Вот это уж точно. Тут далеко за примером ходить не надо. Заболела как-то наша учительница русского языка и литературы Софья Ефимовна. Сначала в больнице лежала. Мы туда немалыми делегациями ходили, про ее здоровье справиться. Лежала она в большой палате на двадцать человек. И вот мы этаким табуном будили все эти двадцать человек. Сидели подолгу. Как потом понимаю, бедным лежачим женщинам ни в туалет было сходить, ни медсестру позвать. Когда Софья Ефимовна на поправку пошла, и ее домой долеживать отправили, мы к ней на дом пришли. Никак не могли выбрать самых достойных для посещения больной. Решили жребий не тянуть и идти всем классом. В классе у нас, между прочим, учится 38 человек. Квартирка у Софьи маленькая, хрущевская. Бедная женщина заметалась, не знала, куда нас посадить, чем накормить. Мы, чтобы ее не разочаровывать, съели все, что нашлось в доме, каждый рассказал про школьную жизнь. Получилось не очень коротко. Но мы остались посещением довольны. А уж как было нашей Софье – не знаю. Но это было в пятом классе. Сейчас уже понятно, что попроведать больного это – что-то немного другое. И все равно приятно, когда к тебе кто-нибудь приходит, и ты не чувствуешь себя брошеным. Поэтому в случае с Хайке, безусловно, это был 1:0 не в пользу немецкой державы. Так что на красоты смотрим, но не завидуем. Все время в голове держим бедную Хайке с ее аппендицитом.
Завидовать, безусловно, было чему. И стерильной чистоте, и завтракам с пятью сортами колбасы, который нам каждое утро подавали немецкие девчонки в школьной столовой, и постельному белью, которым были застелены наши раскладушки, в красно-белую клеточку. Все, все было не так. Все было по-другому. И все вызывало у нас не то что удивление, а даже легкое оцепенение. Но сказать, что нам это все очень нравилось? Конечно, нравилось, но на самом деле мы очень уставали. Уставали от напряжения, от того, что уже мешались слова немецкие и русские, от того, что постоянно вслух надо было восхищаться, улыбаться. Но при этом надо было не забывать:
– Вот у вас какая башня телевизионная необыкновенная, прямо чудо. Но у нас в Москве тоже башня есть. – И дальше вспоминать изученную в 6-м классе тему – "Останкинская башня – чудо современной архитектуры".
То есть напряг постоянный. А уж с этой башней вообще некрасиво вышло. Ну невозможно же все время все помнить и из образа не выходить. Вот мы со Зверевой и оплошали слегка. То есть оплошала-то, конечно, я, она только так, поддакивала слегка, да головой кивала. Но все равно.
– Смотри, смотри, вон Бранденбургские ворота!
– А вон школа, где мы живем! Как же все видно отлично, хоть и высоко. Практически все, как на нашей башне, на Останкинской, или все-таки пониже здесь?
– А иллюминация-то вечером в Берлине какая, мама дорогая!
– Ну восторг!
– Девочки, а вы из Союза?
Рядом с нами стояла женщина средних лет в больших темных очках.
– Да, по школьному обмену приехали. А вы тут что делаете?
– А я у дочери в гостях тут. Вот за немца замуж вышла, теперь в Берлине живет, – вдруг тетенька начинает на наших глазах шмыгать носом, жалеть свою бедную дочь и ее загубленную жизнь.
– Да, ладно, ну что же горевать-то. Она же не в деревню глухую уехала. Посмотрите, как тут здорово. Уж не сравнить с тем, как у нас! – пыталась я как-то тетю успокоить. Ну что же бедная женщина все плачет и плачет. – И еда, и в магазинах вещи там всякие.
