Катька смутно подозревала, что бабушка хочет избавиться от нее навсегда, а заодно лишить внучку отягощающей ее московской прописки. И как ни уговаривала она себя, что подозрения эти сильно смахивают на застарелые детские обиды и страхи и приписывание бабушке излишних ужасных и злых черт характера, но освободиться от такого ощущения не получалось, и Катерина сомневалась, что в один момент "оковы пали, и свобода…"!
И пали по личной инициативе начальника охраны тюрьмы!!!
На какие там "старые" связи давила товарищ Александрова и по каким чиновникам ходила – загадка!
Но через десять дней Ксения Петровна молча вручила Катьке ордер на поселение в общежитие на одно койко-место. А ее московская прописка осталась при ней, Катерине.
Боясь спугнуть эту сладостную, неизвестную, манящую свободу, Катерина собралась за час, старательно убрав после сборов, вымыв и приведя в образцовый порядок всю квартиру. И тут же уехала, скупо попрощавшись.
– Звони каждый день, в полдевятого вечера, и отчитывайся, как у тебя дела! – "попрощалась" приказом Ксения Петровна.
Да хоть восемь раз в день! Главное – вырвалась – свобода!
Соседкой Катерины в двухместной комнате общежития оказалась заводная, разбитная деваха из города Екатеринбурга, звали которую Надя. Она тут же попыталась руководить Катериной, установить свои правила проживания, указать, у кого и какое место в этом проживании предполагается в дальнейшем, начав со своего "первого" номера, осмотрев с ног до головы сиротскую упаковку жилички-соседки.
Но, встретившись с ой каким непростым взглядом Катерины, перепуганно притихла, призадумалась и в дальнейшем не позволяла применять презрительно-назидательного тона в общении.
Уж за кого она ее приняла, за интернатку или зэчку какую, это только Надьке известно. Свои выводы она оставила при себе, но тявкать гордой сытой домашней болонкой на дворовую боевую псину поостереглась до конца их совместного проживания.
Вообще-то Надька оказалась девчонкой неплохой: не злобливая, не сплетница, умела придержать язык где надо, не жадная и, что самое главное, не глупая.
Уживались. И неплохо.
До определенного момента, но и его Катерина смогла пережить, принять и по большому счету к Надьке он не имел отношения, она явилась всего лишь инструментом судьбинушки.
Катерина привыкала к новой жизни. Жизни без постоянного контроля, без запретов всего, без каждодневного отчета по стойке "смирно", без ежеминутного распорядка дня, но…
Как ни старайся, но жить приходилось по расписанию, пусть учебы-работы, но суть не менялась.
И все же, все же, все же!
Самостоятельная, никем не контролируемая жизнь!
Ей невероятно нравилось учиться, она получала небывалое удовольствие от получаемых знаний и небывалое же, непередаваемое удовольствие от того, что сама решает, что ей есть, когда ложиться спать, когда вставать. Однажды даже позволила себе посмаковать этот экзотический вкус свободы и, пропустив первую пару, спать! Вот!
Посмаковать не особо получалось, поскольку вбитый годами муштрующий распорядок дня, начинавшегося подъемом в семь утра, въелся в кровь и сознание, подняв ее задолго до треньканья будильника.
"Ну и что!" – сказала себе Катька, воспринимающая теперь каждый день новой жизни как праздник. И позволила себе ни фига не делать, послоняться по комнате, выпить запрещенный в прошлой жизни, крамольный кофе.
Кра-со-ти-ща!
Кстати, насчет купить, выпить и съесть.
Естественно, она умела считать деньги, экономить, распределять, научена с девяти лет бабушкой Александровой. Но вот откуда они берутся у бабушки и как им хватало на жизнь, пусть и самую скромную, – вопро-о-ос!
Ее смешной до обморока ставки санитарки и еще более смешной стипендии хватило бы разве что на веревку с мылом, чтобы, смеясь, удавиться назло государству, находившемуся о ту пору в полной прострации.
