"Люблю".
"Он лучше меня?"
"Он не лучше. Он просто другой. И он действительно хочет быть со мной. Он умеет быть вместе".
"А я не умею?"
"Не умеешь. Если бы ты действительно любил меня так, как говорил, ты приехал бы в Питер, а не в Москву. Но тебе важнее было, чтобы я что-то принесла тебе в жертву, чем чтобы я была счастлива. Для тебя любить - не принимать как есть, а переделывать и подминать под себя".
"Это неправда. Это ты не хотела принимать меня таким, каким я был - провинциальным, небогатым, искренним. Ты хотела себе богатого столичного сноба. Это ты не умеешь быть вместе".
"Давай не будем начинать сначала. Мы уже все это обсудили много лет назад. Я просто прошу удалить мои фотографии из твоей анкеты".
"Я уже удалил анкету".
"Вот и прекрасно. Больше нам не о чем разговаривать. Я поменяю номер мобильника. Я помню о нашем уговоре".
"Не надо. Не меняй. Я больше не буду тебе звонить".
Я сдержал слово. Я больше не звонил ей. Я подумал, что мне не о чем разговаривать с человеком, который свой симбиоз с каким-то там удобным хмырем называет любовью. Мне расхотелось, чтобы она меня любила.
Надо было что-то делать. Куда-то идти. Не сидеть на месте.
Я поехал и уволился с работы. Там этому очень обрадовались. Люди смотрели на меня с опаской. Как будто бы это я замочил шесть человек. Как на преступника, а не как на жертву обстоятельств.
Вася сидел в том самом кабинете. Он все еще был в гипсе, но ходил уже с палочкой, а не с костылями.
- Наворотил ты дел, - пожал он мне руку. - Деньги у тебя есть? На адвоката, квартиру? Помочь чем-то?
- Спасибо, не надо.
- Ты говори, не стесняйся. Я ведь в некотором роде твой должник.
- Ты мне ничего не должен. Это место досталось тебе по праву.
- Да я не об этом, - отмахнулся Вася. - Я про Катю. Она переехала ко мне. Может, я даже люблю ее.
- Как?! - Я выпучился на Васю, не веря своим ушам. - Как ты можешь любить ее? Ты же все про нее знаешь. Да ей ничего от тебя кроме шмотья не нужно.
- Не знаю, - пожал плечами Вася. - Но мне очень нравится смотреть, как она радуется. Знаешь, ее так просто обрадовать - какая-нибудь сущая ерунда, а у нее полные штаны радости. А мне что - жалко, что ли? Для того и зарабатываю. Катя, она как кошка. У меня, до того как я начал ездить по командировкам, жила кошка. Я назвал ее Ио. Усекаешь? И. О. - исполняющая обязанности любимой бабы. Тоже - такая ласковая дура. Принесешь ей консервов кошачьих - и она весь вечер с колен не слазит, мурлычет. Потом я ее маме отдал, когда разъезды начались. Скучал по ней. Сейчас, думаю, назад возьму. Будут с Катькой вдвоем меня ждать из командировок. Катя, она на самом деле хорошая и не тупая. Не думал, что на "Мамбе" можно такую нормальную девчонку встретить.
- Поверь мне, там есть лучше. Намного лучше, - сказал я, думая про Олесю.
- Да, тема стала модная. У каждого второго анкета в Интернете. А что - удобно!
- А как же Алена? У тебя же была Алена, ты говорил, что она тебе родная? - перебил я Васю.
- Алена хорошая. Но знаешь, чтобы ее обрадовать - это ее надо на шопинг в Милан вывезти. Она мощная, карьеру делает. Ей не до меня. Ты знаешь, я все эти годы уговаривал ее ко мне переехать. А она отказывалась - ей от себя до работы ближе, и совместный быт ее пугал.
- Мне тебя жалко, - искренне сказал я Васе. - И это ты называешь любовью?
- Не надо меня жалеть, - обиделся Вася. - Ты лучше себя пожалей. Ты-то хоть кому-нибудь нужен?
- Ты прав, Вася, я никому не нужен, - согласился я и вышел из кабинета.
Раньше, когда я был успешным менеджером с большой зарплатой, соцпакетом и бонусами, я еще мог на что-то рассчитывать. Тогда я мог кому-то понадобиться. Но даже тогда ни я ни в ком не нуждался и сам был никому не нужен. Что уж говорить про теперь, когда я безработный подследственный неудачник. Даже Ленка сейчас стремается со мной разговаривать. Боится тоже угодить в СИЗО.
Единственные, кто не брезговал сейчас со мной общаться, - мои издатели. На волне скандала мои записки стали им еще интереснее, и они активно поторапливали меня, чтобы я побыстрее заканчивал. "Ну хоть какое-то занятие", - подумал я. И поехал к маме в Тверь, чтобы взять у нее ключи от нашего старого дома в Вышнем Волочке. Я решил запереться там и ударными темпами закончить книжку.
Мама, как всегда, причитала и ругалась. Поводов было больше чем достаточно - и следствие, и мой уход с работы. Сожалела о том, что родила меня на свою голову. Родила уголовника! Говорила, что я - бесконечный источник горя и неприятностей. Снова упоминала о том, что лучше бы она сделала аборт. Я слушал и слушал. А она все скулила, продолжая подливать мне борща. И тут я не выдержал. Треснул ложкой по столу, вскочил и стиснул ее руками.
- Мама! Маамааа! Ты слышишь, что ты говоришь? Неужели ты не видишь, что мне больно? Зачем ты все время говоришь мне это? Про свою неудачу с абортом? Ты хочешь, чтобы я убил себя и тогда тебе станет легче?! Мне убить себя?
Она испуганно хлопала глазенками и таращилась мне в лицо.
- Ну, отвечай же, мать. Мне убить себя?
- Отпусти меня, - тихо попросила она, - и больше не говори глупостей.
Она здорово испугалась. Я отпустил ее. Но запомнил, что она не сказала "нет".
Я ушел в комнату и заплакал. В конце концов, мне доктор разрешил плакать, когда очень хочется. Потом я встал, взял ключи от дома в Вышнем Волочке и пошел на автовокзал.
Уже через два часа я вошел в старый деревянный дом. Пыльный и холодный. Его купили мамины родители. Мои дедушка с бабушкой. Они уже умерли. Деда я вообще не застал - он умер до моего рождения. Дед с бабкой прошли всю войну, а после войны поженились и отчаянно взялись рожать. У мамы есть братья и сестра. Мама самая младшая. Я жил здесь у бабушки, пока матери не дали квартиру в Твери. Тогда она забрала меня к себе.
В доме давно никто не живет. Летом кое-кто из родственников приезжает сюда как на дачу. Но в октябре он стоял совсем пустым. Зато с лета остались дрова - натащил кто-то из родни. Я затопил печку. Смеркалось. Я не включал свет.
В полумраке и тишине мобильник сначала засветился, а потом уже зазвонил.
- Здравствуй, сын, - сказал папа. - Как ты? Тебе что-нибудь нужно?
- Нет, папа, у меня все есть. Спасибо, что ты позвонил. Это лучшее, что ты мог сделать для меня.
- Не кисни. Все наладится, - пообещал папа.
- Ага, - кивнул я.
- И еще. Папа любит. Папа есть. Хотя, может, папа и не такой, как бы тебе хотелось. - Голос его похрипывал. Было слышно, что ему непросто даются эти слова.
Хотя это была, скорее всего, фальшь, подделка, но все равно я испытал признательность.
Звонок как-то вывел меня из коматоза, я достал ноутбук и стал писать.
Я писал день за днем, вечер за вечером. Ничто не отвлекало меня, кроме собственных мыслей. Здесь в тишине и холоде мне в голову почему-то особенно часто пробирались те шестеро отравленных. Неужели я действительно был отчасти виновен в их смерти? И мог ли я это предотвратить? Мысли крутились разные. То я думал, что это случилось бы по-любому. То мне мерещилось, что если бы я тогда, в августе, выдал Олесе деньги на витамины для беременных, а не на аборт, то все могло бы сложиться иначе. Да, все реверсисты закидали бы меня тухлыми помидорами, когда узнали бы, что я стану отцом. Да, движение, видимо, развалилось бы. Возможно ли, что и этот сумасшедший тогда остановился бы?
Через пару дней еще позвонила Ленка. "Я переезжаю в Москву. Мне предложили хорошее место пиар-менеджера", - сказала она. Чувствовалось, что она что-то недоговаривает, какое-то смущение. "Отличная новость, рад за тебя". "Денис, - она сделала паузу, - ты поймешь меня, если я скажу, что буду пиарить памперсы, товары для детей и мам?" Я понял.
Я довольно быстро потерялся во времени. Не помнил, сколько именно дней прошло с моего приезда и какой день недели. Я не запаривался на эту тему: адвокатша обещала позвонить накануне суда и вызвать меня в Москву.
Однажды телефон зазвонил. Я испугался. Мне не хотелось возвращаться. Но я все-таки вытащил трубку из чехла и чуть не подпрыгнул: звонила Олеся.
- Привет, ты почему не отвечаешь на мое письмо?