В общем, забылась я как-то. Все рассказываю, рассказываю в основном об отличиях нашей советской деревни от всего, мною тут увиденного. Чувствую, меня кто-то за локоть тянет. Это уже Зверева опомнилась. Тут меня прямо пот холодный прошиб. Это что же я тут рассказываю-то? Как же я забыть-то могла, где я нахожусь? Быстро перестраиваюсь, пытаюсь вспомнить, что в нашей деревне зато воздух свежий, а тети-то и след простыл. Настроение было испорчено. К нарастающей усталости добавился еще и животный ужас. Что теперь будет-то?! Наверное, меня посадят в тюрьму. Или, что еще страшнее – просто выкрадут. Вот прямо дернут за руку, и окажусь я по другую сторону Берлинской стены.
Ночью рассказали шепотом эту душераздирающую историю нашим девчонкам.
– Да, ну вы даете! И кто вас за язык тянул? Ведь было же сказано, говорено-переговорено. Про Родину ничего плохого не говорить. Мы своим СССР только гордимся. Только. У нас все замечательно.
– Ой, да уж знаем! Что вы нас еще больше расстраиваете?
– Все, девчонки, не переживайте. Ходим только вместе. На всякий случай к стене близко не приближаемся. Может, и обойдется, – как всегда правильные выводы сделала Ирка. Не зря она у нас уже который года комсорг класса.
Все равно уснуть спокойно не удалось. А ведь на следующий день еще одно испытание – день в семье.
Когда Петра была у нас, все было значительно проще. Все-таки я была на своей территории. Задействована на это мероприятие была вся моя семья в полном составе. Долго выбирали меню. В итоге остановились на нашем фирменном блюде – пельменях. Лепили заранее, дружно, все вместе. Культурная программа – ходили в Пушкинский музей. Развлечения – Парк Горького. Тихий отдых – просмотр дома всей семьей фотографических альбомов. Устала я от напряжения, как собака. Потому что одно дело просто говорить на немецком языке, а совсем другое – еще и переводить, что хотят спросить мои любознательные родственники и что отвечает воспитанная Петра. Петра осталась довольна: и фотографии наши понравились, и американские горки, и пельмени. А то у Кузи мама окрошку сделала. И что? У немецкой девчонки потом живот разболелся. Вся культурная программа свелась к туалету. И объясниться она с Кузей не смогла. Он же не понимает ничего. И как его в нашей школе держат?!
Что преподнесет мне семья Петры? Теперь-то я понимаю, что самым лучшим бы для меня было, если бы просто где-нибудь в углу комнаты посадили и одну бы на целый день оставили.
Семья Петры Линдт так не думала. Видимо, они хотели не ударить в грязь лицом и программу подготовили еще более насыщенную. Причем о том, что будет следующим номером их обширной программы, они заранее не рассказывали. То есть один сюрприз должен был идти за другим. Пока я не ошалею от их изобретательности. И действительно, как мне удалось не ошалеть? Не понимаю сама.
Начнем с того, что у Петры большая семья. Папа, мама и еще два младших брата. Четырнадцати и четырех лет. Так, вшестером, и провели целый день. Общались они со мной без пауз, эти разновозрастные и разнополые граждане далекой мне национальности. Да, да, это очень непросто. Есть языки немецкий мужской и немецкий женский, они разные! А мальчик четырех лет – он картавит и коверкает слова, но тоже хочет мне что-то сказать, и услышать ответ. А мальчик четырнадцати лет – он, видите ли, подросток. Он говорит сквозь зубы, слова не договаривая и смотря все время куда-то мимо меня. Типа видал я этих русских! А отвечать все равно ему надо! Предварительно поняв, хотя бы приблизительно, о чем это он? Перенервничала, придумывая, что он от меня хочет, до дрожи в коленках.
Дальше – совместные трапезы. Это отдельный разговор, это не наши пельмени ложками. Здесь и четырехлетний Торстен ест ножом и вилкой! Ужас уже начался с завтрака, когда дали вареное яйцо в подставке.
