* * *
- Женька, слезь с меня.
- Зачем это?
- Ты весишь тонну. Как слон.
- Ах, так!
- Вот, так лучше.
Она оказывается на спине, он - сверху, и начинает покрывать поцелуями ее всю, начиная с плеч. Женя довольно вздыхает.
- Значит, я не слон. Ты просто хочешь…
- Конечно, не слон. Ты у меня маленькая и легкая, как перышко.
- Ну, так-то заливать не надо.
- Моя маленькая. Моя девочка.
- Так и до педофилии недалеко, - она из последних сил пытается иронизировать. Получается плохо - его губы опускаются все ниже. Олег же на ее слова внимания не обращает. И шепчет между поцелуями:
- Моя сладкая. Моя нежная. Мое солнышко. Любимая моя.
А потом он замолкает. Но продолжает говорить ей то же самое. Прикосновениями губ. Касаниями пальцев.
* * *
- Здравствуй, Женя.
- Здравствуй… папа.
Пауза.
- Как твои дела?
- Нормально. Что-то случилось?
- Нет. С чего ты взяла?
- Сегодня не мой день рождения. И даже не Новый Год.
- Гхм… Мне Худяков сказал… Ты замуж вышла?
- Да.
- И как?
- Что "как"?
- Все… в порядке?
- Абсолютно.
- Ты… беременна?
- Нет.
- Ну… в любом случае… желаю тебе… счастья.
- Спасибо.
- Ну, что же… Тогда - не буду мешать. До свидания, Женя.
- До свидания.
- Женя!
- Что?
- Он тебя… любит?
- Да. А что?
- Я рад.
Задумчиво смотрит на телефон в руке. Сзади незаметно подходит Олег, обнимает за плечи.
- Кто тебя так озадачил?
- Отец.
Его руки на ее плечах напрягаются.
- Что ему нужно?
- Ничего. Со свадьбой поздравил.
- И все?
- Да.
Он поворачивает ее к себе лицом, заглядывает в глаза.
- Жень, не бери в голову. Не расстраивайся. У тебя есть я.
- Это заменяет все.
- Правда?
- Ты для меня все. Мне никто больше не нужен, если ТЫ меня любишь.
- Обожаю.
* * *
Он смотрит на телефон в своей руке. Как, как получилось именно так? Их разговор… Чужие люди - и те говорят между собой и дольше, и откровеннее. А ведь он разговаривал с родной дочерью. Как, ну как он это допустил?!
Тяжело поднимается, шаркая ногами, совсем по-стариковски, идет на кухню. Надо выпить таблетку. К тупой, ноющей, уже привычной боли в области желудка добавляется боль в сердце. Стискивает грудь тугим горячим обручем. Сердце болит. Господи, как же оно болит! От чувства глубокой, ничем невосполнимой потери.
Он потерял двух самых дорогих людей. Жену и дочь. Жену… он убил, считай, что сам. Если бы обращал на нее больше внимания… На ее маниакальную одержимость идеей родить ему сына. Не то, чтобы он не хотел. Хотел, конечно, как и любой мужчина. Но если бы он знал тогда, какую цену придется за это заплатить… Если бы дал труд себе тогда подумать. Заметить что-либо, кроме своей тогда казавшейся такой архиважной работы. Но нет, он был поглощен другими вещами, казавшимися ему более важными. В итоге - он потерял любимую женщину.
Он сделал выводы? Черта с два! Он начал вымещать свое горе на единственном родном ему человеке. На Жене. А еще - старательно сам отдалялся от нее. Понимая - если он и ее потеряет, эта боль его убьет. А вот если пытаться ее меньше любить, не подпускать к себе ближе, тогда… тогда будет не так больно, когда она все-таки его оставит. А что это неизбежно - он не сомневался. И ведь как накаркал! Ушла, не простив его неверия. Его предательства. Он ведь глубоко внутри знал - это не могло быть правдой, его Женечка не такая. Но когда все это случилось - не мог ей простить глупого девчачьего увлечения этим придурком Поземиным. И долго не мог самому себе признаться в истинных мотивах своего поступка.
Лишь звонок Худякова, который по какой-то неведомой причине решил проинформировать его о свадьбе дочери, словно сломал что-то внутри. Его дочь вышла замуж. Наверное, скоро у нее появятся свои дети. Она, дай Бог, счастлива.
И что он сделал, чтобы его дитя, его единственная, любимая дочь была счастлива? Ничего. Наоборот, делал все, чтобы она была несчастна.
И кто он после этого? Старый больной несчастный дурак. Хоть и доктор наук. Без пяти минут - действительный член-корреспондент. Хотя, судя по тому, как он себя чувствует спустя всего два месяца после последней операции, до членства в Академии наук он не дотянет. Да и ладно. Это уже не важно.
