Этой информации Скорцени особенно долго не доверял, пока ее прямо или косвенно не подтвердили три пленных русских генерала. Да и донесения агентов, имеющиеся в этой папке, тоже каким-то образом подтверждали сию версию. Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения: все равно ведь сталинградскую кампанию рейх сокрушительно проиграл.
Поэтому более основательно оберштурмбаннфюрер задержал взгляд на донесении разведотдела 18-й армии вермахта. В нем сообщалось, что 12 июля, в районе расположения немецких частей, у деревни Туховежи Оредежского района Ленинградской области, добровольно сдался в плен командующий 2-й Ударной армией русских, генерал-лейтенант Власов.
"С ним не было даже адъютанта? - обратил внимание Скорцени. - Только, как утверждают, личный повар? Ах, повар Мария… Мария Воротова. Ничего не скажешь, эскорт, достойный командующего ударной армией. Не много же нашлось в этой армии людей, готовых разделить взгляды своего командующего и пойти за ним в эти решающие часы".
Конечно же, сдача в плен была бы воспринята немецким командованием с куда большим доверием, если бы Власов привел с собой хотя бы нескольких офицеров штаба. Тогда, по крайней мере, можно было бы считать, что он действительно готовился к переходу на сторону вермахта, к совместной борьбе с большевизмом.
Но генерал этого не учел. Потому что на самом деле к переходу не готовился, а сдача в плен была продиктована обстоятельствами.
"Да, все верно, - согласился Скорцени, прочитав очередное донесение. - Он и не готовился переходить. Почти три недели бродил по лесам, а потом сдался офицеру разведки капитану фон Шверднеру, который к тому времени уже знал о блужданиях генерала Власова и шел по его следу. В любом случае, Власов не мог не сдаться. Вернись он к своим, Сталин бы его не пощадил".
Пробежав взглядом текст послания Власова, которое офицеры РОА передали в канцелярию Гитлера через гросс-адмирала Деница, Скорцени перевернул сразу целую кипу донесений и, немного полистав бумажки, наткнулся наконец на фамилию женщины, ради которой он, собственно, и затребовал "исповедальник" генерала Власова.
Это была Биленберг. Фрау Адель, она же Хейди фон Биленберг, вдова эсэсовского офицера.
21
Да, сколь ни странным это могло бы показаться, но во всем увесистом, разбухшем деле русского генерала Власова обер-диверсанта заинтересовали, прежде всего, донесения, связанные с немкой, истинной арийкой, вдовой погибшего на фронте офицера СС Аделью (Хейди) Биленберг. Причем заинтересовали значительно больше, чем донесения, связанные с деятельностью капитана Штрик-Штрикфельдта.
Самым странным и почти неестественным в этой амурной истории оказалось то, что фрау Адель не была "подставлена" русскому генералу ни гестапо, ни абвером. Никому из тех людей, что работали с Власовым, рассчитывали и ставили на него, просто в голову не пришло подсунуть ему какую-то разбитную немку, которая и решила бы проблему организации его личной жизни, и проблему постоянного влияния на него. А среди прочего, еще и подучила бы языку.
В санатории для офицеров СС, которым заведовала вдова Биленберг, побывали тысячи красавцев из отборных частей. Однако своенравная саксонка предпочла их всех русскому генералу. Причем самое удивительное, что инициатива этого сближения исходила от нее.
"А вообще-то, вся эта любовная интрига чем-то напоминает историю знакомства папы римского Пия XII со своей медсестрой, - вдруг открыл для себя Скорцени, вспомнив подготовку к несостоявшейся операции по похищению папы и связанные с нею "итальянские изыскания"".
- Ну что ж, для вдовы фронтового офицера, равно как и для жены русского генерала, выглядит она довольно сносно, - пробормотал оберштурмбаннфюрер, рассматривая фотографию худощавой белокурой женщины лет тридцати пяти. Прямой нос, пухлые губы, голубоватые глаза…
В конце концов, рассуждал дальше Скорцени, генерал не так уж и стар, всего сорок три года. И нет ничего удивительного в том, что он решил серьезно подумать о создании новой семьи, уже здесь, в Германии.
В этом действительно не было бы ничего такого, что могло бы заинтересовать службу безопасности, если бы не одно обстоятельство: брат белокурой Адели, штандартенфюрер СС, являлся одним из приближенных людей Гиммлера. Не столько по службе, сколько лично приближенных. Мало того, сама эта фрау была какой-то дальней родственницей… Гиммлера! Что само по себе крайне любопытно. И кто после этого поверит, что появление на арене этой белокурой арийки не являлось разработкой людей из штаба Гиммлера?
