Берхтольду также не хотелось нарываться на отказ Германии - тем более что ему был памятен полученный им от нее два года тому назад отпор, сильно подорвавший его престиж. Поэтому престарелого императора заставили подписать меморандум, сопровождаемый личным письмом на имя кайзера.
Но кайзеру не надо было апелляций. Когда германский посол Чирский послал донесение о своей беседе с Бертхольдом 30 июня, сообщая, что он предостерег последнего от слишком поспешных шагов, кайзер нацарапал на полях донесения:
"Кто уполномочил его на это? Идиот! Это не его дело… Пусть Чирский соблаговолит прекратить эту бессмыслицу. Мы должны смести сербов с пути и сделать это немедленно".
Бедный Чирский! Будучи сам был настроен более решительно, он все же не мог угнаться за "кувырканием" своего хозяина, к тому же хорошо помнил высказанные два года тому назад слова хозяина, требовавшего от него большей сдержанности. Теперь, подыгрывая кайзеру вопреки своим убеждениям, он думал выполнить желание государя. Каково же было его изумление, когда он убедился, что кайзер наигрывает уже в новую дудку. Как объяснить это? По всей вероятности, опасениями кайзера, что его вновь упрекнут в слабости, или характерным для него возмущением, что пролита царственная кровь, а может быть, и более почетным доводом - его дружбой с убитым.
Как бы то ни было, но 5 июля кайзер заверял графа Гойоса, австрийского хранителя печати, что Австрия может положиться на полную поддержку Германии. "По мнению кайзера, медлить нечего… Если дело дойдет до войны между Австро-Венгрией и Россией, Австрия может быть спокойна, что Германия станет на ее сторону". Он добавил, что Россия "никоим образом не готова к войне". Германия же к ней готова была - в этом кайзер не сомневался.
В ряде спешных совещаний с военными и морскими советниками кайзером были приняты различные меры предосторожности. Между тем, как это было ранее предусмотрено, кайзер отбыл в поездку в Норвегию. Несколько дней спустя, 17 июля, Вальдерзее, старший помощник начальника Генерального штаба, донес министру иностранных дел: "Я остаюсь здесь, готовый ко всему. Мы все подготовлены".
Этот чек на предъявителя, инкассированный канцлером и выданный с полным учетом возможных последствий, резко выделяется среди прямых причин, приведших к войне. Австрия поспешила превратить этот чек в деньги, а Чирский был рад чрезмерным рвением загладить допущенную им ошибку.
В отличие от более поздних случаев решение на этот раз было принято в спокойной, если не сказать холодной атмосфере, что придает ему особенное значение, подчеркивая волю Германии к войне. Знаменательны также заботы, предпринятые Германией и Австрией, чтобы усыпить подозрения в неминуемом выступлении. Конрад сказал на этот счет: "Надо симулировать мирные намерения".
Не давая Австрии совета держаться в рамках разумной умеренности, германское правительство, однако, позаботилось о том, чтобы на случай войны была обеспечена поддержка Италии, Болгарии, Румынии и Турции.
Италии нельзя было позволить угадать задуманное, но Австрии было предложено подумать над наградой Италии как платой за ее помощь в случае войны.
После обеспечения Германии от удара в спину, ближайшей задачей Берхтольда явилось составить такой текст ультиматума Сербии, который наверняка бы оказался неприемлем для последней. Составление ультиматума потребовало некоторого времени на раздумье, и 10 июля Берхтольд сознался Чирскому, что все еще думает над тем, "какое требование включить в ультиматум, чтобы для Сербии совершенно невозможно было его принять". Диссонансом во всем этом звучал только голос Тисы, но ему сказали, что "один лишь дипломатический успех не будет иметь никакой цены". Тиса сначала отказывался поддержать выступление Австрии, но затем резко переменил позицию, когда Берхтольд предупредил его о "военных затруднениях, которые вызовет промедление" - и подчеркнул, что "Германия не поймет, как мы могли упустить возможность использовать этот случай для нанесения удара" Сербии. "Австрия может потерять дружеское расположение Германии, если проявит здесь слабость".
Наконец текст ультиматума набросан. Прочтя его, старик-император заявил: "Россия не согласится на это. Это означает всеобщую войну…"
Отсылка ультиматума задерживается, пока не проведены различные меры, подготавливающие войну, и пока Пуанкаре, посещавший в это время царя, не отплыл из Петербурга. Русского посла в Вене заверяют в мирных намерениях Австрии, и он уезжает в отпуск. Но германским пароходным линиям послано извещение о сроке, когда будет отослана австрийская нота, с предупреждением, что они должны быть готовы к быстрому "развертыванию".