* * *
- Женя, твою мать!
- Что ты так орешь, я еще зайти не успела…
- Да я уже и так вижу. Ну-ка, марш на весы!
- Даш, может, не будем?..
- Рысью!
- Я не умею рысью…
- Ну вот, - мрачный Дашин тон не предвещает ничего хорошего, - еще почти два килограмма за две недели. Ну и кто ты после этого?
- Да все равно - уже скоро…
- Скоро?! Это ты в дверь перестанешь проходить скоро! Ты этого добиваешься?
- Даш, ну перестань уже меня пилить…
- А как по-другому с тобой!? Что, опять кило мороженого в один присест?
Женька виновато вздыхает.
- Ну, а что делать, если хочется…
- Хочется? Перехочется! Тихомирова на тебя нет. Вот у него бы ты ела только то, что положено! А не мороженое пачками. Куда только Олег смотрит?
- Он мне доверяет.
- Совершенно напрасно!
- Дашуль, ну пожалуйстаааа… Не пили меня…
- Разбаловал он тебя. Ты похожа на шар.
- Скажи лучше, как Машка? - пытается сменить тему разговора Женя.
- Сейчас покажу, - Дарья достает телефон, протягивает Жене, - любуйся. Позавчера снято.
- Ой, - Женька начинает хохотать, хватается за живот. - Такое нельзя беременным показывать! Сейчас рожать тут начну у тебя.
- Рано тебе еще, - Дарья забирает свой смарт. На экране - катающиеся на детской карусельке папа и дочь. С улыбкой до ушей, вся из себя довольная Манька верхом на фиолетовом драконе. И предельно серьезный, при костюме, галстуке и пальто папенька верхом на лошадке. Феерическое зрелище.
- Он ее по-прежнему балует?
- Если б только он, - вздыхает Дарья. - Тихомировы всем табором мне ребенка портят. Причем больше всех - Иван Михайлович. Постоянно охает, что ему нужен внук. И при этом - Маруся из него веревки вьет.
- Надо им второго внука родить.
- Уже.
- Правда?
Дарья слегка улыбается и кивает.
- Ой, Даш, я так рада. Так, стоп! А как же я?
- А при чем тут ты?
- Я у тебя хочу рожать!
- Женя… - Дашка вздыхает, - налицо разжижение мозгов. У меня срок восемь недель. А у тебя - тридцать шесть! Или ты намерена, как слониха - два года ходить беременная?
- Ну, хорош издеваться. Димка знает?
- Еще чего! Нет уж, я два раза на одни и те же грабли не наступаю. Чем позже он узнает, тем больше у меня будет спокойной жизни. Пока сам не заметит - ничего не скажу.
- Что, крепко он тебя в первый раз?
- Истеричный изверг! Никакого мороженого и булочек. Всякую дрянь полезную заставлял есть, витамины - пригоршнями. И фиг от него отделаешься - он же настырный. Все всегда лучше меня знает. В том числе - и как детей вынашивать. Нет, в этот раз я хочу максимально оттянуть наступления этого "чудесного" момента.
- Кого ждете в этот раз?
- Жень, восемь недель! Рано еще.
- Ну, а хочешь кого?
- Знаешь, мне все равно. Тихомиров жаждет еще одну дочь - блондинку. Манька-то у нас брюнетка, вся в папеньку уродилась. Анна Николаевна, тоже, разумеется, хочет вторую внучку. Один Иван Михайлович ждет внука. Может, присоединюсь к нему, для равновесия. Хотя, - она машет рукой, - какая, к черту, разница?! От наших желаний мало что зависит. Слушай, все спросить хочу: а как Олег отреагировал на то, что у вас будет девочка?
- Ты знаешь, ему тоже все равно, похоже. Сказал только, что надеется, что дочь будет похожа на него. Ибо еще одну рыжую бестию он не выдержит.
* * *
- Ну, поздравляю!
- Все? - пересохшими губами спрашивает он.
- Да.
- Как Женя?
- Да нормально, молодцом. Орала так, что я чуть не оглохла… Эй, эй, Олег, ты что?
Он пытается что-то сказать и не может.
- Даш, - укоризненно хмурит брови Димка, - обязательно было так?..
- Вот дураки! - возмущенно пожимает плечами Дарья. - Женщина ДОЛЖНА кричать, когда рожает. Существует прямая связь между растяжением губ, когда произносятся гласные вроде "аааааа" или "ооооо", и растяжением шейки и влага…
- Даша! - уже рычит Дмитрий. - Прекрати над ним издеваться! Он же сейчас в обморок грохнется!
- Любишь кататься… - назидательно произносит Дарья. - А, ладно, что с вас взять. Сейчас, минуту подождите.