По этому поводу у нас перед поездкой было специальное занятие для отъезжающих – "Хорошие манеры, и как правильно вести себя за столом". Проводила занятие Нина Павловна, наша учительница по техническому переводу. Почему она преподавала у нас технический перевод, было непонятно. Нам, во всяком случае. Что это за перевод такой, кому он нужен? Все-таки мы все были очень гуманитарными, поэтому и в технике-то слабо разбирались, а уж техника, оплетенная в немецкий язык, нам была точно недоступна. Нинпаллна это прекрасно понимала, головы нам наши молодые не дурила, и просто учила нас приемам. Как что-то понять из того, про что вообще ничего не понятно. С какой стороны ко всему этому подойти. И как совсем идиоткой не выглядеть, когда переводить уже надо, все от тебя что-то ждут, а ты вообще не понимаешь, на какую это тему. Надо сказать, что занятия ее были необычайно полезны. Не молчали мы в дальнейшем никогда, даже если совсем ничего не понимали. Пытались тянуть время, искали знакомые слова, улыбались. То есть вели себя достойно. И никто, понимаете, никто и никогда не соображал, что мы пока еще не в теме! И что мы ищем знакомые глаголы и однокоренные слова. Нинпаллна, огромный Вам поклон. Но в основном на этих уроках по техническому переводу мы беседовали о жизни. Нинпаллна у нас женщина далеко "за". Думаю, это "за" уже исчисляется цифрой 50. И вот как это в этом самом "за" так хорошо выглядеть? Она нас учила маленьким женским и просто житейским хитростям, которые должны были нам, молодым девчонкам, помочь перейти все эти разные жизненные "за". И первое, и главное, правило, которое мы все уяснили – свой возраст надо любить, ему соответствовать и его не стесняться. Но тем же временем стараться для окружающих его не подчеркивать.
– Первое, что мы снимем, почувствовав морщинки, это украшение с шеи. Потому что шея стареет у женщины раньше всего. Зачем нам на этом акцентировать внимание? И кольца. Как только вы почувствуете, что руки стали не теми, которыми всю жизнь любовались мужчины, все кольца сразу же раздариваете племянницам. Сразу и без сожаления. Нам не нужно, чтобы видели наши старые руки. Руки должны быть ухоженными, с маникюром, но уже без колец. Колени не открываем никогда, если вам уже за сорок. Даже если они у вас идеальные. Даже если очень охота этим похвалиться. Сдержанность и еще раз сдержанность.
Из этих лирических отступлений мы узнали много более для себя полезного, чем из всего услышанного про технический перевод, вместе взятого.
Так что "хорошие манеры" – это была тема, специально созданная для Нинпаллны. И как правильно разговаривать, и с какими интонациями, и что чай только вечером пить надо, а после обеда только воду, или сок, или пепси. То есть чай на обед просить не надо. А на завтрак просить только кофе и обязательно с молоком. Но главная проблема, это как правильно съесть яйцо. Про это Нинпаллна говорила долго и подробно. Первое, это как его разбить. Нельзя яйца бить об стол, об яйцо соседа и тем более об его лоб. И вообще ни обо что нельзя его бить. Нужно аккуратно срезать верхушку ножом. И потом, вопрос второй и очень важный, куда девать скорлупу?! Не в тарелку, не на скатерть рядом с собой, а вот в эту самую подставку для яйца. Поскольку Нинпаллна рассказывала про эти яйца подробнее всего, мы поняли, что, наверное, это из этикета самое важное и есть. Или самое сложное.
До последнего момента я все-таки надеялась, что на завтрак дадут просто кусок ветчины. Нет, дали яйцо. И как я напряглась с самого начала, это яйцо увидев, так и расслабилась только уже под вечер, когда в парке аттракционов вдруг услышала истошный крик:
– Ленка!
Господи, неужели ж моя подруга Зверева? Нет, этого не может быть! Родное лицо! Родной голос. Мы кинулись друг другу, обнимались, целовались, как будто бы расстались не утром, а год назад, и не отдыхали целый день, а были на исправительных работах. Сопровождающие нас немцы еле успели в сторону отскочить, чтобы мы их с ног не сбили, ринувшись в объятия друг другу:
– Лен, ну ты как?
– Еле держусь. А ты?
– Тоже. Ну ничего. Осталось каких-нибудь два часа и нас опять в школу вернут.
