабукова. - О чем задумался, свет ты наш?
Хагур как бы спохватился, и запоздалая улыбка чуть смягчила его хмурое лицо.
- Я задумался о том, почему это музыканты перестали играть? - он повернулся к трем бедно одетым людям, скромно притихшим в уголке гостиной. - Эй, вы, нечаянно рожденные! А ну веселей!
Один из музыкантов ударил крепкими ладонями в барабан, второй запиликал длинным смычком, похожим на лук, только с тетивой из конских волос, по семи струнам пхапшины, третий начал извлекать пронзительные резкие звуки из коротенькой свирели. Бабуков с раздражением отметил про себя, что даже музыканты его не очень искусны, а орудия их ремесла дешевы и грубы.
* * *
Адешем проснулся на рассвете. Добрый старик Бита, в хижине которого он ночевал, предложил ему на завтрак чашку кислого молока, ломоть пасты и несколько кусочков холодной баранины, припасенной со вчерашнего пира. Адешем уже начал есть, когда вдруг обнаружил на себе кольчугу. Кусок стал ему поперек горла: закашлялся тузаровский крестьянин. Глазами, полными слез, он с вопросительным укором посмотрел на Биту. Бита сочувственно вздохнул и тихо проговорил:
- Ты видишь, Адешем, я - живой. Значит, не под моей крышей тебя ограбили.
- Я пойду к Бабукову, - объявил табунщик. Пошутил он, наверное.
- Бабуков не умеет шутить, - грустно сказал Бита. - Не ходи.
- Но ведь этот панцирь - для Тузарова! И куда мои глаза смотрели? Поистине верно говорится: что толку от зрения, когда разум слепнет!
- О-о! Мармажей у Бабукова крепок…
- Как же мне забрать панцирь?
- Да как ты его теперь заберешь? Хагур хочет отвезти панцирь князю Алигоко. Не ищи силу сильнее себя.
- Ну тогда Тузаров найдет силу слабее себя. Все ему расскажу. Где мой конь?
- Может, погостишь еще? Что так торопиться?
- Должен торопиться, - Адешем встал и пошел к выходу. - Счастья и благополучия твоему дому. Поеду.
- Постой, дорогой гость! А стоит ли говорить твоему тлекотлешу о случившемся? Ведь если арба опрокинулась - тебя же первого и придавит!
- Тузаровская арба не опрокинется.
- Так пусть гладкой будет твоя дорога, пусть конь твой ни разу не споткнется и не потеряет ни одной подковы, а в конце пути - да ожидает тебя удача, достойная доброго и мужественного человека!..
* * *
Селище Тузаровых располагалось па правом, более высотой берегу Терека.
В этом месте самая большая река Кавчаза делилась на несколько широких рукавов, которые были сравнительно не глубоки и потому не представляли особой преграды для всадника. На той стороне тянулись вдоль кромки извилистого берега густые лиственные леса, недавно одевшиеся в осеннюю позолоту.
А в сторону восхода, напротив, леса не росли: здесь, насколько хватал глаз, простиралась чуть всхолмленная равнина, богатая сочным разнотравьем. В Малой (Затеречной) Кабарде дожди шли пореже, чем в Большой, примыкающей к Главному Кавказскому хребту, но их было вполне достаточно, чтобы травы могли расти до глубокой осени. И сена удавалось накосить столько, что его дотягивали до первой весенней зелени. Ну и, конечно, земля эта давала щедрые урожаи проса.
Седобородый Каральби Тузаров, бодрый и сильный мужчина, мог быть доволен своей жизнью. В доме хватало всякого добра и хорошего оружия. На пастбищах - сотни отличных лошадей и тысячи овец. Даже крестьяне тузаровские имели прочный достаток, а их жены исправно рожали здоровых мальчиков и девочек. Вот только у самого Каральби ясноглазая его гуаша умерла очень рано, успев подарить мужу только одного сына. Зато парню теперь двадцать два года, и он достойный наследник своего отца. Канболет и в скачках не знает себе равных, и стреляет лучше всех - хоть из ружья, хоть из лука, и силу имеет такую, что быка валит наземь. Сейчас у старого Каральби одно на уме - найти для сына хорошую невесту и дождаться появления внуков. Пусть их побольше будет, этих внуков; если аллах обделил детьми Тузарова-старшего, так, наверное, не должен обидеть младшего.
Каральби вышел со двора и неторопливо зашагал к берегу реки. Там сейчас Канболет: пошел поить белого шолоха - это конь старого тлекотлеша - и своего любимца - настоящего хоару, которого отец подарил сыну пять лет назад еще жеребенком. Что-то долго не возвращается джигит. Солнце уже село. Скоро совсем стемнеет. Каральби спустился по глинистой тропинке к самой воде. А вот и Канболет - чуть ниже по течению. Кто это с ним? Адешем вернулся? Почему один? И откуда у табунщика кольчуга?
Канболет увидел отца и, чем-то взволнованный, быстро направился к нему:
- Отец! Прошу тебя, выслушай Адешема. Он привез такую новость!
Каральби нахмурил густые косматые брови: не слишком ли большую горячность проявляет парень?
Однако, услышав подробный рассказ табунщика, и сам Тузаров разволновался не меньше его. Он прекрасно знал, о каком панцире идет речь. Знал гораздо лучше Бабукова. Ведь не предок этого "тощего волка", а пращур самого Каральби везде и всюду, по чужим землям и далеким морям сопровождал хозяина старинной реликвии египетских меликов. Знал Каральби и о том, что панцирь принадлежал когда-то царю царей, Солнцу Востока - Саладину, а до него - славному, но неудачливому повелителю инглизов Мелик-рику, в груди которого билось не человеческое сердце, а львиное. Знал Каральби о том, как этот панцирь был освящен в Мекке и поэтому стал неизмеримо драгоценнее.
- Нет, не Бабукову, погрязшему в диком язычестве, владеть панцирем, - твердо сказал Каральби. - Эта священная сталь должна прикрывать грудь правоверного мусульманина.
Канболет нетерпеливо теребил поводья двух лошадей, топтавшихся за его спиной: когда, когда же будет сказано решающее отцовское слово!
- Хагур собирается везти панцирь князю Шогенуков, - вспомнил Адешем.
- Да, да! Как я сразу об этом не сказал.
- Вот оно что? - Тузаров строго взглянул на табунщика. - Старый человек, а не можешь отделить просо от шелухи. Тебе вообще не следовало останавливаться на бабуковском дворе. Переночевал бы в лесу.
Адешем скромно наклонил голову и кротким тоном сказал:
- Не думал я, что в доме уорка могут обидеть или обворовать бедного человека.