- Не сомневаюсь. Судя по воинственности белых офицеров, находящихся в Германии и во Франции, а также красных - по ту сторону фронта, они способны на еще одну многолетнюю гражданскую, - согласился штандартенфюрер. - Но позволю себе заметить: раскол возможен в том случае, когда Власов будет среди активных членов Русского комитета, членов руководства движением; если он все еще будет оставаться…
- Вот это другое дело, - мрачно пробубнил Гиммлер. - Тогда, может быть, есть смысл сразу же встретиться с этим вашим… Жиленковым, пока русские сами не убрали его? Знаете, полковник, у нас, в штабе командования СС, как-то не принято пожимать руки покойникам.
- С вашего позволения, я поговорю с самим Жиленковым. Думаю, отказа не последует. Но формальность есть формальность.
- Так вы еще не беседовали с ним… - грустно констатировал Гиммлер, с сожалением глядя на полковника. - Придется перевести вас в действующую армию, штандартенфюрер. Редакторское кресло действует на вас деморализующе.
- Потому и не торопился беседовать с Жиленковым, что Решил: прежде всего, следует проконсультироваться с вами, господин рейхсфюрер, - запоздало попытался объяснить свою неспешность д’Алькен.
21
Встреча штандартенфюрера д’Алькена с "власовским Геббельсом" произошла неподалеку от штаба армии резерва, в небольшом старинном ресторанчике с непредсказуемо опасным названием "Как в лучшие времена", стены которого еще помнили устрашающие речи крестоносцев, отправлявшихся отвоевывать Гроб Господний.
- Утверждают, господин Жиленков, что в последнее время у вас возникли серьезные трения с генералом Власовым, - нагло провоцировал его редактор "Дас Шварце Кор", прекрасно зная, что никаких особых трений между этими генералами не возникало. - Надеюсь, они не настолько безудержны, что способны вызвать раскол в освободительном движении?
- Так вас заинтересовало только это?
- Мне еще понятно, когда вы настороженно относитесь к контактам с генералами из лагеря атамана Краснова, пытающимися переманить от вас лучшие командирские кадры, чтобы омолодить свое белогвардейское воинство. Но откуда такая настороженность в отношении офицеров СС?
- Время такое. Всегда нужно знать, с кем и о чем… Опять же, особенность нашего полуэмигрантского-полупленницкого положения.
Приземистый, худощавый, генерал вообще не производил какого бы то ни было впечатления: ни выправки офицерской, ни статности, ни командирского голоса. Однако таким, неказистым и невоенным, он должен был казаться только на плацу. Штандартенфюрер прекрасно знал, что Жиленков слывет неплохим оратором, к тому же сам составляет свои речи. Один из русских власовских офицеров даже отозвался о нем в том духе, что перед любой, самой мизерной аудиторией генерал выступает так, словно стоит на баррикаде под стволами жандармов.
Однако революционная терминология Жиленкова штандартенфюрера не смущала. Важно, что генерала воспринимают.
- "С кем" - вы уже, допустим, знаете. А вот "о чем" - будет для вас неожиданностью.
Пиво оказалось на удивление густым и кисловато-горьким. Уже не пиво, а некий прифронтовой эрзац. Но они потягивали его, смакуя не напиток, а знакомство друг с другом.
- Хотите переправить меня через линию фронта, чтобы создавал там прогерманские партизанские отряды?
- И что, согласились бы?
- Нет уж, увольте.
- Почему так решительно? Партизанский генерал Жиленков в тылу у красных! Статьи во всех газетах Европы. Сразу же вспомнили бы, что перед войной вы были секретарем райкома партии и членом Московского большевистского горкома, а затем стали бригадным комиссаром Красной Армии.
- Оказывается, вы неплохо подготовились к встрече со мной, - проворчал Жиленков.
- В нынешней России красные партизанские командиры гремят, купаясь во славе. Ковпак, например. Всенародный почет и уважение.
- Ковпак, говорите? Наслышан. Ходят слухи, что действительно неплохо воюет против вас, немцев, которые немало насолили всем, да к тому же чужаки на этой земле. Но это против вас, "оккупантов", как говорится. А каково стрелять из-за угла в солдат, которые только недавно эти края освобождали?
- Но ведь вы - генерал освободительной армии, - замер Д’Алькен с кружкой у рта. - Вам ли ставить вопрос таким образом? У освободительной армии нет иного способа, кроме партизанского, начать войну.
Жиленков угрюмо, затравленно улыбнулся. Он понял, что поспешил с отказом, но что теперь поделаешь? Его худощавое прыщеватое лицо с шелушащимися щеками и заостренным красноватым носом еще более вытянулось и приобрело ярко выраженные черты посконной рожи непротрезвившегося конюха.