Скорцени вновь просмотрел все три донесения, в которых агенты - с разных позиций, разными суждениями - отмечали одно и то же: Фридрих фон Биленберг близко знаком с Гиммлером! Если допустить, что это действительно так, то следует признать, что операция проведена блестяще.
"А что, недурно! - подытожил Скорцени. - Хотелось бы, правда, знать, как этот роман с эсэсовской вдовой был воспринят соратниками Власова. Ведь далеко не все из них в восторге от фашистов-эсэсовцев, хотя и бредят единой и неделимой Россией без большевиков".
Тем временем Хейди вела свою "партию" без какого-либо понуждения со стороны, на свой страх и риск. Бывает же! Даже для капитана Штрик-Штрикфельдта, делившего с Власовым приятные дни санаторного блаженства, ее привязанность к русскому генералу оказалась полной неожиданностью. Мать Хейди, и та была сражена Власовым и сама настаивала на их браке. Что ж, теще всегда виднее.
- Родль, - обратился Скорцени к адъютанту, когда тот, заслышав звонок, появился в кабинете. - Вам известно что-либо о семейных делах нашего мятежного генерала?
- Если вы имеете в виду женитьбу, - почти мгновенно отреагировал Родль, - то от знакомого гестаповца мне стало известно, что на прошлой неделе состоялась помолвка.
Несколько мгновений Скорцени молча смотрел на адъютанта, держа пальцами уголок странички досье. Той, последней, на которой, вместо какой-то бессмыслицы, вроде того, что Власов встретился с бывшим белым генералом Шкуро, - нашли событие! - должна была красоваться запись о помолвке Власова и фрау Биленберг.
- Стареете, Родль. Не сообщить о таком событии своему шефу! А затем не отправиться к генералу с букетом цветов от Скорцени! Немыслимые вещи! - саркастически улыбнулся оберштурмбаннфюрер. - Непозволительные вещи происходят в нашем с вами ведомстве.
- Но еще более немыслимо и непозволительно, - что такое потрясающее событие не зафиксировано чиновниками от СД в "святом писании от генерала Власова", - довольно мрачновато заметил Родль, прекрасно понимая подтекст этой лихой бравады первого диверсанта империи, - которое вы сейчас держите в руках.
- Преступная оплошность.
- К слову, позволю себе заметить, что составление полнокровного досье на каждого генерала-перебежчика в функции стареющего адъютанта не входит.
- И это еще одна немыслимость, Родль. Досье генерала Власова мы вообще не должны выпускать из рук.
- Столь высоки акции этого русского?
- Мы не должны выпускать его даже во сне, Родль, - не слушал его Скорцени. - Даже во сне!
- Так оно и будет на самом деле, господин оберштурмбаннфюрер.
- Нет, вы не поняли меня, Родль. Я сказал, что к этому досье следует прикрепить специального сотрудника СД; буквально приковать его к досье Власова кандальными цепями. А если вдруг понадобится срочно сжечь эту папку, то сжигать следует вместе с прикованным сотрудником.
- Иначе тот не простит нам пренебрежения к его услугам, - согласился Родль, умеющий поддерживать самые мрачные шутки своего шефа.
22
В Мюнзинген, где находился только что созданный штаб еще не сформированной 1-й дивизии РОА, генерал Власов прилетел под вечер. Городок этот, располагавшийся в горной долине, в предгорьях Швабского Альба, казался тихим и полувымершим, однако никаких видимых следов войны здесь не обнаруживалось. Тихим и полусонным Мюнзинген, очевидно, был всегда, со дня своего основания. И даже появление на территории бывшего полкового городка егерей до полутысячи русских солдат ничуть не изменило ни ритма жизни провинциального Мюнзингена, ни самого восприятия его жителями пока еще далекой от них войны.
На небольшом запасном аэродроме, чья посадочная полоса устремлялась в сторону старинного замка "Лихтенштайн", его и начальника штаба РОА, генерал-майора Федора Трухина, встретила машина коменданта города, которому позвонили из штаба генерала Кёстринга. Минут двадцать они петляли по дороге, старательно огибающей холмы и скалы предгорья, пока наконец не оказались в небольшой, застроенной двухэтажными особняками, долине, посредине которой, на куполообразном холме, молитвенно тянулся к небесам не провинциально величественный храм.