– Наташка, я, наверное, не выдержу. Не могу больше улыбаться, не могу больше восхищаться!
– Ленка, не хнычь! Смотри, как они стараются. Ничего, дотерпим.
И мы понуро пошли каждая к своей семье, все время оглядываясь на подругу, оставшуюся позади.
Вечером все делились впечатлениями, что, где и как.
У меня, по впечатлениям, было – со многими не сравнить. Меня и на катере по Шпрее возили, и на даче я под Берлином пироги с ревенем ела, и на аттракционах каталась, и по Берлину пешей прогулкой ходила. И мне куртку подарили, которая Петре мала стала. И главное, про все это уже можно было рассказывать с удовольствием. Напряжение прошло, я была уже среди своих, бояться было нечего, и можно было со смехом вспоминать:
– Ну вы представляете, у них на этой даче все в клеточку. Все в цветочек. Веселенькое такое. А где, говорю, у вас тут туалет? А вот, говорят, иди. И на дверь мне деревянную указывают. А на двери окошко такое в форме сердечка. Ну да, думаю, туалет, через окошко как раз унитаз виднеется. Тоже весь в цветочек. И как, думаю, я туда пойду? Или их предупредить, вы сейчас в ту сторону не смотрите? Да нет, говорю, это я так спросила, вдруг, когда захочу. В общем, еле-еле до их квартиры берлинской дотерпела.
– Ну ты, Ленка, дурочка. Это же окошко с обратной стороны наверняка как-то закрываться должно было!
– Не додумалась! Все равно, а вдруг нет. И что тогда? Позор?
– Ой, девчонки, ну как же домой охота. Все-таки у нас гораздо лучше.
– И не говори. Яйца можно есть, как тебе только вздумается.
– Все, спим. Нужно еще завтра праздник советско-немецкой дружбы пережить. С утра встанем пораньше, еще слова надо выучить успеть. И все, и уже можно чемоданы собирать!
Праздник прошел весело. Мы плясали народные танцы, Андрюшка ходил между нами с балалайкой. В Кузю влюбилась немецкая девчонка.
– Ленка, иди сюда!
– Чего тебе?
– Ну-ка переведи, что она мне говорит?
– Немецкий язык надо было учить, а не с Барчевым в морской бой на уроках играть!
– Ну ладно тебе. Я все выучу. Но сейчас-то уж что? Надо же выяснить, что девушке надо. Может, у нее проблема какая?
Проводы были из Берлина в Москву, как и в предыдущий год, шумными и суматошными. Мы обменивались адресами, дописывали слова новых немецких песен. Плакали и смеялись одновременно, ведь неизвестно, как жизнь сложится. И увидимся ли? Кузина Марьон пыталась что-то объяснить Кузе знаками. Кузя глупо улыбался и разводил руками. Да, видать, это все-таки не любовь, иначе было бы понятно без слов.
И вот звучит гудок паровоза, и мы рассаживаемся по вагонам. Жалко ли нам уезжать? Конечно, где-то там екнуло. Ну вот и еще одна страничка перевернута. Но как же хочется домой. Как же хочется к маме с папой и моей беременной сестре. Как же я по ним соскучилась. И как же хочется им все-все скорее рассказать. И ничего не забыть.
До свидания, Берлин. И, думаю, это свидание обязательно когда-нибудь состоится. Рано или поздно. И мы все еще обязательно встретимся. Но сейчас домой. В родную Москву! В чемодане у меня лежал комбинезон для моего будущего племянника, Петрина куртка и берлинский мишка для Маринки Генераловой.
Проходной балл
– Наверное, я тебя расстрою. Вывесили проходной балл, – Тимур немного помолчал, – 20. Ты только подожди, не начинай переживать раньше времени. Это же только балл пока, списков-то нет. Может, и ничего еще.
В груди у меня все оборвалось. Я не набрала вступительный балл. У меня было 19,5. Я дышала в трубку и молчала.
– Ну что ты молчишь? Ты там меня слышишь? Ну же не конец света! Ну подумаешь. Может, на вечерний еще пройти сможешь.