- Поздно начинать партизанить, штандартенфюрер. К тому же мы - регулярная армия. Хотя бы первые наши победы должны быть вырваны в открытом бою, плечом к плечу с союзниками. Вот почему мне совершенно непонятно, кто и по какому злому умыслу сдерживает формирование дивизий РОА.
Д’Алькен озорно хмыкнул и удивленно покачал головой. Он не мог не поражаться наивности русского генерала.
- Если я назову вам человека, активнее всех сдерживающего их формирование, пиво покажется вам еще более безвкусным, а весь дальнейший разговор потеряет всякий смысл.
"А ведь речь идет о фюрере!" - понял Жиленков, тотчас же признавшись себе, что не такая уж это тайна и неожиданность.
- Тогда кто же вам поручил вести переговоры о власовском партизанском движении?
- Ну почему сразу "о власовском"? Почему не о Русском освободительном? Вы что, всерьез воспринимаете Власова как вождя движения?
Жиленков резко поставил свою кружку с недопитым пивом на стол и впился глазами в штандартенфюрера. Д’Алькен сразу же почувствовал, что погорячился: к такому дипломатическому аллюру генерал явно не готов.
- И как я должен воспринимать подобный пассаж? - настороженно спросил Жиленков и почему-то оглянулся на дверь, словно кто-то там, за ней, мог подслушивать их разговор. - Что, немецкое командование больше не доверяет генерал-лейтенанту Власову?
- Можно сформулировать и таким образом, - согласился д’Алькен, решив идти напропалую. Все равно ведь тональность беседы изменить невозможно.
- Но почему вдруг?! Разве не Власов развернул…
- Не утруждайте себя перечислением заслуг командующего, генерал. Они общеизвестны. Как и слабости генерала, которые не позволяют ему занять достойное место в сонме руководителей вооруженных сил рейха.
- Не могли бы вы как-нибудь поточнее сформулировать претензии к нему?
- У меня существуют другие, более полезные занятия, господин генерал, - напомнил ему д’Алькен. - Власов давно не внушает доверия не только Верховному командованию вермахта, но и самому фюреру. Не говоря уже о Гиммлере и Геринге. Поэтому вопрос теперь стоит так: Власов должен быть смещен. Спокойно, самым порядочным образом, с подобающим достоинством… И ничего не поделаешь. Не он первый генерал, которому в ходе войны "посчастливилось" познавать горечь вынужденной отставки. К тому же Власов сам попросит ее, - загадочно улыбнулся д’Алькен. - Об этом позаботятся.
- Кого вы, в таком случае, представляете?
- Согласитесь, что отвечать на этот вопрос я не обязан. Не будем отрицать реалии, забывая, кто здесь кто.
- Для меня это важно, господин штандартенфюрер, - как можно вежливее произнес Жиленков, приложив руку к груди.
- Самые высшие эшелоны власти, генерал. Такой ответ вас устроит? Не мог же я начать разговор только потому, что мне не сидится за редакторским столом. Лучше вы бы спросили, почему он начат именно с вами.
22
Обмен мнениями русских генералов за чашкой кофе еще продолжался, когда на пороге появился полковник Сахаров и, спросив разрешения, доложил:
- Господин командующий, только что получена телеграмма из Берлина, от начальника вашей канцелярии полковника Кромиади. Он уверен, что наконец-то дано принципиальное согласие Гиммлера на встречу с вами.
Генералы удивленно переглянулись и поневоле перевели взгляды на потолок, представляя себе, что видят сквозь его казарменную серость божественную голубизну небес.
- Это известие получено от самого Гиммлера?
- Из его канцелярии, господин командующий. Но соизвольте заметить, - никак не мог отвыкнуть полковник от своего дворянско-старорежимного лексикона, - что исходит оно, естественно, от самого рейхсфюрера, поскольку названа дата. Поэтому не следует думать, что это очередная пропагандистская отговорка.
- В таком случае вы забыли назвать саму дату, полковник.
- Двадцатое июля, да-да, уже довольно скоро, двадцатого июля, - азартно потер руки Сахаров. - Возможно, тогда все и решится.
- Неужели даже в берлинских верхах наступило прозрение?! - басисто проворковал Трухин. - Пусть даже с опозданием на два года?
- Но это еще не Гитлер, - обронил Малышкин. - Увы, еще не Гитлер. И вообще, господа, неизвестно, соглашается ли Гиммлер на эту встречу с согласия фюрера.
- Позвольте передать полковнику Кромиади, что вы даете свое согласие на эту встречу, - щелкнул каблуками полнолицый стареющий Сахаров, выправке и гвардейской фигуре которого завидовали многие крестьянские сыны из офицерского корпуса армии Власова. В том числе и сам командарм, рослая, костляво-сутулая фигура которого никак не ассоциировалась с фигурой профессионального военного, кадрового офицера.