Ультиматум предъявляется сербскому правительству в 6 часов вечера 23 июля - в день, когда сербский премьер-министр отсутствует. Ультиматум требует не только прекращения всякой пропаганды против Австрии, но и признания права Австрии сменять по своему усмотрению любого сербского чиновника и взамен этого назначать в Сербии своих чиновников. Это - прямое насилие над Сербией как независимой страной. На ответ дано только 48 часов.
На следующий день германское правительство передает в Петербурге, Париже и Лондоне ноты, в которых утверждает, что требования Австрии "умеренны и правильны". Германское правительство не могло еще видеть ультиматума, когда легкомысленно заявило это - при том присовокупив угрозу, что "любое вмешательство… повлечет за собой неисчислимые последствия". В Лондоне нота вызвала изумление, в России - ярое негодование.
За две минуты до истечения срока ультиматума ответ Сербии был передан австрийскому посланнику. Не теряя даже времени на прочтение этого ответа, посол порвал дипломатические отношения и, в соответствии с полученными инструкциями, специальным поездом выехал из Белграда. Три часа спустя был отдан приказ о частичной мобилизации Австрии против Сербии. Одновременно подготовительные меры к мобилизации были приняты в Германии и России.
Несмотря на все это, сербский ответ фактически соглашался со всеми требованиями Австрии - за исключением двух, которые определенно нарушали суверенитет Сербии. Когда кайзер прочитал его 28 июля, после своего возвращения, он написал на телеграмме следующее замечание:
"Блестящие достижения для столь короткого промежутка времени - 48 часов… Большая моральная победа Вены, но вместе с этим отпадает и всякий предлог для объявления войны".
А относительно частичной мобилизации Австрии он добавил: "По правде говоря, я бы никогда не отдал приказа о мобилизации".
Итак, еще раз восторжествовала политика "бронированного кулака" - и кайзер, продемонстрировав сомневавшимся, что он сильная личность, захотел почить на лаврах. Самолюбие его было удовлетворено, царственная честь сохранена. Но он необдуманно намекает, что Австрия, пожалуй, могла бы, пока требования ее не будут выполнены, в виде гарантии оккупировать часть Сербии. Безусловно, Россия этого никогда не позволила бы - и кайзер должен был это знать.
Бетман-Гольвег соглашается с мнением кайзера, и утром 28 июля совет этот пересылается в Вену с добавлением, что
"если Австрия будет продолжать отвечать отказом на все предложения посредничества или арбитража, одиозность ответственности за мировую войну в глазах германского народа падет на германское правительство".
Но перемена тона, к сожалению, запоздала. Германия сама отвергла такие предложения в наиболее благоприятный период. Когда 24 июля была опубликована нота Германии, Россия сейчас же получила заверение Франции в поддержке, а сторонники Грэя настаивали на том, чтобы объявить и о солидарности Британии с Россией и Францией.
Но ответственность Грэя перед парламентом и иная точка зрения кабинета на этот счет вместе с неясностью общественного мнения помешали такому заявлению Британии. Кроме того, Грэй опасался, что подобное выступление сможет усилить позицию сторонников войны в России и Германии. Вместо этого он попытался найти путь к соглашению. Первым его шагом было обращение к Берлину 24 июля с просьбой поддержать направляемое к Австрии требование о продлении срока австрийского ультиматума. В Берлине просьба эта не встретила отклика: она с запозданием была передана в Вену, куда и поступила за два часа до истечения срока ультиматума, причем сразу же была отвергнута австрийским правительством. 25 и 26 июля Грэй сделал еще одно предложение о совместном посредничестве Германии, Британии, Франции и Италии, причем на время разбора конфликта Австрия, Россия и Сербия должны были воздержаться от военных операций.
Рим и Париж сразу на это согласились. Сазонов в Петербурге, первый поднявший вопрос об этом предложении, теперь в принципе согласился, но вначале предпочел вести переговоры непосредственно с Веной. Берлин - отказался. Кайзер нацарапал на докладе, который ему передали, свойственные ему замечания, подливавшие масла в огонь:
"Изумительный документ британской наглости. Я не обязан предписывать его величеству императору [Австрии], как ему a'la Грэй сохранить свою честь".
Очевидно, на такое отношение Германии повлиял расчет, что действия Британии позволяют в случае войны рассчитывать на ее нейтралитет. Но в газетах от 27 июля британское правительство опубликовало сообщение, что флот, собравшийся для маневров, получил приказ оставаться в боеготовом и сосредоточенном виде.
Этот намек, совпавший с миролюбивым ответом Сербии, повлиял на перемену официального языка в Берлине, где накануне Генеральный штаб уже переслал министерству иностранных дел составленный им ультиматум для предъявления его Бельгии.
