- Ну, что-то похожее на полуостров, только посреди озера. Причем местность, что надо. Германскую пограничную стражу я там разгоню и, окопавшись, поведу переговоры и с англо-американцами, и со швейцарцами. Если с союзниками что-то не сладится, прорвусь на швейцарскую территорию, укреплюсь в каком-нибудь городке и, во избежание кровопролития, потребую, чтобы международные организации постепенно переправляли моих людей в Испанию, Австралию, в Португалию или в Канаду, собственно, в любую страну, которая согласится нас принять.
Власов протер платочком очки и с минуту всматривался в избранный Хитрым махновцем пятачок в излучине Баденского озера. И с тактической, сугубо военной точки зрения, и с точки зрения стратегических действий в условиях капитуляции рейха, местность представлялась идеальной - это Власов признал сразу же и безоговорочно. Сейчас он размышлял о другом.
Оказалось, что по своим организаторским способностям, а главное, по упрямству и напористости, командир 2-й дивизии Григорий Зверев и в подметки не годится Буняченко, который буквально за горло брал немцев, выбивая из них решительно все: орудия, обмундирование, боеприпасы, продовольствие. Зверев же, при первом отказе любого из армейских чиновников рейха, опускал руки и… спешил пожаловаться на этого чиновника ему, Власову. То есть перекладывал свои проблемы на плечи командарма.
Но дело даже не в этом. Если завтра дивизия Буняченко направится в сторону Швейцарии, то уже послезавтра эсэсовцы разоружат, а возможно, большой частью истребят всех, из кого КОНР рассчитывает сформировать вторую и третью дивизии. Да и колонну, двигающуюся к швейцарской границе, частью истребит немецкая авиация, частью - авиация союзников.
Но самое страшное наступит, когда Хитрый махновец приведет тысячу-другую своих бойцов на границу со Швейцарией и попытается прорваться на территорию этой страны. Понятно, что ни одна страна мира КОНРу и его руководству нападения на Швейцарию не простит, а вся его воинская сила, все члены КОНРа будут объявлены вне закона. Изложив эти аргументы генералу Буняченко, командарм жестко потребовал раз и навсегда забыть о своей "швейцарской авантюре" и, пригрозив трибуналом КОНРа, приказал готовить дивизию к переброске на фронт. А вот на какой именно участок, это он еще попытается решить со штабом генерала Кёстринга. При этом Власов добавил, что хотел бы собрать все свое воинство в Чехии, в районе Карлсбада, неподалеку от которого, в немецком Эгере, уже базируются эскадрильи Мальцева.
- Не идти, так не идти! - благодушно развел руками Буняченко. - Слово командарма - как слово Божье.
Но, как только Власов удалился, тут же пригласил к себе Родана и командира отобранных им "горлорезов", лейтенанта Грабаша.
- Отрабатываем три варианта, - заговорщицки осмотревшись, проговорил он, предварительно уведомив о стремлении Власова перебазироваться в Чехию. - Первый: уходим в сторону Швейцарии, но уже только в составе нашего отряда, без дивизии. Второй: уходим горами, через Чехию и Словакию, в Украину. А там действуем по обстоятельствам. И, наконец, третий. Нужно заполучить экипаж одного из самолетов транспортной эскадрильи КОНРа, после чего решаем, куда уходить, и тут же захватываем этот небесный кабриолет.
- Даже трудно выбрать, какой из них авантюрнее, - заметил Родан.
- А главное, что все одинаково безнадежные, - спокойно уточнил командир "горлорезов".
- Поэтому сейчас мы обсудим каждый из вариантов, - продолжил свою речь батька генерал. - Но для начала тебе, лейтенант Грабаш, задание: отобрать из своего отряда троих бойцов, самых-самых, с которыми можно будет уходить, используя остальных людей лишь в качестве штурмовой группы. Возможно, какое-то время придется попросту пересидеть: прямо в горах, по-партизански переходя с места на место, или же на каком-нибудь хуторе. Можно также залечь в большом городе, где с тремя десятками людей не спрячешься.
Офицеры понимающе переглянулись. Они тоже чувствовали, что "кольцо облавы" сжимается, поэтому нужно запасаться продовольствием, патронами, и уходить. А вот куда и каким образом - это еще действительно надо было решать.
- Правду говорят, что однажды вас уже ставили под стенку, батька генерал? - поинтересовался лейтенант, после того как их тайное совещание было завершено.
- Поэтому во второй раз становиться под нее не хочется.
- И происходило это уже во время войны?
- В сентябре сорок второго, - не стал томить их души комдив. - Я тогда тоже дивизией командовал, только красной, 389-й, стрелковой, и держал оборону по Тереку. Ситуация там сложилась такая, что нужно было разрушить железнодорожное полотно между станциями Моздок и Червленая, куда немцы перебрасывали по железке все новые подкрепления. Я этот вопрос со штабом 9-й армии согласовал, и приказал бойцам разобрать рельсы. Но тут ситуация на фронте резко изменилась, после чего кто-то написал донос, и получилось так, что штабисты остались в стороне, а меня приговорили к расстрелу за "предательское вредительство". Вот так вот… Правда, за час до расстрела сообщили, что казнь заменена десятью годами тюрьмы. И все было бы ничего, но в армии под меня вновь начали "смершевцы" рыть, пришлось подобрать двух таких же отчаюг, как вы, и уже в декабре сорок второго уходить за линию фронта, к немцам. Эти, как видите, расстреливать не стали. Наоборот, сделали инспектором русских подразделений, сражающихся на "Атлантическом вале", а еще получил от них три медали, Железный крест второй степени, наконец, генеральский чин, и вот, дивизию под свое командование…
- Вот это судьба! - изумился Грабаш.
- Мне и самому казалось, что в Германии надо мной ангелы запели, но, как видите, опять нужно уходить. Правильно как-то сказал кто-то из рейховцев, по-моему, Геббельс: "Радуйтесь войне, ибо мир будет страшен!" Словно бы о нас с вами говорено.
31
В течение всего последующего дня никаких известий от Власова не поступало, но комдива это уже не тревожило. Его полки неспешно готовились к маршу, а сам Буняченко радовался, что еще пару дней выторговал для спокойной мирной жизни, поскольку кредо у него теперь было: "Что ни день, то ближе к миру!" Когда же комдив наконец появился, в папке у него тоже был приказ о выступлении дивизии на фронт, но теперь уже командование радо было видеть ее в районе Котбуса, что юго-восточнее Берлина. Причем до Нюрнберга, а это более двухсот километров, дивизии нужно было добираться маршем, и только там ей обещали предоставить эшелоны.
Проследив этот путь по карте, Буняченко хитро ухмыльнулся.
- Рассчитываешь, что пока твое воинство дойдет до фронта, немцы капитулируют? - попытался уловить ход его мысли Власов.
- В любом случае волынить буду до последней возможности, - упрямо заявил комдив. - Чтобы таких парней, и в последние дни войны в землю уложить! Одно только огорчает: до Швейцарии оттуда далековато будет. Плакала моя швейцарская авантюра - вот что покоя не дает.
- Зато ближе к Чехии и Словакии, а там и до России рукой подать. Хотя понимаю: солдаты устали от войны.
- От войны солдаты уставать не должны, они должны жить войной. Весь вопрос в том, где и за что воевать.
Власов чувствовал, что Буняченко не прав, да к тому же неискренен, однако возражать не стал. В течение еще нескольких минут они изучали маршрут следования дивизии, а затем Буняченко неожиданно спросил:
- Это правда, что белоэмигрант этот наш КОНРовский, Жеребков, переговоры ведет со швейцарцами, чтобы те предоставили вам политическое убежище?
- Не только мне, но и всему руководству Комитета освобождения.
- Вот это правильная мысль. Но только гляжу, что пока что ничего у жеребца этого белогвардейского не получается.
- Кому мы теперь, к черту, нужны, кроме СМЕРШа? - швырнул свой карандаш на стол командарм. - Теперь они будут шарахаться от нас, как от прокаженных.
Марш дивизии от Мюнзингена до Нюрнберга превратился в некое "шествие триумфаторов". Благодаря тому, что Хитрый махновец выслал впереди колонны целый отряд квартирьеров, да к тому же прикрылся авангардом и боковым охранением, словно уже шел по занятой врагом территории, местные обитатели на удивление быстро узнавали о появлении дивизии русских добровольцев. Стоит ли удивляться, что со всех сторон к ней стекались остарбайтеры, сбежавшие из лагерей пленные, и даже добровольцы, которые служили в частях вермахта.