У меня больше не было сил слушать эти успокоительные речи, и я горько разрыдалась:
– Не хочу я на вечерний. Ничего я вообще не хочу. Я студенткой хочу быть! Неужели ты не понимаешь?! Меня же просто из общества теперь выкинут. Со мной общаться никто не будет. Кто я теперь? Ну вот скажи, кто?!
– Ну, Лена Ронина, – нерешительно произнес Тимур.
– И что? Лена Ронина, это что, профессия?
– Ну и студентка тоже еще не профессия?! И потом больно ты сюда поступать хотела? Сама же говорила, что экономика – это не твое призвание, что хочешь языками заниматься. Вот и давай. Готовься на следующий год в Иняз!
– Чего?? – Я на другом конце провода аж заикаться начала. – На следующий год? То есть я уже всех старше буду. Такая мать-героиня? Кто со мной общаться-то будет? Да и через год, что я вспомню? И что, теперь мне на работу идти устраиваться? Кем? Швеей-мотористкой? – Я заплакала еще громче.
– Ну, перестань. Я тебя и мотористкой буду любить.
– Все ты врешь, мотористку любить никто не сможет. Вот ты сам же студент. Надеялся, что и я поступлю, а теперь тебе просто стыдно будет друзьям своим сказать, с кем ты общаешься!
– Так, Ленка, возьми себя в руки, прекрати истерить и завтра к 9-ти приезжай в институт. Может, еще что-то можно сделать. Во всяком случае, посмотрим вместе списки.
На следующее утро я на полусогнутых ногах подходила к институту. Уже не хотелось ничего. Все время в голове прокручивались вступительные экзамены. Ну что, что можно было изменить? Где я не доделала? Ну почему судьба так круто обошлась со мной? На курсах весь год занималась. Дополнительно с педагогами тоже. Родители истратили кучу денег, я – сил и нервов. И что теперь? Аттестат 4,5. Ну куда ж больше? И так замечательно. Ну "тройка" была по первой вступительной математике. Так я ж счастлива была абсолютно! Главное было не завалить. И хорошо, что экзамен устный был, и экзаменатор парень такой молодой – аспирант. Мне казалось, все было сделано абсолютно верно. Вовремя улыбалась, старательно писала формулы, совершенно не понимая, что они означают. Просто писала все подряд, что-то же будет правильно! Многозначительно кивала головой и смотрела аспиранту в рот. Тяжело вздохнув, аспирант поставил "3" и отпустил меня с богом. Сияя и радуясь, я выбежала из аудитории.
– Девчонка, наверное, пятерку получила, смотри, как светится, – раздался шепот за моей спиной.
– Ну? –Тимур напряженно ждал меня у выхода.
– Три! – счастливо выпалила я.
– Позор! Но главное – самое страшное позади. Остальное сдашь!
И действительно, остальное было все предсказуемо. Но с чего такой высокий бал? Ну почему?
Как же я мечтала быть студенткой. Глядя на старшую сестру, всегда понимала, вот она – настоящая человеческая жизнь. Наташа могла спать сколько хочет. Со словами "На первую пару не пойду, там нудно" она спокойно поворачивалась на другой бок. Потом неторопливо вставала, красилась, долго разговаривала по телефону, красиво выговаривая слова: "конспекты, семинары". И потом бежала куда-нибудь в кино. Ну да, надо было напрячься два раза в год и сдать сессии. Но все остальное-то время ты же – человек! Это ж совсем другая жизнь. Это ж практически сказка. Ну неужели у меня такой не будет?! Ну за что такая несправедливость?!
– Ленка! – навстречу бежал Тимур. – Ты студентка! Ты в списках! Они балл перепутали. Это на товароведном 20, а на экономике 19,5. Бежим, я тебе твою фамилию покажу!
Я села прямо на асфальт и заплакала.
– Лен, ну не плачь, ну все же хорошо! Хотя, может, из тебя бы получилась замечательная швея?! Эх, жалко, такая идея пропала!!