В итоге вечером 27 июля германское правительство решило передать Вене предложение Грэя, сопроводив его добавлением, что предложение это требует, чтобы Австрия "до некоторой степени разделила наши надежды" на благоприятный исход конфликта. Но, увидевшись с германским министром иностранных дел, австрийский посол телеграфировал в Вену:
"Германское правительство твердо заверяет, что оно ни в коей мере не солидаризируется с этим предложением; напротив, оно решительно отказывается от его рассмотрения и передает его лишь для того, чтобы удовлетворять Англию… Германское правительство поступает так, придерживаясь той точки зрения, что чрезвычайно важно, чтобы Англии в данный момент не стала на сторону России и Франции".
28 июля, после того, как кайзер увидел ответ Сербии, произошло, как мы говорили, некоторое снижение тона. Но предостерегающее письмо Бетмана-Гольвега - вообще первое его предостережение - пришло в этот день в Вену слишком поздно и было слишком нерешительно.
В 11 часов утра 28 июля Австрия передала Сербии по телеграфу объявление войны. В тот же день Берхтольд отклонил предложение Сазонова о прямых переговорах, объяснив, что война уже объявлена. По горькой иронии, Австрия торопилась именно потому, что ощущала свою слабость. С военной точки зрения следовало всячески оттягивать объявление войны, так как армия не могла быть готова к выступлению ранее 12 августа. Но сообщения Германии побуждали Австрию торопиться; Берхтольд и Конрад боялись в случае промедления потерять поддержку Германии - и вообще лишиться возможности объявить войну. Берхтольд цинично подытожил сложившуюся обстановку в докладе императору 27 июля:
"Я полагаю, что новая попытка держав Антанты добиться мирного разрешения конфликта возможна лишь до того времени, пока объявлением войны не будет создана иная обстановка".
Чтобы получить подпись императора на акте об объявлении войны, он приглушил все его сомнения, в качестве оправдания включив в акт заявление, что Сербия первая напала на австрийские войска. Достигнув желаемой цели и получив на бумаге подпись императора, он просто-напросто вычеркнул из текста фразу, относящуюся к воображаемому нападению сербов.
Теперь уже в пропасть летели, очертя голову, на всех парах, влекомые "военной необходимостью"…
Генеральные штабы Европы, строя свою громадную и громоздкую машину, позабыли о первом и основном принципе военного искусства - гибкости. Как при мобилизации, так и во время операций континентальные армии были почти неуправляемы. События вскоре показали, что армии эти могли быть сдвинуты с места, но не могли эффективно управляться во время выполняемых ими действий. Этот недостаток - угроза для мира - являлся характерным отличием тогдашних армий от современных массовых или небольших профессиональных армий прошлых времен.
Единственной мыслью генералов в эти критические дни было желание пустить в ход свои военные машины. Стремление к войне и боязнь быть поставленным в неловкое положение взаимно подстегивали друг друга.
В Германии, в России и даже в Австрии все стремления государственных деятелей мирно разрешить конфликт разбивались о противодействие генералов, желавших войны и предсказывавших всевозможные ужасы в случае пренебрежения их техническими советами. В Австрии генералы даже разделили с Берхтольдом тяжелую ответственность стать инициаторами войны.
На второе место вышли русские генералы. Россия тоже была страной военных посредственностей. Там известие об объявлении войны Австрией вызвало решительную перемену. До тех пор Сазонов держал генералов в руках, теперь и он начинает поддаваться неизбежному, соглашаясь на проведение частичной мобилизации войск - но только на австрийском фронте. Генеральный штаб возражает, что "по техническим причинам" это невозможно, и настаивает, что лишь объявлением общей мобилизации можно избежать ломки всей военной машины России.
Не желая сдаться на эти доводы, но и не пытаясь разбить их, Сазонов идет на компромисс. На подпись царю подготовлены два указа: один - для частичной, другой - для полной мобилизации. Выбор предоставляется царю - министры ни на чем определенном не остановились.
Генеральный штаб решительно стоит за второй указ.
Наутро начальнику мобилизационного отдела штаба вручают приказ об общей мобилизации, уже подписанный царем, и начинается обход министров для получения их подписей, чтобы приказ мог вступить в силу. Одного из министров не удается найти до вечера. За это время германский посол около 6 часов вечера посещает Сазонова и передает ему ноту Бетмана-Гольвега, в которой написано: "Если Россия продолжит подготовку к мобилизации, то Германия объявит мобилизацию, а мобилизация означает войну". Нота передана с заверениями, что это "не угроза, а дружеский совет". Сазонову нота кажется скорее угрозой, запрещающей, по всей видимости, даже частичную мобилизацию против Австрии. Противодействие Сазонова настойчивому давлению русского Генерального штаба слабеет. После совещания со своим начальником Янушкевичем он соглашается на всеобщую мобилизацию и получает на это одобрение царя.
