Нет, он уже не пытался переубедить Жиленкова. Эсэсовцу доставляло удовольствие следить за нравственными мучениями этого русского, за тем, как он сам себя загоняет в тупик, в крысиную ловушку.
- Поймите, в такое время расчленять все движение… Делить всех нас на "власовцев" и "жиленковцев"… Это же недопустимо, непатриотично. Да за мной попросту не пойдут, еще и заклеймят, как предателя и раскольника. Повторяю: если бы мне было предложено возглавить это движение в самом начале, в первые дни его зарождения - тогда другое дело. Но выбор-то пал на Власова. Теперь его знают, появился авторитет…
Генерал все говорил и говорил, старательно подбирая непослушные, черствые в его устах немецкие слова. Однако штандартенфюрер уже совершенно потерял к нему интерес. Он вдруг со всей ясностью осознал, как жестоко ошибся в этом кретине. Как он вообще мог предложить кандидатуру этой мрази? И это он, д’Алькен, слывущий психологом и чуть ли не прорицателем!
Были мгновения, когда штандартенфюреру попросту захотелось выплеснуть остатки пива в лицо этой грязной русской свинье и уйти. Возможно, так и поступил бы, если бы не осознание того, что встреча все же проходит по личной просьбе Гиммлера.
- Не время расшаркиваться, генерал Жиленков, - брезгливо прервал д’Алькен его бесконечный монолог. - Не время! Спрашиваю со всей ответственностью: вы согласны возглавить Русское освободительное движение? Да или нет?
- Нет, - поспешно ответил генерал. И д’Алькен явственно почувствовал, что тот боится Власова, как сицилийский мафиози - "крестного отца". - Нет и нет. Прошу так и передать рейхсфюреру… При всем моем личном уважении к нему и к вам, при всей благодарности за доверие.
- Это ваше окончательное решение?
- Поверьте, в эти страшные дни во главе движения может стоять только Власов. Многие офицеры знают его еще по фронту, по довоенной службе, по обороне Киева, а затем Москвы.
- Так я спрашиваю, - побагровел штандартенфюрер, - ваше "нет" - это ваше окончательное "нет"?!
Жиленков нервно побарабанил костяшками пальцев по столу. Не соглашаться с лестным предложением штандартенфюрера, одобренным к тому же всемогущим Гиммлером, казалось еще опаснее, чем вот так, за кружкой пива, решать судьбу генерала Власова и всего освободительного движения.
- Окончательное, - выдохнул генерал таким стоном, словно умудрился выкрикнуть это слово уже из могилы. Он не понимал, почему его втягивают в эту игру, но то, что она погибельна - это старый партаппаратчик сталинской закваски ощущал очень четко всеми фибрами души.
Д’Алькен облегченно вздохнул, как человек, сумевший довести до логического конца тяжелую, нудную миссию.
- Что ж, примем это к сведению. Уверен, что за более подходящей кандидатурой дело не станет.
- Не хотелось бы, честно говоря, - промямлил Жиленков.
- Вас это уже не касается, генерал! - резко отрубил штандартенфюрер. - Лично вас, бывший бригадный комиссар, ни в коей мере не касается.
Покончив с пивом, д’Алькен старательно рассчитался с официантом, но только за свой обед, чем вызвал молчаливое негодование генерала, уверенного, что его здесь потчуют, как гостя.
- Лично вас, Жиленков, все подробности этого дела уже не касаются, - зачем-то повторил штандартенфюрер, не обращая внимания на присутствие официанта, невозмутимо наблюдавшего за тем, как русский горячечно извлекает из внутреннего кармана френча свой бумажник.
- Меня как одного из руководителей движения такие вопросы не могут не касаться, господин полковник, - впервые резко возразил Жиленков.
На улице было душно. Яркое солнце буквально испепеляло всякого, кто оказывался под его лучами, и полковник с генералом сразу же почувствовали, как прекрасно было там, в полуподвальном прохладном зале ресторанчика.
- Представляю, как в такую жару солдаты чувствуют себя в окопах, - пробормотал Жиленков, пытаясь таким образом завершить их неприятный разговор, сгладить осадок, который остался на душе у штандартенфюрера. Однако немец никак не отреагировал на этот его "пробный шар".
Д’Алькену неприятно было осознавать, что этого русского кретина с генеральскими погонами, доставшимися ему по чистому недоразумению, придется везти в своей машине. Но все же он пригласил его сесть, напомнив шоферу, что тот должен будет отвезти господина генерала в Дабендорф.
- Только предупреждаю вас, Жиленков: если хоть кто-нибудь, хоть одна живая душа в штабе Власова узнает о нашем разговоре… Если хотя бы…
- Никто и никогда, - поспешил упредить его Жиленков. - Разговор сугубо между нами.
- Тем более что всякое разглашение сути нашего разговора не в ваших интересах, - процедил штандартенфюрер с такой угрозой в голосе, что генерал поневоле вздрогнул и выпрямился, словно новобранец перед фельдмаршалом.
Они еще не знали, не могли знать, что очень скоро в Ставке фюрера уже будет не до интриг в руководстве Русского освободительного движения.
24
- Господин командующий, - тихим, прискорбным голосом обратился к Власову полковник Сахаров. - Случилось нечто страшное, совершенно немыслимое.
Власов оторвался от бумаг, которые изучал, сидя за столом в своем штабном кабинете, и удивленно уставился на адъютанта-порученца.
- Что вас так встревожило, полковник, а точнее, напугало? Хотите известить меня, что русские уже в Берлине?
- Мне бы тоже хотелось шутить по этому поводу, - чопорно заметил Сахаров, принадлежавший еще к той, царско-белой, теперь уже основательно вырождающейся когорте офицеров, - но позволю себе заметить, что "русские в Берлине" настораживают меня куда меньше, нежели немцы в том же Берлине.
- Конкретнее, полковник, конкретнее!
- У них здесь государственный переворот.
Сквозь стекла очков Сахаров проследил, как Власов медленно, словно бы в полусонном состоянии, поднимается из-за стола, и лицо его бледнеет.
- Какой еще переворот?! - срывающимся голосом спросил Власов.
- В самых верхах, естественно.
- В Германии, при нынешнем строе и концентрации власти, это невозможно, - сурово изрек генерал.
- Мне тоже так казалось. Но лишь до сегодняшнего дня.
Они встретились глаза в глаза, точнее - очки в очки. Причем каждое стеклышко очков отливало свинцовой серостью, словно залитые этим металлом пистолетные дула.
- Что в генеральско-офицерских кругах у фюрера врагов предостаточно, это ясно было давно, тем не менее… Кто пришел к власти?
- Пока неизвестно, - повертел лысеющей сединой Сахаров.
- А что с фюрером?
- П-пока неизвестно, господин командующий.
- Тогда кто во главе заговорщиков - Гиммлер, Кейтель?
- Тоже пока что неизвестно, господин командующий.
- В таком случае сообщите хоть что-нибудь, что вам все-таки доподлинно известно, - перегнулся через стол Власов, упираясь в бумаги громадными костлявыми кулачищами. - Хоть что-нибудь, свидетельствующее, что переворот все-таки состоялся? А если вам ни черта не известно, то какого дьявола морочите мне голову?!
- На фюрера совершено покушение, - бросился спасать престиж адъютант-порученец. - Прямо в его главной ставке, в "Вольфшанце".
- Лихо сработано!
- Взорвана мина или что-то в этом роде. В Берлине происходит черт знает что. Никто не способен толком понять, какие конкретно личности стоят за этим взрывом, но ситуация явно накаляется. Если фюрер действительно погиб, как утверждают некоторые…
Власов нервно прошелся от стола к зарешеченному окну и назад. Остановившись у стола, он угрожающе нависал теперь над приземистым полковником.
- Значит, такие утверждения уже появились?
- Причем усиленно муссируются. Кому-то это очень выгодно: дестабилизировать ситуацию. Так вот, если Гитлер погиб…
- Или если он остался жив… Еще неизвестно, что страшнее. В любом случае, важно знать, кто конкретно стоит за этим покушением. Ведь не исключено, что генералитет вермахта. И дай-то бог, чтобы не верхушка СС. Кстати, лишь несколько минут назад я размышлял над тем, почему вдруг два дня назад Гиммлер перенес встречу со мной на завтра, то есть на двадцать первое июля. Неужели он что-то знал об этом заговоре?
Усевшись на стул, генерал откинулся на его спинку и запрокинул голову, оставаясь в позе человека, растратившего весь свой физический и духовный ресурс.
- Этого-то я и опасаюсь, господин командующий. Если Гиммлер хоть как-то причастен к этому покушению, тогда дела совсем плохи. Причем не только у него, но и у нас. Давно известно, что в вермахте, в авиации, и даже в СС, появилось немало вольнолюбивых офицеров, которые воспринимают фюрера как выскочку и зарвавшегося диктатора. Особенно это ощущается в кругу офицеров, которые происходят из дворянской среды.
- Это понятно, - нетерпеливо прервал его Власов. - Но что вас, лично вас, так взволновало в этом происшествии?
- Вполне допускаю, что некоторые из заговорщиков были связаны с нами.
- Что вы имеете в виду? Что, и кого конкретно?
- В заговоре могут быть замешаны офицеры, которые не только поддерживали с нами формальную связь, но и поддерживали наши идеи.
- Те самые идеи, которые так и не были поняты и вообще восприняты фюрером, - растерянно добавил Власов.
Они умолкли и несколько секунд бездумно смотрели друг на друга. Командующий встал из-за стола, подошел к окну и посмотрел на открывавшийся оттуда полигон, на котором с утра до ночи тренировались будущие офицеры и солдаты разведрот РОА. Но теперь он был на удивление пуст, и вообще всю Дабендорфскую школу вдруг охватила такая странная тишина, будто все заблаговременно бежали отсюда, бросив командующего на произвол судьбы.
- Где капитан Штрик-Штрикфельдт?
- На территории школы его нет, я проверял. Барон Георг фон дер Ропп утверждает, что капитан отправился в Берлин. Но он не уверен.
- И как давно он туда отправился? - подозрительно прищурился Власов. - Или мог отправиться?
- Сегодня утром.
- Странно. Об этой поездке он не предупреждал. - Власов мельком оглянулся на Сахарова, как бы спрашивая: "И что бы этот его непредвиденный вояж мог значить?"
- Не думаю, чтобы капитан мог быть связан с теми, кто все это заварил, - твердо ответил полковник, очень точно расшифровав смысл этого взгляда. - А главное, не хотелось бы.
- А что, барон фон де Ропп, как представитель Генштаба, разве не мог бы связаться с Берлином?
- Если вы прикажете… Сейчас приглашу.
Барон появился минут через пять. Внешне он был блаженно спокоен, как невинное дитя посреди наделанной им на полу лужи. Щупловатый, с утонченными чертами непризнанного гения, он мало напоминал тех истинных офицеров, какими привык представлять их себе Власов. Возможно, это несоответствие и мешало командующему РОА воспринимать капитана всерьез. И тем не менее…
Власов отпустил полковника и пригласил барона сесть за стол. Угостив фон де Роппа французской сигаретой, он не торопился с вопросом, словно давал барону возможность собраться с мыслями.
- Где именно находится сейчас капитан Штрик-Штрикфельдт, вы, насколько я понял, не знаете? - с трудом нарушил это молчание командующий.