- Уже хотя бы потому, что этого требуют дипломатический этикет и интересы нашего общего дела, - согласился командующий.
- В неуважении к которому нас частенько упрекает старая русская эмиграция, - заметил Малышкин. - Во время моей поездки в Париж летом прошлого года мне это давали понять на каждом шагу.
- Очень скоро они сообразят, что каким-то непостижимым образом мы соединяем в себе скорбные лики пленников с воинственными ликами союзников, - поднялся Власов, показывая, что совещание закончено. Все знали, что командующий терпеть не мог полемик и диспутов, к которым, кстати, давно пристрастились здесь, в эмиграции, белогвардейские генералы.
С тех пор как в Дабендорфе, рядом со школой пропагандистских кадров, был развернут тренировочный лагерь, вновь образовавшийся таким образом центр всего Русского освободительного движения. Каких-нибудь тридцать километров, которые отделяли Дабендорф от Берлина, позволяли русским генералам не чувствовать себя здесь в провинции, а сосредоточие различных эмигрантских учреждений давало возможность превратить Дабендорфскую школу еще и в своеобразный штаб РОА.
Хотя теперь у Власова была своя двухэтажная вилла в более близком пригороде столицы - Далеме, большую часть времени он все же проводил здесь, среди своего воинства и генералитета, вместе с шеф-адъютантом - как именовал его командующий - Штрик-Штрикфельдтом. А рядом с этим капитаном генерал Власов всегда чувствовал себя увереннее, порой даже защищеннее. Самоотверженный полурусско-полунемецкий прибалтиец умудрялся выступать и в роли переводчика, особенно когда речь шла о переводе письменных текстов - газетных публикаций, приказов и официальных документов, а также в роли офицера связи между штабом и Русским комитетом власовского движения, с одной стороны, и штабом Верховного главнокомандования вермахта, Министерством пропаганды, "Остминистериумом" Розенберга, и штабом войск СС, то есть штабом Гиммлера, - с Другой.
Здесь же, в Русском центре, находилась и небольшая личная Резиденция командующего, состоящая из двух комнатушек в здании администрации школы. Пусть внешне она выглядела довольно скромно, зато в ней имелись отдельный вход, надежная телефонная связь с Берлином и даже небольшой предбанничек для часового и адъютанта, то есть полный набор военно-полевого комфорта мятежного командующего все еще не признанной армии.
- Послушайте, генерал, вы ведь у нас разведка, - придержал он у двери Трухина, когда совещание завершилось и Малышкин уже вышел. - Ну-ка, поинтересуйся у своих немецких коллег, как все-таки сложилась судьба полковника Родионова после возвращения в Россию? Неужели Сталин в самом деле не расстрелял его, а даже наградил?
- Отрабатываете для себя запасной вариант, господин командарм? - вполголоса поинтересовался начальник разведки, предварительно оглянувшись на уже закрывшуюся за Малышкиным дверь.
- Все может случиться, - не стал играть в прятки Власов.
* * *
Вернувшись в эти свои личные апартаменты, командующий снял сапоги и, не раздеваясь, лег на диван. Так, с руками, заложенными за голову, и взглядом, устремленным в потолок, он обдумывал почти все свои важнейшие решения, осмысливал прошлое и пытался фантазировать относительно будущего.
Власов, конечно, понимал, что вслед за генералом Малышкиным остальные его генералы и соратники по Русскому комитету тоже будут скептически ухмыляться: мол, встреча с Гиммлером - это еще не встреча с Гитлером. Однако на сей счет у командующего были свои соображения. Он отдавал себе отчет в том, что пробиться к Гитлеру, каким-то образом минуя Гиммлера, почти невозможно, и что, чего бы он ни достиг, пробившись таким путем, Гиммлер все равно одним махом сведет его успехи на нет.
Многие проблемы Русского освободительного движения как раз и остаются до сих пор проблемами, потому что ему не удается наладить нормальные отношения с рейхсфюрером. Особенно натянутыми они стали после его поездок по русским территориям, занятым группой войск "Север". И немудрено.
Как-то Штрик-Штрикфельдт под большим секретом сообщил Власову, что рейхсфюрер буквально взбесился, прочтя отчет агентуры СД о выступлении командарма в Гатчине, во время которого Власов заявил: "Пока что русские антисталинисты являются гостями немецкого командования, но когда русский народ под руководством Освободительного движения свергнет сталинизм и добьется свободы, они рады будут видеть немцев гостями у себя". Гиммлера возмутила тогда сама постановка вопроса. Как это вдруг лично его, вообще немцев, будут приглашать в Россию гостями? И кто именно будет приглашать, он, Власов? Такое было выше понимания рейхсфюрера.