Но по воскресеньям – без ночевки! – Катерина ездила к бабушке, где выдавала полный вербальный отчет о прожитой неделе и получала небольшую сумму денег на следующую неделю. Ни о каких тратах на вещи, незапланированные посещения кафе и уж тем более на бутылку вина в складчину с однокурсниками и речи быть не могло – только еда, транспорт, необходимые для учебы канцтовары!
Надька как-то спросила ее:
– Ты сирота?
– Да, – ответила не задумываясь Катька.
– В интернате жила?
– Нет, с бабушкой.
– Значит, вы две сироты, – подвела итог семейному положению Катерины соседка.
А Катька, поразившись выводу, уставилась на нее, переваривая неординарное высказывание.
Надюха иногда выдавала "на-гора" поразительные по мудрости и неожиданности видения жизни высказывания. Хорошо хоть редко, а то бы Катерина сбежала к какой другой соседке от философствований и мудрствований, не желая ковыряться в своих правильных или неправильных убеждениях. Не надо.
Надвигался Новый год, а Катьке все никак не удавалось придумать, как бы отвертеться и не поехать к Ксении Петровне жить во время каникул. У нее вовсю шла сессия, последний экзамен двадцать девятого декабря, а дальше скромные по времени и значимые по первости в ее жизни студенческие каникулы.
Что такое праздник Новый год, Катерина Воронцова не знала.
Наверняка они справляли семьей, когда она была, еще семья, с малолетней Катюшкой, но от тех новогодних праздников остались только смутные расплывчатые воспоминания – ожидание чего-то необыкновенного, зеленая елка, запах хвои и мандаринов – и все!
Девять последних лет столь любимое страной мероприятие с радостной пьянкой, шумом-гамом в жизни Катерины проходило традиционно неизменно – Ксения Петровна покупала тортик, половину которого съедали вечером, часов в девять, после чего по расписанию следовал сон, а оставшуюся половину на следующий день, первого января. Из подарков присутствовало новое серое платье или обувь, в зависимости от насущной необходимости.
Общага гудела молодой энергичной активностью, закупанием спиртного в декалитрах, елочной мишуры, продуктов к праздничному столу и иных необходимых атрибутов к широкомасштабному отмечанию окончания сессии и Нового года.
А Катька пугалась вопросов однокурсников и однообщежитчиков:
– Воронцова, где ты Новый год встречаешь? Если с нами, гони бабки!
Она понятия не имела, что это требуется "отмечать", хотя Тимофей ей рассказывал про "правильный" Новый год и как его отмечают в нормальных семьях. Лично для него это было самое "урожайно-денежное" время, когда всякие "лохи по магазинам шарятся, за лопатниками не следят, да и попроси правильно, отвалят больше, чем сами врубятся!".
Посему эти дети – Катерина и Тимофей – о праздновании самой масштабной пьянки страны имели весьма смутное, мифическое представление.
Надюха укатила домой, к родителям в Екатеринбург, сдав успешно сессию, а Катерина нашла-таки предлог отмазаться от присутствия за девятичасовым тортиком с Ксенией Петровной. Работать!
– Ты оговорила двойную праздничную ставку? – строго спрашивала бабушка по телефону.
– Да, заранее, – на чистом глазу соврала Катька.
Подумаешь, ну не поест день, на чае посидит, дело того стоило!
Но исполнила долг внучки и поехала к Ксении Петровне тридцатого утром. Накануне завотделением выдал ей "санитарскую", как он выразился, премию. Катька ахнула, пересчитав денежные бумажки.
– Вы наверняка перепутали, Игорь Вадимович, здесь слишком много для санитарки!
– Не перепутал. Бери-бери! Ты много и очень хорошо работаешь, вот тебя и поощрили. Катерина, ты одаренная девочка, из тебя получится хороший врач, а посему я начну понемногу учить тебя профессии.
– Игорь Вадимови-ич!! – заверещала от восторга Катька.
О таком она и мечтать не могла.
– Только, чур, это пока наша тайна, – поубавил ее восторгов наставник.