Барон помнил: каждый раз, когда этот прощелыга Штрик-Штрикфельдт внезапно исчезает, Власов начинает нервничать. Командующий по-прежнему довольно плохо говорил по-немецки, но еще хуже разбирался в тонкостях взаимоотношений между различными военными и политическими ведомствами, и вообще, во всем том, что происходило в Третьем рейхе. Кроме того, в сознании недавнего пленного все еще просматривался комплекс лагерника, не успевшего свыкнуться с тем, что он уже свободен. Вот и получалось, что Штрик-Штрикфельдт оставался для него буквально всем: переводчиком, наставником, гарантом, своебразным жрецом-спасителем.
- Уверен, что он позвонит, - с приятным, изысканным немецким акцентом проговорил барон. Будучи руководителем учебной программы школы, он зря времени не терял, его русский улучшался день ото дня. Единственное, что неприятно поражало Власова, - какая-то непостижимая заторможенность капитана, его вечно отсутствующий взгляд и меланхолически обреченная невозмутимость. - Как только представится возможность.
- Но у вас есть уверенность, что он сегодня же вернется? - избегал Власов прямого вопроса о покушении на Гитлера, не желая, чтобы эта страшная новость пошла гулять по школе из его уст.
- Судя по событиям, которые разворачиваются сейчас в Берлине, все выезды из города могут оказаться перекрытыми. Причем неизвестно какими силами.
- Вы могли бы выражаться яснее, гауптман. Какими именно… силами?
Фон де Ропп снисходительно передернул плечами, давая понять, что его заставляют объяснять общеизвестные понятия.
- Пока неясно. Верными то ли фюреру, то ли заговорщикам.
- А что, ситуация может складываться даже таким образом?
- Может.
- Не удивляйтесь, гауптман, мне действительно мало что известно об этих событиях, да и то со слов полковника Сахарова, ориентирующегося на слухи. - Власов сделал глубокую затяжку и, не выпустив, кажется, ни одного кольца дыма, словно полностью вобрал его в себя, глухо спросил: - Фюрер-то, надеюсь, жив? И как поступают в этой ситуации лидеры нации - Гиммлер, Борман, Геринг? Наконец, что говорит Геббельс? Что вам известно по этому поводу.
- Официально - пока что ничего. Из неофициальных же источников… Был звонок из штаба генерал-полковника Фромма.
- Из штаба армии резерва, - кивнул Власов, давая понять, что в дополнительных разъяснениях не нуждается.
- Кстати, звонок был не мне, а командиру батальона охраны местного гарнизона. Звонивший ему офицер утверждал, что фюрер погиб и что вся власть переходит в руки патриотически настроенных офицеров.
- Офицеров? И ни одного конкретного имени? Кроме, разумеется, генерала Фромма, о котором вряд ли можно говорить как о новоявленном вожде.
- Мне и самому хотелось бы знать, что собой представляют эти "патриотически настроенные офицеры", - жестко, сквозь стиснутые зубы, проговорил барон. - Я никогда не был поклонником фюрера, об этом известно всем, кого интересовало мое мнение. Точно так же известно, что я не раз критиковал действия фюрера и высшего руководства вермахта. Тем не менее я не изменяю присяге.
"Подстраховывается, - иронично подвел итог его заявлению Власов. - Теперь многие из них будут подстраховываться, как в свое время это пытались делать у нас в России, во время разгула коммунистического террора".
- И потом, если группа неких офицеров объявляет себя "патриотически настроенными", то как следует воспринимать самих себя нам, тем, кто верно служил рейху и фюреру, и кто никогда не смел усомниться в своем патриотизме?
- Это вопрос скорее философский, нежели политический, - уклончиво ответил командующий, не зная, каким образом помочь барону разобраться в его сомнениях. Помог бы кто-нибудь ему, Власову, разобраться в собственных.
- Это вопрос долга и чести, господин генерал.
- Что даже не подлежит обсуждению, - едва заметно ухмыльнулся Власов. - А вот с подробностями придется подождать, послушать, что говорит радио.