Уходит, оставив Димку и Олега одних.
- Так, Олег! Ну-ка, соберись. Не позорь меня!
- Сейчас, - шелестит тот одними губами. Выдыхает. - Сейчас, Дим.
К ним снова присоединяется Даша. И не одна.
Две пары глаз смотрят на сверток на ее руках.
- Ну, знакомься, Олег. Это твой сын.
- Как сын? - оба, хором.
- Ко мне какие претензии? Кого Женька родила…
- Но… по УЗИ же было… девочка.
Дарья пожимает плечами.
- Ну, видимо, мальчик похож на тебя и такой хорошенький, что доктор ошибся. Держи.
Олег не успевает испугаться, как у него на руках уже маленький теплый сверток. А потом он все-таки пугается. До дрожи в коленях. Но руки, кажется, сами знают, как держать это невозможное хрупкое. Невероятно дорогое. Беспомощный взгляд на Дашу.
- Да не бойся ты так! Он не сломается.
- Точно, - кивает Тихомиров, - не сломается. Я проверял.
- Можешь зайти, - Дарья кивает на дверь, - если хочешь.
- "Если хочешь", - передразнивает жену Тихомиров. - Как будто мы бы его смогли остановить, - открывает перед Олегом дверь
И с сыном на руках тот заходит внутрь.
Женя бледная. Очень бледная. Вокруг закрытых глаз - синюшные круги. Лишь волосы - по-прежнему ослепительно-яркие на белой подушке.
Он садится рядом, стараясь не смотреть на иглу, торчащую из тонкой руки, на змеи капельницы. Кажется, она спит. Пусть отдыхает. Он готов бесконечно долго сидеть и смотреть так на нее, прижимая к себе теплое маленькое тело их сына. Смотреть на свое рыжее сокровище. На одно. И на второе.
Ее ресницы дрожат, вздох, и глаза открываются.
- Привет.
- Привет.
- Как ты?
- Нормально.
- Больно было?
- Уже… все прошло.
Он осторожно меняет положение рук, и касается пальцами ее ладони.
- Теперь все хорошо?
- Да, ты же со мной.
- Не только я. Со мной еще кое-кто.
Женька слабо улыбается.
- С девочкой промашка вышла.
- Да это не важно. Главное - нас теперь трое.
Вздох.
- Я люблю тебя.
- И я люблю тебя.
Они молчат, просто глядя в глаза друг другу. Долго. Нежно. Пока завозившийся на руках Олега малыш не напоминает им, что их действительно теперь - трое.
* * *
- Дим, пойду я. Олега дождешься? Не заблудитесь, я думаю?
- Куда так торопишься?
- Женька у меня не одна. Работы куча.
- Не увлекайся очень-то!
- С какой радости раскомандовался?
- С такой. Тебе вредно много работать.
- Чего это?
- В твоем положении…
- Ой…
Смотрит на него смущенно.
- Ты знаешь?
- Знаю.
- Давно?
- Давно.
- Хм… Прости меня, Дим.
Порывисто притягивает ее к себе.
- Это ты меня прости, - шепчет ей в волосы. - Я сам виноват. Достал тебя тогда. Я исправлюсь, обещаю.
На пару минут она позволяет себе замереть в его руках, прижав голову к плечу. Потом смущенно:
- Дим, ну отпусти меня. Люди смотрят.
- Плевать.
- Давай дома…
Со вздохом разжимает руки.
- Ладно, иди уже…
И дождавшись, когда она отойдет метров на десять, кричит ей, нимало не смущаясь тем, что их слышат другие:
- И чтобы дома вовремя была, слышишь? Мы с Машкой будем ждать.
* * *
Яркий солнечный, первый по-настоящему жаркий день. Цветы, много цветов. Радостные улыбающиеся лица - Дашка и Димка, Тихомировы-старшие, Борислава со своими ангелом Милой и демоном Вовкой, Светлана Владимировна, мать Олега. И, конечно, сам Олег с их сыном на руках. Почти - как в том ее сне. Яркие голубые глаза, радостная искренняя улыбка. Ее родные, ее друзья. Ее семья.
Женя впитывала каждую черточку этого светлого дня. Ее восприятие было необыкновенно полным, острым. Казалось, она в состоянии заметить каждую деталь. И, наверное, именно поэтому…
Она заметила его, несмотря на то, что во дворе роддома толклась куча людей - перед выходными старались выписать как можно больше женщин домой. Возможно, заметила потому, что, невзирая на жару, он был одет в темно-серый, застегнутый на все пуговицы костюм. Или потому, что стоял в стороне, отдельно от всех. Или потому, что он - ее отец.
- Подождите меня, - шепнула Олегу и двинулась вниз по ступенькам.