Перейдем теперь к Берлину. Там чувствовалось то же нервное напряжение и фактически происходила та же борьба воль. Кайзер и его политические советники были серьезно встревожены тем, что поступок Австрии представит виноватой стороной и Германию, а это будет стоить ей поддержки Италии, одновременно восстанавливая против нее Британию. Поэтому требование Генерального штаба о немедленной мобилизации отклоняется, и поздно вечером Бетман-Гольвег встречается с британским послом.
Бетман-Гольвег пытается сторговаться - купить британский нейтралитет, предлагая взамен согласие Германии не аннексировать каких-либо провинций Франции. "Но он не может дать подобного же заверения относительно французских колоний". Посол говорит ему, что вряд ли Англия пойдет на такое предложение. В этом посол оказался пророком. Предостережение Лихновского из Лондона, что британское общественное мнение настроено против действий Германии, бросает кайзера в пароксизм бессильной ярости. Он царапает оскорбительные эпитеты об "английском фарисействе", называя Грэя "чистым плутом" - что звучит несколько странно, если вспомнить предыдущее предложение Бетмана-Гольвега и то, что кайзер обзывал англичан "сворой мелких торгашей". Донесение Лихновского о новом предложении Грэем посредничества наконец вынуждает Бетмана-Гольвега послать в Вену длинную телеграмму с увещеваниями Австрии не упорствовать и не отвечать отказом на все предложения, иначе Австрия втянет Германию в невыгодную войну.
Со своей стороны кайзер телеграфирует царю, сообщая, что он старается склонить Вену согласиться "действовать открыто, чтобы была возможность прийти к удовлетворяющему обе стороны соглашению"… Телеграмма эта скрещивается с подобной же соглашательской телеграммой царя. На нее кайзер отвечает второй телеграммой с предложением: "Было бы правильно передать австро-сербский вопрос Гаагской конференции… Доверяюсь твоей мудрости и дружбе". Впрочем, то обстоятельство, что кайзер пометил на полях телеграммы царя: "Чушь!", дает основания сомневаться в искренности этого ответа кайзера. Но кайзер посылает и вторую телеграмму с призывом прекратить военные приготовления, "которые… ускорили бы катастрофу…" Эта телеграмма производит на царя сильное впечатление.
Около 10 часов утра царь звонит начальнику штаба и, несмотря на отчаянные протесты Янушкевича и заявления, что приказ уже отдан, предлагает ему его задержать, заменив приказом о частичной мобилизации.
Но Генеральный штаб, хотя и потерпел поражение, не был разбит. На следующее утро, чтобы вернуть свои позиции, штаб выставил новые тяжеловесные аргументы. Во-первых, делаются попытки приблизиться к царю - но царь, стараясь избежать давления, отказывается принять военного министра. Тогда Янушкевич добивается свидания с Сазоновым и убеждает его, что дальнейшее промедление с общей мобилизацией сломает армейскую организацию и отразится на безопасности России. Затем он утверждает, что частичная мобилизация создаст во Франции впечатление, что в случае войны Россия не будет в состоянии помочь ей выдержать натиск Германии.
В итоге Сазонов, уже убедившийся в неизбежности войны, соглашается посетить царя этим же вечером. Царь, бледный и озабоченный, поддается успокаивающим заверениям Сазонова, что, во всяком случае, совесть его будет чиста, и соглашается на публикацию приказа о всеобщей мобилизации. Сазонов, передавая Янушкевичу приказ по телефону, советует ему "исчезнуть на остаток дня" с целью предупредить возможные колебания царя.
Сазонов вначале пытается сохранить общую мобилизацию в секрете, не объявляя о ней ничего, но наталкивается при этом на технические трудности, и указ обнародуется утром следующего дня - 31 июля. В тот же день, но на несколько часов позже, отдается австрийский приказ об общей мобилизации. С этого момента "государственные мужи" еще продолжали посылать телеграммы (которые являлись ненужной тратой бумаги), но всем уже всецело завладела военная машина.
Однако 30 июля дело обстояло так не только в России. В 2 часа дня Мольтке, начальник германского Генерального штаба, послал сообщение австрийскому Генеральному штабу через австрийского военного атташе, указывая, что подготовительные меры России к войне
"выльются в casus foederis для Германии. Отклоните новые шаги Великобритании в интересах мира. Европейская война является последним шансом спасти Австро-Венгрию. Германия готова оказать Австрии неограниченную поддержку".
Затем он послал непосредственно Конраду телеграмму следующего содержания: