12
Они выпили за Россию, за всех тех ребят, что остались под Волховом; и за тех, кто теперь, уже по эту сторону фронта, усеивает своими телами все пространство, от Польши до черт знает покуда.
- Значит, ты все же у них в разведке, - вернулся Андрей к прерванному разговору. Теперь, после двух фужеров вина, Мария показалась ему еще красивее и соблазнительнее. Но он решил: не время затевать что-либо. Нужно продержаться. Как в окопе, во время психической атаки. - Когда в первый раз забросили?
- Уже через четыре месяца после пленения. Вместе с группой наших, русских. Подучили меня на радистку, по ускоренной программе, и забросили.
- Неужели настолько доверяли, в стремени, да на рыс-сях?
- Я ведь у них так и проходила по документам - то ли жена, то ли основательная любовница генерала Власова. А поскольку о тебе они были наслышаны, то и во мне почему-то не сомневались. Сдавались-то вместе. Господи, как вспомню, как мы сдавались!
Словно в прорубь головой. Боже мой, - простонала Мария, - знал бы ты, сколько страху натерпелась, когда тебя увезли, а я осталась с этими живодерами! Как я тебя проклинала, как донимала упреками: "Ему хорошо, к нему относятся как к генералу! А что будет со мной?! Неужели не мог спасти? Увезти с собой". Привыкла, что ты командарм и все тебе подвластны. Не понимала, что плен - и для генерала плен.
- Я и сам понял это не сразу, - признался Власов, вновь берясь за бутылку. - Ну да стоит ли об этом? И сколько же раз ты успела побывать за линией фронта?
- Самой с трудом верится, трижды. Не могу понять, как уцелела. Многие и по первому разу в небеса уходят. Во время последней заброски одного своего, из группы, который решил в НКВД податься и меня прихватить - отсидим, дескать, свое, и на Волгу поедем, поженимся, - на месте пристрелила. Потом еще двоих раненых… Тоже пришлось. Но и после этого вернуться не могла. Добро, хоть рация работала. К тому же группой командовал какой-то известный немецкий диверсант, точного имени которого никто из нас не знал. Ради его освобождения немцы бросили в прорыв две роты твоих "власовцев", как их теперь называют, да какой-то полубелорусский-полуукраинский полицейский батальон. Словом, отбили они на одну ночь тот поселок, в который мы с вечера, под видом окруженцев, прокрались - вроде бы к родным местам возвращаемся.
- Ну и как они к нам относятся: к РОА, к Русскому комитету?
Мария помолчала, выпила вина, закусила и вновь помолчала.
- Да как относятся? Как и положено: развешивают попавшихся в плен "власовцев" по всем фонарным столбам, какие только подвернутся. Сама видела четверых на площади одного городка: "Месть власовцам, предавшим свой народ и армию! Так будет с каждым…" И все такое прочее. Знаешь, я ведь уже давно смерти не боюсь. Одного только смертельно опасаюсь - попасться в руки коммунистам. Даже мертвой. Над мертвой тоже ведь надругаются.
- Не думай об этом, в стремени, да на рыс-сях. Опять засылать в тыл нашим, то есть в тыл к красным, не собираются?
- Два месяца назад вернулась из партизанских лесов. После того как один немецкий генерал надо мной опеку взял, за линию меня больше не посылают. Зато почти два месяца провела с группой "красных партизан" в лесу, по эту сторону фронта. В подсадной партизанский отряд играли. Сколько там бывших активистов через наши руки, да через гестапо и полицию прошло, - врагу бы лютому этого не знать.
- То есть все это время ты проводила в лесу, в землянке?
- Только пару недель. Потом меня в канцелярию немецкую, уже вроде как бы от партизан, пристроили. Там полегче было. Знаешь, - понизила она голос, оглядываясь на дверь, - я там документами запаслась. На нас обоих. Вроде мы в партизанском отряде были. Под другими фамилиями, конечно. Все, кто подписывался в них, да печати ставил - на том свете. Те же, кто может пригодиться в роли свидетелей, остались. Надо будет - подтвердят. Может, после войны как-нибудь под чужими именами приживемся, затеряемся? Если, конечно, прижмет.