Но как раз в тот момент, когда он полностью открылся взору Власова, машина резко ушла влево, и вскоре перед русскими генералами предстала высокая каменная ограда, которая так и просилась, чтобы ей придали форму крепостной стены.
- Что за этой оградой располагалось до войны? - поинтересовался Власов у немецкого лейтенанта, который сидел рядом с водителем. - Неужели обычная воинская часть - и все?
- До недавнего времени за оградой действительно располагался полк горных егерей, - как-то неохотно ответил офицер комендатуры, до сих пор сохранявший молчание. - Но здесь же находился и центр альпинистской и горнолыжной подготовки. Немало его выпускников сражалось потом у вас, в России, на Кавказе.
- Центр куда-то перевели?
- Закрыли, а полк сначала направили во Францию, в горную часть Лотарингии, а затем перебросили на "Атлантический вал". Говорят, егеря показали себя истинными храбрецами, вот только гибли они в основном под ударами авиации.
- Слава богу, что не на Восточном фронте, - вполголоса, и уже по-русски проговорил Трухин. - А то жители городка ненавидели бы нас.
- На особую любовь рассчитывать тоже не приходится, - заметил Власов. - А вот тем, что здесь наверняка кое-что осталось от центра подготовки, надо воспользоваться.
- Если только не демонтировали его классы и полигон.
- Полигон находится в двух километрах отсюда, в горах, - неожиданно объяснил лейтенант на довольно сносном русском, чем очень удивил генералов. - И пребывает он в неплохом состоянии. Отличные, скажу вам, места, в которых хорошо готовить солдат к действиям в горных условиях. Советовал бы создать там учебный центр вашей армии.
- Откуда у вас знание русского? - суховато спросил Власов. То, что до сих пор лейтенант скрывал свое знание языка, не делало ему в глазах командарма чести.
- Мой прадед был русским офицером, который почему-то остался в Германии еще во времена Наполеоновских войн.
- Очевидно, дезертировал, - кисловато ухмыльнулся Трухин.
- Исключено, - резко оглянулся лейтенант, которому еще, наверное, не исполнилось и двадцати пяти. - Он был дворянином и храбрейшим офицером, о чем свидетельствуют высокие награды. Кстати, происходил из княжеского рода Трубецких. Ранение, любовь, тяга к Европе - это да, допустимо. Но только не дезертирство!
- Прошу прощения, - смутился Трухин. - Признаю, что вопрос оказался некорректным.
- Но в вашем положении - вполне оправданным, - неожиданно процедил офицер, намекая на дезертирство самого Трухина. - Кстати, мое происхождение спасло меня от Восточного фронта; очевидно, в штабе решили, что против русских воевать я буду плохо. Правда, оно не спасло от фронта в Сербии, где я был довольно тяжело ранен.
- Так почему бы вам как русскому офицеру не вступить в Русскую Освободительную Армию? - полушутя спросил Власов. Однако офицер ответил вполне серьезно.
- Если вам понадобится начальник или заместитель начальника учебного центра, я согласен буду служить там, с условием, что вы станете ходатайствовать о повышении меня в чине. Но в армию вашу, господин командарм, я вступать не буду. Как в свое время отказался вступить в организацию царских и белогвардейских офицеров, хотя меня агитировали представители генерала Краснова. Мой дед, отец, братья - все служили и служат Германии. Как офицер, я присягал на верность фюреру - и это окончательно.
- Но и добровольцы Русской Освободительной Армии тоже принимают присягу на верность фюреру. Можете убедиться, - протянул ему листовку с текстом присяги Трухин - текст утвержден фельдмаршалом Кейтелем.
- Вот как? Любопытно. Я, верный сын своей Родины, - вслух, с трудом, постоянно запинаясь и коверкая слова, принялся читать потомок князей Трубецких, - добровольно вступаю в ряды Русской Освободительной Армии и торжественно клянусь, что честно буду бороться против большевизма, за благосостояние своего народа. В этой борьбе, которая ведется на стороне немцев и союзных армий против всеобщего врага, я торжественно обещаю Адольфу Гитлеру - вождю и главнокомандующему освободительных армий, быть верным и абсолютно покорным. Я готов в любое время пожертвовать своей жизнью. Действительно любопытно… - угасшим каким-то голосом подтвердил лейтенант.
- Так что, убедились, князь Трубецкой?
- Теперь моя фамилия звучит несколько иначе - Тубецкофф. Но дело не в этом. Здесь говорится - "быть абсолютно покорным". Вас эти слова не смущают?