– Хорошо, – шепотом согласилась Катерина.
И от радости, которая не расплескалась, чуть утихомирившись к утру, сама удивляясь себе, купила по дороге к бабушке маленький, но очень, очень соблазнительный торт – весь такой розовый, в креме и вишни засахаренные сверху.
Подарок к Новому году, что ли?
И всю дорогу, пока добиралась, глотала слюнки от дурманящего запаха, исходившего от торта, и все поднимала удивленно брови, рассматривая кондитерское чудо, задаваясь вопросом: "С ума я, что ли, сошла? Что она еще скажет на этот "подарок"?"
– У тебя что, завелись лишние деньги или я много тебе даю? – не заставила долго гадать Катерину о том, что скажет Ксения Петровна, когда внучка, переступив порог, протянула ей торт.
– Я сэкономила, много занималась, несколько раз не успела пообедать. Зато вот торт на праздник купила.
И – чудны дела твои, Господи! – Ксения Петровна промолчала, взяла у Катерины презент и прошествовала в кухню.
Чай с тортом Катя отведала, отчитавшись привычно за прожитый период, объяснила, что завтра у нее библиотечный день – это тридцать-то первого декабря! А послезавтра дежурство – это первого-то января, у студентки!
Но монолог о трудовой занятости Катерина произносила по всем правилам, как учил Тимофей: "Если врешь, то делай это убедительно, сама поверь в то, что говоришь, так поверь, чтобы никто тебя не расщелкал!"
Но с Ксенией Петровной все сложнее и непонятнее, чем со всеми остальными людьми. Эмоции были не ее жизненным кредо и не обезображивали лица мимическими морщинами, следствием выражения чувств лицевыми мышцами. Понять, что она чувствует и думает, практически никогда не удавалось. Она приняла предложенную Катериной версию ее времяпровождения в знаковые для всех дни и никак не прокомментировала.
А вернувшись от бабушки вечером в общежитие, Катя получила самый-пресамый замечательный подарок в жизни!
На проходной ее ждал Тимофей!!!
Ему дали три дня увольнительных, и он прямо с вокзала отправился к Катерине в общежитие.
Она орала на весь холл, повиснув у него на шее, не обращая внимания на любопытные взгляды входящих-выходящих и подозрительные двух бабулек-церберов.
А ведь предстояло решить вопрос, как провести Тимофея в комнату и оставить его там не до положенных одиннадцати вечера, а на целых два дня.
– Жених? – грозно и подозрительно спросила одна из вахтерш, когда Катька подтащила за руку Тимофея к высокой стойке, отгораживающей стол от входа.
– Да вы что?! – радостно возмущалась Катька. – Это мой брат! Брат! Из армии!! Мы год не виделись!
– Брат, значит, – облила скепсисом вторая бдительная "красотуля" пятидесятых годов, охранница непорочной целомудренности проживающих студентов в вверенном заведении.
– Катюх, – спокойно вступил в переговоры Тимофей, – ты иди, чайник поставь, я сейчас поднимусь, чайку попьем.
В результате его переговоров с бабками-вахтершами Тимофей беспрепятственно входил и выходил из общежития в любое время на протяжении всего своего пребывания, провожаемый их улыбками и одобрительным покачиванием головой.
Вот как он умел это делать?!
Великий манипулирующий людьми комбинатор, кормчий, можно сказать, психологии человеческой!
Она никак не могла насмотреться на него, наговориться, поверить, что он здесь, с ней рядом! Суетилась, бестолково металась по комнате, дотрагивалась до него каждую минуту, обнимала, боясь, что он исчезнет, как мираж, подхватывалась, пытась напоить жидким от скудной студенческой жизни чаем.
А он смеялся, наблюдая за ее метаниями.
– Да не хочу я твоей горячей водички! – И ловил ее за руку, усаживая. – Сядь, Кошка!
Она садилась на стул напротив него, придвинутый как можно ближе, стукалась о его колени, рассматривала во все глаза и повторяла:
– Тим! Тим! Неужели ты приехал?!