Власов рассмеялся и, поднявшись из-за стола, нервно прошелся по комнате.
- Ты что, всерьез считаешь, что мне можно будет спастись в этой проклятой стране, где меня чуть ли не каждый второй армейский офицер в лицо знает? Не говоря уже об энкаведистах, в стремени да на рыс-сях. Да тысячи солдат, служивших со мной, кто под Львовом, кто под Киевом…
- Все, кто тебя способен признать, уже или перебиты, или на таких должностях, что до глухой деревни, где мы с тобой на первых порах осядем, не дойдут. Или, может, ты в Германии решил остаться?
- Не знаю, - дальнейший разговор на эту тему показался генералу бессмысленным. - Пока ничего не знаю. Могу я что-либо сделать для тебя?
- Ничего, - почти не задумываясь, ответила Мария. - Там, на тумбочке, кажется, фотография этой твоей Хвойды?
- Хейди.
- Так и говорю.
Когда Мария хоть немного хмелела, сразу же начинала вести себя вызывающе. Эта черта осталась у нее еще со времен Волховского фронта.
- Можно посмотреть? А то я так хорошенько к ней и не присмотрелась.
Не дожидаясь согласия, Воротова подошла к тумбочке, взяла фотографию в картонной рамочке с рисованными цветочками.
- На лицо - так вроде бы ничего… Не такое лошадиное, как у многих других немок, но…
- Что "но"?
- Сам видишь, что "но", - резко отреагировала Мария. - Сюда взгляни, - ткнула пальцем в грудь. - Доска доской. У нее же, как говорят украинцы, "ни цыци, ни пиз…"
- Прекрати! - холодно вскипел Андрей, вырывая у Воротовой фотографию. - Тебя это не касается.
- Да ты не обижайся. Что увидела, на то и показываю. В конце концов, у нас в России и таких тоже любят. Но только от сильной кобельей тоски. Надеюсь, меня отсюда отвезут? - вскинула подбородок и обиженно одернула китель. - Прикажешь отвезти, или ты здесь уже никому ничего приказать не можешь, Власов?
- Отвезут тебя, Воротова, отвезут. Ты говорила, что получила чин лейтенанта по ходатайству Хейди…
- Не по ее ходатайству. Она лишь поддержала.
- Значит, ходатайствовал твой страдатель-генерал?
- И он - тоже руку приложил. Однако свои чины, как и две медали в придачу к Железному кресту, тем самым местом, на которое ты, будучи командармом, так зарился, я не зарабатываю. Понял, генерал?
И Власов был поражен, увидев перед собой окаменевшее лицо, с застывшей на нем маской неприкрытого, уже вполне "великогерманского", презрения.
- Начинаю понимать, в стремени, да на рыс-сях, - почувствовал, как горло его судорожно сжимается от ярости. Причем сжимается вместе с душой.
Власову вдруг показалось, что за те несколько минут, которые он провел с Воротовой, перед ним одна за другой предстали три совершенно не похожие друг на друга женщины, каждая из которых по-своему помнила его, по-своему любила и по-своему презирала. И какое счастье, что он не может сколько-нибудь долго задерживаться здесь! Потому что долго терпеть эту - одну в трех, теперь уже одинаково ненавистных ему - женщину он не смог бы.
- А заготовленные мною документы я все-таки сохраню. Спрятала их в надежном месте. На тот случай, когда и в Германии нас, "влассовцев", - это свое "влассовцев" она произнесла, как что-то убийственно презренное, - начнут отстреливать точно так же, как отстреливают в России… По всей Европе флажками обставят, как волков в степи. И оружие в трех тайниках, вместе с кое-каким золотишком, там, в России, припрятала. Кто знает, а вдруг пригодится? Я подробно опишу места расположения тайников и передам это описание тебе. На тот случай, если самой мне до конца войны дожить не случится, или же пути наши разойдутся.
- Предусмотрительно, - признал командарм. - И щедро.
- Жизнью, войной да партизанщиной - причем по обе стороны фронта - ученая. Такая наука зря не пропадает. Не провожай меня. Где там твой капитан, душа его навыворот?!
- Капитан! - тотчас же позвал Власов.
- Здесь я, господин генерал, - почти мгновенно возник на пороге Штрик-Штрикфельдт.
- Проведите лейтенанта к машине и проследите, чтобы ее тотчас же отправили, но чтобы так: в стремени, да на рыс-сях.
- Как и доставили сюда, - зачем-то уточнил капитан. - В сопровождении двух эсэсовских унтер-офицеров.
- Даже? - удивился Власов. - Генеральский эскорт. Надеюсь, они обеспечат вашу безопасность, лейтенант?
- Не волнуйтесь, господин генерал. В Германии обо мне заботятся куда аристократичнее, нежели в России, - насмешливо добавила она, давая понять, что в жизни ее изменилось не только то, что одного генерала она умудрилась променять на другого. Вместе с генералом изменились и страна, народ, культура.
Да, это действительно была уже совершенно не та женщина, с которой он блуждал когда-то по волховским лесам и которую однажды, в порыве не столько любви, сколько отчаяния, брал в каком-то заброшенном окопчике буквально на виду у проходивших мимо - метрах в двухстах, по ту сторону речушки, - немцев. Возможно, даже из ярости. Прощаясь с жизнью.
А еще - это совершенно не та женщина, которая, всякий раз рискуя жизнью, словно волчица, добывала для него пропитание, рыская по окрестным, простреливаемым немцами, окруженцами и сельскими отрядами самообороны селам…
"А ведь Хейди прекрасно понимала, что сегодня перед тобой предстанет уже совершенно иная Мария "Форотофа", - вдруг открыл для себя Власов. - Знала, знала Биленберг о вояжах Марии за линию фронта, о наградах, добытых вовсе не тем, чем очень часто добывали их себе походно-полевые жены многих комбатов и комдивов. О ее эсэсовском генерале знала… Поэтому и свела нас только для того, чтобы… окончательно развести. При этом была уверена, что совершенно ничем не рискует".
* * *
Оставшись в одиночестве, генерал один за другим опустошил два бокала вина и, почувствовав, что основательно пьянеет, решил: теперь он может предстать и перед Хейди Биленберг.
- Простите, капитан, - покаялся он, вновь увидев в прихожей Штрик-Штрикфельдта. - Я ведь не знал, что вы давно успели предупредить Хейди о существовании Воротовой.
- Только потому, что меня попросили подготовить фрау Биленберг к восприятию этой информации. Которая, так или иначе, дошла бы до нее.
"Неужели речь идет о Гиммлере?" - удивился командарм. Из знакомых только он знал о существовании поварихи Воротовой, и только он мог попросить, а точнее, приказать Штрик-Штрикфельдту подготовить ревнивую Хейди к появлению соперницы.
- Считайте, что вы, капитан, поступили правильно.
- Будь я чуть набожнее - перекрестился бы. Я-то как раз боялся, что этим своим предупреждением подставляю вас. Когда мужчина оказывается между двумя женщинами, это пострашнее, чем на передовой, на голой равнине, под перекрестным огнем. Кстати, нам, господин генерал, тоже пора уезжать.
Власов непонимающе уставился на капитана, пытаясь понять, о чем идет речь.
- Почему вы считаете, что пора? И куда мы должны уезжать?
- Париж нас пока не ждет, поэтому придется обойтись Дабендорфом. Дня на три-четыре, не больше. Впрочем, кто способен предсказать, как там все сложится.
- Мы ведь планировали свой отъезд на завтра. Только не убеждайте меня, что не знали об этом задолго до появления здесь Воротовой.
- Не хотелось портить вам свидание, господин генерал.
- Что тоже по-мужски.
- Отъезжаем через двадцать минут. Иначе не успеем к поезду Машина уже ждет нас. Я помогу перенести вещи.
- Но не могу же я покинуть это богоугодное заведение, не попрощавшись с Хейди.
Капитан задумчиво и сугубо по-русски почесал затылок.
- Может, в данной ситуации будет лучше - не попрощавшись? Взять и уехать, а потом позвонить, написать. Пригласить в Дабендорф. Две женщины в течение получаса - это, извините, господин генерал, и вне постели тяжеловато.
- Так-то оно так, но потом это уже будет совершенно иной разговор, в стремени, да на рыс-сях. Поэтому лучше сейчас.
- Как минимум десять минут у вас еще найдется, - пожал плечами Штрик-Штрикфельдт. - Но задерживаться не стоит.
- В Дабендорфе что-то произошло? Или, может, в Берлине? По-моему, вы нервничаете, капитан.
- Нервничаю не я, а известный вам абверовский генерал Гелен.
- Он-то с какой стати? Теперь мы - вооруженная сила, и наша боеспособность…
- Простите, господин генерал, однако ситуация изменилась, и теперь уже сам генерал Гелен выразил неудовольствие вашим длительным отсутствием в штабе РОА.
Выйдя во двор, Власов с удивлением обнаружил, что Мария все еще не уехала: она стояла у машины, опираясь рукой о капот, а по обе стороны от нее, словно изваяния, застыли - с автоматами наперевес - рослые эсэсовцы.
"Ждала, когда ты выйдешь, чтобы еще раз попрощаться", - истолковал это ее ожидание Власов. И был крайне удивлен, что Мария не окликнула его, не помахала рукой. Едва завидев генерала, она демонстративно отвернулась, молча села в машину и уехала.
- Как считаете, капитан, возможно, у нее была какая-то просьба, с которой так и не решилась обратиться?
- По-моему, она поняла, что идете не к ней, - с хитринкой в голосе прокомментировал Штрик-Штрикфельдт.
- Но зачем-то же она меня ждала.
- Только для того, господин генерал, чтобы убедиться, что вы идете не к ней.
- Проверить свою женскую интуицию хотела, что ли?
- Скорее, убедиться, что в состоянии окончательно порвать с вами.
13
Когда Власов постучал в кабинет Хейди, она беседовала с каким-то тучным штандартенфюрером СС. Разговор происходил на повышенных тонах, и, насколько генерал сумел уловить, суть его сводилась к условиям, в которых пребывал в санатории этот эсэсовский полковник.
Андрей заглянул, давая понять Хейди, что очень нужно переговорить с глазу на глаз, но она в это время всецело была занята пациентом и на появление жениха почти не отреагировала. Если, конечно, не считать высокомерно-удивленного взгляда, которым удостоила появление здесь русского.
Поняв, что визит оказался несвоевременным, Власов несколько минут нервно прохаживался по приемной, сопровождаемый насмешливо-хитроватым взглядом засидевшейся в секретаршах морщинистой австрийки.
- Вы могли бы вызвать фрау Биленберг? - наконец не выдержал он пытки ожиданием. Помня, что точно такой же пытке подвергается сейчас и Штрик-Штрикфельдт, очевидно, обязавшийся непременно, уже сегодня, вернуть его в Дабендорф.
- Это невозможно, господин русский офицер.
- Генерал, - нервно поправил ее Власов.
- Если вы так считаете, - пожала плечами секретарь. Она прекрасно знала, в каком Власов чине и в каких отношениях с Хейди. Но она "всего этого" не одобряла. В том числе не одобряла и того, что Власов до сих пор не надел немецкий мундир, как это сделали все его штабные офицеры, и не носил знаков различия. В конце концов, сама Эльза была дочерью и женой офицеров. Стоило ли удивляться, что она упорно продолжала обращаться к Власову "господин русский офицер" и демонстративно не делала никаких поблажек, пытаясь низводить его до уровня случайного просителя. - Госпожа Биленберг явно не одобрит этот мой поступок.
- Но скажите, что ее жду я.
- Вы? - наивно удивилась Эльза, что в устах ее прозвучало, как: "А кто вы, собственно, такой?!". - Но вы же сами видели: у нее в кабинете штандартенфюрер Вольке. Из гестапо. Кстати, ее давнишний знакомый, - не отказала себе в удовольствии Эльза еще раз ранить русского, исподлобья проследив за его реакцией.
- Здесь он такой же пациент, как и все остальные, - ревниво заметил Власов, не столько для Эльзы, сколько для того, чтобы погасить вспышку раздражения.
- Ошибаетесь, господин русский офицер. Это все мы, в конечном итоге, пациенты штандартенфюрера СС Вольке. По крайней мере до тех пор, пока он возглавляет земельное отделение гестапо.
Впав в еще большее смятение, Власов решительно шагнул к двери и, уже без стука, отворил ее. Генерала поразило, что штандартенфюрер и Хейди еще несколько секунд спокойно беседовали между собой, словно не замечали его появления.
- Фрау Биленберг, мне очень хотелось бы переговорить с вами с глазу на глаз. Буквально несколько минут.
- Но я сейчас занята, - спокойно ответила Хейди, улыбаясь Вольке. - Вы же видите.
- Это связано с моим отъездом в Берлин.
- Тем более, - процедила вдова.
- Кто это такой? - тут же побагровел штандартенфюрер. - Судя по произношению, это или поляк или чех.
- Русский.
- Русский?! - подхватился штандартенфюрер, набыченно глядя на Андрея. - Только его здесь не хватало! Что ему нужно в санатории СС?
- Это не просто русский, он еще и генерал.
- А мне плевать на то, что он был генералом. Теперь он пленный. И место ему - в лагере.
- Но это генерал Власов, - только теперь Андрей почувствовал, что Хейди развеяла маску злорадного безразличия и слегка обеспокоилась. В любом случае, ей не хотелось, чтобы штандартенфюрер ушел от нее в ненависти. - Тот самый генерал, который создает русскую армию.
- Русскую? - располневшая шея тучного полковника побагровела, как раскаленная гильза. - Он… создает русскую армию?!
- Да нет же, господин Вольке, генерал Власов и его солдаты служат Германии.
Командарм не сомневался, что штандартенфюрер давно понял, кто перед ним, но продолжает амбициозно ломать комедию.
- Генералы, которые служат Германии, носят знаки различия вермахта! - жестко парировал штандартенфюрер. - В том числе и русские генералы. Мне это известно. А этот ходит, как обозный вольнонаемный или какой-нибудь хиви из захудалого тылового артдивизиона.
По тому, как резко отреагировал Вольке на этот аргумент Хейди, Власов видел, что полковник не только прекрасно понял, с кем имеет дело, но и давно осведомлен о том, что Власов упорно отказывается надеть мундир немецкого генерала.
- Перед вами генерал-лейтенант, - задело теперь уже и Власова. - Который присягал фюреру так же, как и вы. И будьте добры соблюдать субординацию.
Приземистый штандартенфюрер едва достигал груди Власова, он даже приподнимался на носках, чтобы показаться чуть повыше, хотя мысленно все еще господствовал над русским. Он подступил поближе к нему и, задрав голову, вызывающе смотрел на генерала, недвусмысленно прощупывая при этом пальцами кобуру.
- У гестапо, господин русский генерал, собственная субординация, позволяющая даже рядовому СС стрелять в любого русского, вплоть до маршала. Какое безобразие, что до сих пор вас об этом не уведомили!
- Успокойтесь, успокойтесь, штандартенфюрер, - поняла Хейди, что стычка зашла слишком далеко. - Кроме всего прочего, этот генерал - мой жених. Только вчера мы помолвились.
Вольке взглянул на Хейди так, словно ему вдруг явилась дева Мария - обнаженная и в совершенно нетрезвом виде.
А ведь еще несколько мгновений назад штандартенфюрер смотрел на нее умиленно-влюбленными глазами. Не только затерявшийся в горной долине санаторий, но и сама эта женщина казались ему символами уже послевоенной, респектабельной жизни, немецкой мечты. И вдруг…
- Этот русский, - вмиг сорвавшимся голосом молвил он, - стал вашим, вдовы офицера СС, женихом?!