Нельзя, считал он, позволять некоей "русской свинье в генеральском мундире" выходить за рамки элементарного политического приличия. Не для того сотни тысяч немцев гибли на полях России, чтобы в конечном итоге довольствоваться жалкой ролью далеко не всем желанных гостей.
Никто не знает, в каких тонах и в какой словесной обертке Гиммлер преподнес это свое возмущение фюреру, но очевидно, что после этого Гитлер еще более резко начал отзываться об освободительном движении русских. В то же время сам Гиммлер письменно указал Борману на то, что фюрер не желает, чтобы впредь вермахт каким бы то ни было образом пропагандировал идеи Русского комитета.
Правда, при этом и для Штрик-Штрикфельдта, и для Власова осталось загадкой, почему Гиммлер обратился с этим именно к Борману, а не к Кейтелю или начальнику Генштаба сухопутных войск генерал-полковнику Цейцлеру. И наконец, пиком их заочного противостояния явилась истерика Гиммлера, в порыве которой он назвал его, Власова, "большевистским подмастерьем мясника". Что уже смахивало на примитивное оскорбление. Или на вызов, на который - рейхсфюрер прекрасно понимал это - Власов не мог ответить чем-либо, кроме собственного гнева.
"Итак, двадцатого июля… - напомнил себе Власов, отгоняя неприятные воспоминания. Как всякий эмигрант, нашедший себе приют у снисходительных господ, он не имел права на длительные обиды. - Вполне возможно, что эта дата войдет в историю Русского освободительного движения, в историю самой России. И определяться ее важность будет переговорами, проведенными командующим РОА генералом Власовым с рейхсфюрером СС Гиммлером - именно так и будет записано в истории этой войны. А что касается "большевистского подмастерья мясника", господин Гиммлер, - мстительно проговорил про себя Власов, - то до хамства я не снизойду. Однако выстрел остается за мной. И Бог вам судья: не я начал эту неправедную дуэль, не я!"
23
Жиленков залпом допил остатки пива и молча проследил, как д’Алькен, на правах угощающей стороны, заказал еще по кружке. К тому моменту принесли нечто похожее на гуляш, присоединив это блюдо к жареной печени с картофельным гарниром. В отличие от пива, еду здесь подавали отменную, словно этого старинного, со стенами, покрытыми исторической плесенью, здания война совершенно не коснулась. В нем действительно почти все было как в лучшие времена, что полностью соответствовало названию сего чревоугодного заведения.
- Так почему же в качестве собеседника вы избрали меня? - спросил Жиленков, отдав дань и этому блюду.
- Хорошо, господин генерал, играем в открытую. Поскольку отставка Власова - вопрос ближайшей недели, нужен генерал, достойный того, чтобы возглавить Русское освободительное движение и его вооруженные силы. Не далее как вчера у меня состоялась встреча с Гиммлером. На пост лидера движения без особых раздумий и сомнения я предложил генерала Жиленкова. - Д’Алькен запнулся, заметив, что сам избранник слушает его почти с ужасом. И весь он выглядит при этом жалким и затравленным. - Да, я предложил именно вашу кандидатуру, генерал. Зная ваши ораторские способности, ваш авторитет и военный опыт.
- Ну, военный опыт, положим, не столь уж большой, - стушевался бывший бригадный комиссар.
- И рейхсфюрер, - не обратил на это внимания редактор СС-официоза, - пусть и не без колебаний, но все же согласился.
- Но к чему все это?! - растерянно изумился Жиленков. - Если бы раньше, это еще имело бы какой-то смысл. Но теперь, при нынешней ситуации на Восточном фронте…
- Не стану убеждать вас, - как-то мгновенно скис д’Алькен. - Не исключено, что с вами еще будут беседовать… Кейтель, Гиммлер, Риббентроп, Геринг, Розенберг, - без особого энтузиазма перечислил он. - Возможно, и сам фюрер, у которого к вам отношение будет совершенно иным, нежели к Власову, - упорно доводил до логического завершения "вербовочную арию" д’Алькен, чтобы каким-то образом закончить это странное военно-политическое сватовство.
Какое-то время Жиленков отрешенно смотрел в окно и, сам того не замечая, отчаянно качал головой, отрекаясь не только от слов своих, но и от мыслей.
- Никогда не соглашусь на такое, - наконец едва внятно пробормотал он. И д’Алькен почувствовал, каких усилий стоило генералу решиться на это "отречение".
"А ведь не раз уже примерял шинель командующего, не раз мысленно взваливал на плечи его крест", - не отказал себе штандартенфюрер в возможности позлорадствовать.
- Рискованно вы себя ведете, генерал.