– Все, Катюха! Стоп! – не выдержал он. – Я здесь, я приехал! А теперь давай поговорим спокойно.
– Давай! – счастливо улыбалась она. – Давай говорить! Много-много! Как ты? Как твоя учеба?
– Нормально, – ушел от ответов Тимофей. – Ты лучше скажи, как собиралась Новый год встречать? И почему у тебя елки нет?
Катерина, как восторженный глупый щенок, радуясь, улыбаясь беспрестанно, отрапортовала:
– Я обманула бабушку и останусь в общаге! Буду телевизор смотреть полночи, а если захочу, то и всю ночь! Представляешь!
– Уполне! – поморщился Тим, не разделив почему-то ее восторгов.
Нет, оно, конечно, понятно, может девица за семнадцать лет жизни первый раз встретить Новый год в двенадцать часов, как все нормальные люди, и посмотреть телевизор?
– Одна? – уточнил Тимофей.
– Да! Надька уехала домой, а телевизор это ее! Хороший телевизор! Я его как просыпаюсь, так сразу включаю! Знаешь, Тим, там много интересного показывают!
Понятно – дорвалась девочка до запрещенного!
– А что, у тебя здесь друзей нет? – вел дознание Тимофей недовольным тоном.
Катерина притормозила стрелять солнечно-радостными эмоциями через край, услышав, наконец, его тон и обратив внимание на недовольное выражение лица.
– Нет. У меня вообще друзей нет. Только ты.
– Так я и знал! – констатировал окончательный диагноз Тимофей. – А стаканы или рюмки у тебя есть?
– Есть, – озадаченная переменой темы, удивилась Катька.
– Давай. Будем пить. Я водку, ты шампанское. И поговорим. А еда-закусь у тебя какая-нибудь есть?
– Нет, – совсем уж растерялась и опечалилась студентка Воронцова.
Он кивнул, подтверждая свои мысли, и полез в свою большую спортивную сумку, с которой приехал.
– Этого я и ожидал. Как всегда, ты без продуктов нормальных и тощая, как кошка дворовая! – И стал выкладывать на стол пакеты с продуктами, источавшими невероятные, небывалые ароматы.
Задавать тупые вопросы "Где ты это взял и на какие деньги?" Тимофей Катьку отучил уже давно.
Она снова подскочила и засуетилась, стала накрывать-сервировать стол, красиво нарезая, раскладывая снедь по тарелкам, но почему-то молча, без восклицаний и восторгов.
Все. Накрыла. Сели.
Тимофей открыл шампанское, налил ей в бокал, себе плеснул немного водки в стакан. Подняли, чокнулись, без тостов, выпили.
– Я поэтому и рвался в увольнение, – поставив пустой стакан на стол, закусив соленым огурцом, сообщил он. – Знал, что ты тут глупостей наделаешь, потом не расхлебаешь!
– Каких глупостей? – смогла еле выговорить Катерина, морщась от ударившего в нёбо, в нос и в голову шипучего заряда шампанского.
– Тех самых, что вытворяешь!
Он налил им еще, но стакан не поднял, призывая выпить, а стал объяснять свое недовольство:
– Ты, Кошка, уже не в школе! Забудь это навсегда! И то, что можно не замечать, с кем учишься, и не знать, как их зовут, здесь не проканывает! Здесь совсем другая жизнь! У тебя теперь другая жизнь!
Он говорил зло, назидательно выговаривая, Катька переморгнула от неожиданности, пытаясь понять, что она не так делает, что его разозлило в ее поведении, что просмотрела и не поняла. Тимофей выпил без нее, закусил бутербродом и смотрел на Катерину, пока жевал, чего-то он не увидел ожидаемого в ее взгляде, бросил надкушенный бутерброд на тарелку и закурил.
А Катька быстро выпила до дна, пока он закуривал. И задохнулась от взрывов шипучих во рту и желудке. Встала, открыла форточку и вернулась за стол совсем другая – собранная, готовая слушать, понимать, запоминать.