- Какое письмо? Я так рад тебя слышать. Я тут в глуши, без Интернета. Я обязательно отвечу. Найду Интернет и напишу. Ты меня простила?
- Ты все прочтешь, - сказала Олеся.
Я ломанулся бриться (я ужасно зарос за это время), мыться и впервые отправился в город. Прежде я ходил только до соседней палатки за макаронами и крупой. Я нашел Интернет на почте. То, что Олеся прислала, было круче, чем прощение. Это были отсканированные результаты узи. "Теперь срок больше 12 недель и ничего отменить уже невозможно. У нас будет ребенок. Сейчас он уже вот такой (см. рисунки)". Я попросил распечатать мне ее письмо. Я шел и всю дорогу смотрел на черную точку на сером фоне. Это была фотография моего ребенка. По крайней мере в его смерти меня обвинить уже нельзя. Вы не поверите, я сам себе удивился, но я зачем-то поцеловал эту бумагу. Ну так, слегка. Пошло, глупо, бессмысленно, но я это сделал прежде, чем успел остановить себя. Наверное, нельзя долго сидеть в одиночестве в запущенном доме. Вот так вот дичаешь.
Я позвонил Олесе.
"Я приеду. Я сегодня же выезжаю. Олеся, спасибо тебе", - сказал я.
"Куда ты приедешь, ты же под подпиской?" - осадила она меня.
"Мне плевать".
"А мне нет. Я не хочу, чтобы из-за такой ерунды тебя снова упекли в СИЗО. Я сама приеду. Возьму отпуск за свой счет и приеду".
И она действительно приехала. Живота у нее практически не было заметно. Но все равно как-то чувствовалось, что она беременная.
- Ну и срач у тебя, - сказала она, как только зашла в дом. - Что же ты в такой грязюке сидишь?
Полезла, тут же нашла где-то какие-то ведра, тряпки. Начала что-то тереть.
- Постой, не надо. В твоем положении лучше не делать этого, - остановил я ее.
И сам начал мыть полы и протирать пыль. Хотя, конечно, мне очень не хотелось это делать. Мне больше хотелось обнять ее, поговорить с ней. Но я возил тряпкой по доскам. Выбивал коврики. Тер стекла. Когда наконец я сделал все то, что порывалась сделать Олеся, наступил вечер. Я наконец сел напротив нее, и она разрешила мне взять в руки свои ладошки.
- Скажи, ты готова была растить ребенка одна? Взять всю ответственность на себя? Как ты все-таки решилась оставить его, когда я был против? - задал я наконец вопрос, который готовился задать весь день.
- Это не твой уровень компетенции - принимать такие решения. Кое-кто повыше тебя решил, что этот ребенок ему нужен. Поэтому я и буду рожать его. То, что мужчины так панически боятся жизни - не повод останавливать жизнь, - ответила она.
- Я не боюсь жизни. Я вообще не трус, - замотал головой я.
- Боишься. Ты боишься смерти, но еще больше ты боишься жизни. Поэтому и пытался всячески ее изничтожить. И реверсисты эти твои, и этот твой отравитель - все это выросло из твоего страха перед жизнью.
- Это не мой отравитель! - Я отбросил ее руки. - Как ты можешь называть его "моим"? Я не приказывал ему никого убивать. Я не хотел чьей-либо смерти.
- А чего ты хотел? Жизни? Прямо обмирал, как хотел жизни. И на аборт меня поэтому отправлял, да? Да почитай свой сайт: весь он - закамуфлированные стенания о том, как вам мешают люди. Он - твой идейный товарищ. Твоооой! Тут нет середины, ты не можешь хотеть чего-то среднего между жизнью и смертью. Если ты не хотел жизни, значит, ты хотел смерти. Получи - распишись!
Я заметил, что она чересчур завелась, разволновалась.
- Давай закроем эту тему, - сказал я. - Тебе сейчас вредно так возбуждаться.
Она только пожала плечами - типа "как хочешь".
Мы сидели молча. Пили чай. Первым не выдержал я.
- Хорошо, - сказал я, отставив чашку. - Давай продолжим. Зачем ты приехала сюда - чтобы меня обвинять?
- Нет.
- Ты приехала, просто чтобы взять у меня деньги на ребенка и все такое?
- Поаккуратнее! А то ведь я и уехать могу! - Она не на шутку обиделась.
- Тогда зачем ты приперлась ко мне, такому чудовищу? Я же, по твоим собственным словам, полное чудовище.
- В детстве читала "Аленький цветочек". - Она рассмеялась.
Больше мы на эту тему не разговаривали.