В кабинете командующего радио не было. Немецкий он понимал плоховато, а слушать русские радиостанции опасался.
Барон понял, чего от него хотят, поднялся и, взяв со стола фуражку, вежливо-учтиво откланялся.
- Простите, господин командующий, - вдруг остановился он уже в проеме двери, - но нам, очевидно, следует объявить тревогу, закрыть ворота и усилить охрану. Мало ли как будут складываться обстоятельства. У нас здесь как минимум шесть сотен вооруженных людей, и какое-то время мы способны…
- Объявлять тревогу не будем, гауптман. Зачем давать повод для ненужных толкований? Усилить охрану ворот - это да. Ну, еще можно объявить обычный, - подчеркиваю: самый обычный для нашей школы - тренировочный сбор, с выдачей оружия.
Барон вежливо и бесстрастно смотрел на командующего, но Власов уже знал, что по лицу гауптмана трудно определить, согласен он или возражает. Похоже, что некоторых людей мумифицируют не после смерти, а сразу после рождения. Барон - наглядный пример подобного святотатства.
- И еще, - задержал его Власов. - Разошлите посыльных по всем известным вам квартирам и "тайным любовным явкам". Офицеры РОА, находящиеся на этот час в Дабендорфе, должны немедленно явиться сюда. Никто из офицеров не имеет права оставлять территорию школы без моего разрешения.
- Очень важное решение, господин командующий. Мы не должны терять людей, а тем более - накликать на них подозрение.
25
Капитан Штрик-Штрикфельдт появился в Дабендорфе лишь во второй половине дня. Оставив машину у штаба, он сразу же направился к резиденции Власова.
Еще из окна командующий видел, как капитан идет к его двери своей легкой кошачьей походкой, и, по мере того, как он приближался, Власов начинал чувствовать себя все увереннее. Штрик-Штрикфельдт вернулся, а значит, понемногу все образуется.
- Вы все еще здесь, господин генерал?! Слава богу, - еще с порога произнес капитан, увидев командующего. - Я очень опасался, что вы решитесь ехать в Берлин.
- Именно это я и собираюсь сделать, - Власов стоял посреди комнаты с легким плащом стального цвета на руке, который брал с собой в дорогу, даже когда на улице стояла такая жара, как сегодня.
- Не советую, господин командующий, - Штрик-Штрикфельдт подошел к столу, снял фуражку и старательно вытер платком вспотевшую коротко остриженную седину. - Направляясь сюда, я успел побеседовать с генералом Геленом. Если помните, это по его протекции я был прикомандирован к вам.
- Тогда еще полковником Геленом, начальником отдела "Иностранные армии востока" Генерального штаба сухопутных сил. Я помню об этом человеке. Тем более что он, хотя и ненавязчиво, но все же напоминает о себе.
- Вот именно, ненавязчиво, - подтвердил Штрик-Штрикфельдт. - Так вот, в общем-то, мы немногое могли сказать друг другу по телефону, а у меня не было времени повидаться с ним, поскольку решил прямо из Остминистериума направиться к вам. Но совет он дал предельно мудрый. Сказал: "Срочно увези своего генерала! Сделай это как можно скорее!". Я спросил: "Куда?" "Как можно дальше от Берлина, - последовал ответ. - Когда дело дойдет до поиска врагов, - а до этого неминуемо дойдет, - то их понадобится очень много. А есть люди, которым на роду написано казаться врагами. Сам тоже в Берлине не мельтеши, не время сейчас".
Штрик-Штрикфельдту было уже под пятьдесят. Прибалтийский немец, получивший истинно петербургское воспитание - "изысканно-петербургское", как говаривал в подобных случаях полковник Сахаров, - он еще в Первую мировую успел повоевать под знаменами русской императорской армии. Уже одно это способно было вызывать у офицеров гестапо и СД вполне объяснимое недоверие к этому человеку. И действительно вызывало.