- В любой армии мира… - начал было оправдывать эту формулировку Трухин, однако князь резко прервал его:
- Нет, господа, лично меня подобная присяга не вдохновляет. Даже притом, что все вы клялись быть верными и покорными Гитлеру.
- Вижу, вы не в восторге от политики и личности фюрера, - обронил Трухин. - Были связаны с теми, кто выступал против фюрера и пытался?..
- Не был, - еще резче прервал его Трубецкофф. - Но теперь я уже не уверен, что это делает мне честь, господа. Искренне говорю: не уверен.
- Я вспомню о вас, как только встанет вопрос об учебном центре РОА, - холодно пообещал Власов, после чего в машине воцарилось умиротворенное молчание. - Обязательно вспомню.
Упоминание о казачьем генерал-атамане Петре Краснове как-то сразу же вернуло его к беседам с начальником штаба Верховного главнокомандования фельдмаршалом Кейтелем и начальником Генштаба сухопутных войск генерал-полковником Цейтцлером. Оба они настоятельно советовали руководству РОА вести переговоры с Красновым, Шкуро и другими белыми генералами по поводу создания единой Русской армии. Хотя к тому времени Власов уже знал, что "беляки" в большей части своей были против такого единения с бывшими красными. Причем кое-кто из белых, следуя примеру генерала Деникина, отказавшегося возглавить прогерманское войско своих соотечественников, вообще был против сотрудничества с гитлеровцами.
23
Как только Родль вышел, Скорцени сразу же решил, что курортным романом прелестной Хейди, уже видящей себя в роли жены нового правителя освобожденной России, он займется чуть позже. Самое время еще ближе познакомиться с с другим русским генералом - неким Шкуро.
Дело в том, что этот белый казачий атаман решил мириться с бывшим "краснопером". На первый взгляд, ничего странного: их вполне могла помирить ненависть к коммунистам, ибо ничто так не сближает, как общая ненависть. Для Скорцени не было тайной, что на этой почве уже произошли слияния "платформ" тех русских эмигрантов, кто в Гражданскую яростно отстаивал возрождение монархии, и тех, кто с не меньшей яростью выступал против, полагаясь на Временное правительство. Кто признавал только "единую и неделимую Россию", в составе которой права инородцев были бы сведены к одному-единственному праву - жить в ее пределах; и кто выступал за их широкую автономизацию.
И потом, неясно было, является ли генерал-лейтенант Шкуро гонцом от вождя русского белоэмигрантского движения генерала Краснова, или же решил представлять свою собственную "вольницу", объединяющую автономистов Дона и Кубани?
Только теперь оберштурмбаннфюрер понял, что слишком легкомысленно отнесся к сообщению об этой встрече двух генералов. Об амурных делах Хейди Биленберг ему в любом случае еще такого насообщают! А кто поведает, о чем совещались-плакались друг другу во френч эти несостоявшиеся правители России, ее недоученные степные бонапарты?!
О самом генерале Шкуро штурмбаннфюрер уже знал немало. Но из донесений, имеющихся в "досье Власова", ничего нового о генерал-лейтенанте белой армии Шкуро выудить не удалось. Если только не принимать во внимание факты, подтверждающие, что этот вечно мятежный генерал очень близок теперь к бывшему атаману белоказаков Петру Краснову. Но кому в русских кругах это не ведомо?
А вот то, что, после июльского покушения "валькирийцев" на Гитлера он стал активно обхаживать генерала фон Паннвица, командира казачьей дивизии, воюющей ныне в Югославии, - действительно заслуживает внимания. И еще в коротенькой справке к донесению указывалось, что после подавления путча "Валькирия" казачья дивизия под командованием фон Паннвица перешла в личное подчинение рейхсфюрера Гиммлера и переименована в "корпус СС".
Прочтя об этом, Скорцени, все еще мало сведущий в тонкостях бытия казачьих частей, снова насторожился: "казачий корпус СС"?! Какая прелесть! В этом есть что-то похожее на его, Скорцени, давнишнюю, подброшенную Шелленбергу идею - предложить Гиммлеру сформировать дивизию СС из пленных красных комиссаров. Тех самых, которых, согласно "Приказу о комиссарах", следовало расстреливать на месте.
Напрасно Шелленберг воспринял его предложение всего лишь как шутку. Одну из туземных частей СС действительно можно было сформировать из бывших комиссаров. Подумать только, какой пропагандистский резонанс это имело бы во всем мире!