Пробираясь сквозь толпу, думала: "А вдруг мне показалось?".
Нет, не показалось.
- Папа? Ты что здесь делаешь?
Его руки мнут в руках шляпу. Только ее отец способен надеть шляпу в плюс двадцать пять!
- Да я… Ты прости меня, Женечка. Я не хотел мешать… Так, посмотреть… издалека…
- Откуда ты узнал вообще?
- Худяков сказал… Не ругай его только.
Она молча смотрит на него. Даже не смотрит - рассматривает. Очень сильно сдал. Постарел, посерел. Выгладит старше своих… Женька хмурится, сообразив, что не может сразу вспомнить - сколько отцу лет. А он ее нахмуренные брови понимает иначе.
- Не сердись, Женя. Я мешать не буду. Посмотрел на тебя, на мужа твоего, на сыночка вашего - и пойду.
Резко поворачивается, чтобы она не успела увидеть слезы в его глазах. И едва успевает ухватиться за спинку кстати оказавшейся неподалеку скамейки - так кружится голова. И черные мельтешащие точки перед глазами, и стоять трудно, даже опираясь.
- Эй, ты чего?! - она рядом, ныряет под его плечо, а ему уже не до гордости - буквально падает на нее, ноги ни черта не держат. Эта жара его доконала!
С помощью Жени делает несколько с трудом дающихся шагов и тяжело опускается на скамейку. Женька приседает перед ним на корточки и начинает яростно расстегивать пиджак, ослабляет тугой узел галстука, потом приходит очередь верхних пуговиц рубашки. И при этом ругается вполголоса:
- Чем ты думал, а? У тебя что - одежды летней нету? Ты б еще куртку одел!
- Дорога просто долгая, а у нас прохладно, между прочим… - дышать становится легче - то ли оттого, что ничего не давит на горло, то ли - от прикосновений ее рук.
- А прогноз погоды посмотреть? Что, Интернет недоступен пониманию доктора наук?
- Женя, не ругайся так…
- Что случилось? - над их головами раздается голос Олега.
Женька оборачивается, немой вопрос в глазах.
- Мелкий у мамы.
Она кивает.
- Папе плохо. Принеси воды, пожалуйста. Есть у тебя в машине?
- Сейчас.
Они снова остаются вдвоем.
- Напугал меня, блин! Ну и кто ты после этого?
- Дурак, Женя. Старый больной дурак, - перехватывает ее руку и прижимает к своей щеке. И прямо поверх ее руки бегут горячие слезы, которые невозможно удержать. - Вот, приполз к тебе. Когда уже поздно. Ты прости меня, если можешь. А не можешь - я пойму. Такое простить невозможно. - Женька потрясенно смотрит на него. - И не переживай. Я ведь люблю тебя, Женя, хоть в это и трудно поверить. И не буду лезть в твою жизнь. Я только вот… посмотреть хотел… - "Напоследок" - добавляет уже про себя.
Она не отнимает свою руку. И не сразу находится, что сказать.
- Ты плачешь? Пап… Ты что? Ты же не плакал, даже когда мама умерла, сейчас-то зачем?
- Плакал, Женя, еще как… Ты просто не видела. Когда теряешь любимых - нельзя не плакать.
- Пап…
- Знаешь, я на могиле мамы такие цветы посадил, красивые. Маргаритки, примулы, ирисы.
В горле становится тесно и горячо.
- Цветы посадил? Сам, что ли?
- Да. Как раз перед больницей в последний раз.
- Какой, нахрен, больницей?
- Язву оперировали, - безнадежно машет рукой.
Подходит Олег с бутылкой воды.
- Спасибо.
Несколько осторожных аккуратных глотков. Потом профессор Миллер достает платок, вытирает лоб, слегка поправляет галстук. А Олег, между тем, разглядывает своего тестя. Фигово он выглядит, прямо скажем. И Женька на него совсем не похожа. А потом Андрей Францевич поднимает глаза и Олег вздрагивает - те же внимательные серо-голубые глаза, что и у его жены. У Женьки глаза отца.
- Спасибо вам, - медленно поднимается, протягивает Олегу бутылку с водой. - Извините, что доставил вам хлопоты в такой радостный день. Пойду я.
Женька вздыхает, качает головой.
- Осел вы, Андрей Францевич! Старый ученый осел. Доктор наук, а простейших вещей не понимаете…
- Что?
- Пойдем, познакомлю тебя кое с кем.
- С кем?
- Для начала - со мной, - вмешивается в их разговор Олег. Протягивает руку. - Баженов Олег. Муж вашей дочери.
- Очень рад, - растерянно отвечает Женин отец, отвечая на рукопожатие. - Но, Женечка, право, я не хотел мешать…