– Что, одна сидишь в комнате? На лекциях небось тоже одна, в сторонке? Вся такая серая мышь-индивидуалистка?
– Одна, – призналась Катерина и кивнула в подтверждение головой.
– А жизни ты где собираешься учиться? – требовательно спросил Тимофей. – В людях разбираться, учиться общаться с ними? А? С больными, когда доктором станешь, в силу необходимости? Или ты хочешь, чтобы о тебе молва пошла, что, мол, доктор она неизвестно какой, но баба стран-на-а-ая!
– Ты о чем, Тим? Какая молва?
– Такая! Что ты тупишь, Катерина? – совсем уж разошелся негодованием он. – Любая профессиональная тусовка – это где все друг друга знают! Вот ты ни с кем не общаешься, дружбу не заводишь, а вы все станете врачами. Половина разъедется, половина в Москве останется, пусть только часть из них работать по специальности будет, и что они про тебя скажут, когда их спросят? Да была такая одна чокнутая отличница, не знаю, какой врач из нее получился, но ненормальная она точно: одевалась в тряпье, как чучело, не красилась, ни с кем не дружила, все время одна, никуда не ходила, не баба, не мужик, как монашка! Как думаешь, возьмут тебя на хорошую работу с такой характеристикой? И какой больной доверится врачу, которая одевается как старуха и разговаривать с людьми не умеет. Да будь ты хоть сто раз гений, "притыркнутая", решат твои больные и доверять не будут! Пойдут к идиоту троечнику, но веселому, который шутит, зубы заговаривать умеет, подбадривает, знает, кому какое слово сказать! Мы для этого с тобой старались столько лет?
Он в раздражении плеснул себе еще немного и выпил, снова не дожидаясь Катерины.
– Значит, так! – с силой и звонким стуком поставив пустой стакан на стол, провозгласил готовность к действиям Тимофей. – Ты начнешь общаться со всеми! Присматриваться к людям, как я учил, делать выводы, оценивать, непринужденно болтать, выуживая информацию! Ты должна научиться безошибочно понимать, чего ожидать от любого человека! Ты одна, и для тебя это выживание! Все, Катерина, детство закончилось, какое бы говнистое оно ни было! И я не всегда буду рядом. Тебе необходимо стать такой умной, хитрой, наблюдательной, сильной, чтобы ни один козел не смог тебя обмануть и использовать! Ты обязана расщелкивать их всех на подходе!
Катерина взяла бутылку шампанского, налила себе слишком быстро, так, что пена перелилась через край бокала. Она не обратила внимания, выпила, капая на стол, на себя.
– И это тоже! – продолжил наставление наблюдавший за ее действиями Тимофей. – Тебе надо научиться пить и не пьянеть, вычислить свою норму и никогда не превышать, оставаясь трезвой в любой ситуации. Знать по вкусу разные спиртные напитки, чтобы сразу определить, поддельное ли пойло или подмешали чего туда. Ну, это ладно, успею научить. Сейчас основная задача стать другой, показать себя компанейской, подружиться с парой-тройкой девчонок, обсуждать с ними бабские штучки. Ладно, это мы обговорим в деталях, у меня времени хватило обдумать, как лучше тебе проникнуть в вашу студенческую тусу. Знал, что будешь сидеть в углу, как наказанная! И начнем с твоего внешнего вида, а то выглядишь как убийца мужской потенции. Так, Кошка, давай обсудим план твоего внедрения в коллектив соратников.
Для дворового мальчишки-шпаны и беспризорника, с уклоном в разную степень хулиганства и воровства, Тимофей изъяснялся на удивление художественно-литературным языком, демонстрируя обладание богатым словесным запасом. Не зря же Катерина прочитала ему вслух половину русской классики, да и сам он, летом, проводя большую часть времени с ней, читал запоями эту классику.
План по внедрению Катерины Воронцовой в люди с целью стать самой заметной и яркой фигурой в институте начинался с постановки под названием "Брат приехал!" вечером того же дня, то бишь тридцатого декабря.