На следующий день мы тусовались в саду. Оба в курточках и резиновых сапогах на шерстяной носок. Я пытался попадать замерзшими пальцами по клавишам. Олеся бродила по периметру, выдергивала какой-то чертополох и складывала его в кучу. Она собиралась его сжечь.
- Слушай, а что с вашими яблонями? - вдруг спросила она. - У соседей вся земля в упавших яблоках, а у вас ни на земле, ни на деревьях ничего нет.
- Они не плодоносят, - отмахнулся я.
Она сходила в дом и вернулась с большим ножом и садовыми ножницами. Отломила у забора пару досок, пролезла к соседям и начала кромсать их яблони.
- Ты совсем сдурела? - Я полез за нею.
- Не мешай, сейчас сам все увидишь. Октябрь, конечно, поздновато, и ваши яблони не так молоды, но может и выгореть. Не бойся, хуже не будет.
Она отрезала маленькие веточки у тех соседских яблонь, вокруг которых земля была усыпана яблоками. Шмыгнула назад в наш сад. Я с интересом смотрел, как она делает Т-образные надрезы на коре наших яблонь и вставляет туда свежесрезанные веточки с соседних деревьев.
- Что смотришь? Ни разу не видел, как деревья прививают? Изоленту тащи! - скомандовала Олеся.
Я вернулся с изолентой. Мы обматывали ею стволы деревьев с вживленными в них чужими ветками. Вряд ли, конечно, они приживутся. Но мы хотя бы попытались, чтобы в нашем саду родились яблоки.
Когда мы закончили, я вдруг подумал: "Наверное, она все-таки любит меня". И потом еще: "Наверное, я все-таки люблю ее".
Я так подумал, хотя еще не был уверен, что то, что я чувствую, можно назвать любовью. В последнее время этим высоким словом называют все, что угодно. А мне хотелось бы сберечь его для настоящего, того самого. Или придумать другое слово, которым можно было бы называть то трепетное, прежде обозначаемое как "любовь". Сложно помнить истинный смысл слов, когда каждый день ими называют не совсем то, что они истинно должны обозначать. Похоже, что и я в какой-то момент запутался в кое-каких принципиально важных понятиях.
Я не оправдываю себя. Я констатирую факты.
Сейчас я все время ношу с собой четыре таблички. Я покопался в бабкиной библиотеке и нашел там сборник эссе о любви и "Школьный толковый словарь русского языка". Они-то и помогли мне составить шпаргалки.
Табличка № 1
Смысл человеческой любви вообще есть оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма. Познавая в любви истину другого, мы тем самым осуществляем свою собственную истину, свое безусловное значение, которое именно и состоит в способности переходить за границы своего фактического феноменального бытия, в способности жить не только в себе, но и в другом. Смысл и достоинство любви как чувства состоит в том, что она заставляет нас действительно всем нашим существом признать за другим то, безусловно, центральное значение, которое в силу эгоизма мы ощущаем только в самих себе. (Владимир Соловьев)
Табличка № 2
Духовный - связанный с внутренним, нравственным миром человека, с умственной деятельностью.
Табличка № 3
Истина - то, что существует в действительности, отражает действительность; правда.
Табличка № 4
Красота - приятность на вид, гармоничность. Выражается в правильности линий, сочетании красок, благозвучности, наполненности внутренним содержанием, нравственностью.
Я часто перечитываю эти таблички, чтобы не забывать и не называть одним из этих слов что-нибудь не то. Хотя по-хорошему это стоит просто запомнить. Это реально того стоит.
Мы с Олесей прожили в Вышнем Волочке весь октябрь. Завтра мы уезжаем в Москву. На суд. Я закончил рукопись. Адвокатесса считает, что ей нужно прочитать текст, прежде чем я отправлю его в издательство. Она опасается, что я написал что-нибудь лишнее. Думает, что она может подсказать мне что-то такое для этой книги, что в нужную сторону повлияет на присяжных. Но я решил, что она прочитает мою книгу лишь после того, как та выйдет из печати. Как все. Потому что я написал в ней все как было на самом деле. И если присяжные решат, что я виновен, значит, я буду наказан.
Мне не удалось изменить мир. А вот ему, похоже, удалось изменить меня. Я по-прежнему не считаю этот мир совершенным, но теперь я склонен думать, что это просто я не понимаю, как он устроен.
Зато я, кажется, начинаю понимать, почему люди называют любовью то, что зачастую и никакая не любовь вовсе. Просто даже подделки под любовь работают как мощная анестезия, чтобы не чувствовать всю боль и несовершенство этого мира. Если это так работает, то как же должна действовать настоящая любовь? Я надеюсь, что у меня еще будет время и возможность узнать это.