Большинству из этих людей и в голову не приходило, что, на какой-то месяц-другой связывая свою судьбу с власовцами, они обрекают себя на клеймо предателей, перечеркивают всю свою жизнь, ставят под удар родственников. Сама весть: "Идут русские!" звучала для этих людей, как призыв к бунту, к побегу, к спасению; представала последним шансом хоть каким-то образом избавиться от ненавистного рабства. И комдиву Буняченко не оставалось ничего иного, как создать из этих беглых пятитысячный резервный отряд, за бойцов которого он теперь тоже нес ответственность, и с которыми приходилось делиться питанием, одеждой, медикаментами.
Сопровождавшего дивизию майора вермахта Швеннингера это приводило в ярость. После появления в дивизии каждой новой группы перебежчиков он возмущался, пытался убеждать комдива, что всякий русский, который без разрешения командования или властей оставил свою воинскую часть, а также завод или крестьянское поместье, на котором его обязали работать, является преступником. Поэтому, дескать, генерал не имеет права зачислять его в свою часть. Но Буняченко не был бы "хитрым махновцем", если бы воспринимал все его угрозы всерьез. Переходя на свой украинский, комдив всякий раз говорил майору: "Да ты посмотри, какие парни к нам пришли, Швингер! - настоящую фамилию майора он то ли так и не сумел запомнить, то ли принципиально не хотел этого делать. - Как же таких не взять?! Да через несколько дней, из никудышных остарбайтеров, я превращу их в настоящих русских солдат!"
И только один раз комдив не сдержался, вспылил, а затем, оставшись с майором наедине, вежливо так пообещал: "Еще раз сунешься отчитывать меня за перебежчиков - пристрелю. Всю дивизию выстрою, выпью с тобой на прощанье чарку, как со старым другом, в лоб предсмертно поцелую - и пристрелю!" Больше поучать его Швеннингер не решался, а когда и пытался командовать, Буняченко внимательно так смотрел на него, сокрушенно качал головой и, разводя руками, как человек, которому не хотелось принимать такое решение, но он вынужден это делать, говорил: "Ну вот, люблю я тебя, Швингер, как родственника дальнего, - люблю! А все равно чувствую, что придется пить с тобой прощальную чарку!"
Только 6 апреля, уже в составе соединения войск генерала Буссе, дивизия Буняченко оказалась у линии фронта в районе станции Либерозы. Комдив опять заартачился, заявляя, что не вступит в бой, не получив приказа главкома войск КОНРа генерала Власова. Однако немцы эту уловку уже предвидели, и на следующий день Власов, в сопровождении штабистов Буссе и двух офицеров СД, уже находился в штабе Хитрого махновца. Вместе с Буняченко он осмотрел в бинокли предмостные укрепления красных. Собственно, в свое время эти укрепления создавали еще немцы, однако красным удалось взять их штурмом, а все попытки вернуть их себе ни к чему не приводили. Наоборот, красные постепенно расширили плацдарм, пополнили гарнизон укрепрайона людьми и вооружением.
- Немцы трижды пытались взять эти чертовы укрепления, но так и не смогли, - мрачно сказал Буняченко.
- И не смогут, потому что… немцы. Но завтра на них пойдут твои солдаты, русские.
- Они тоже не смогут.
- Чтобы убедить в этом немцев, нужно провести хотя бы две атаки.
- Пожертвовав как минимум тремя сотнями людей.
- Не людей, а солдат, генерал Буняченко, солдат. Которые для того и существуют, чтобы ими жертвовать во имя победы; в этом весь смысл войны, когда и где бы она ни велась.
- Так, может, ограничимся одной атакой? Ведь как только мои бойцы окажутся в тридцати метрах от моста, они тут же попадут не только под фронтальный, но и под сильный фланговый пулеметный огонь.
- Попадут, естественно, - признал его правоту командарм, не отрываясь от бинокля. - Однако без второй, а может быть, и третьей атаки не обойтись. Немцы все еще пребывают под впечатлением от прекрасных действий отряда полковника Сахарова в районе города Шведта, от напористости и храбрости его солдат.
- Да уж, он, дурак, постарался… - процедил Буняченко.
- Почему "дурак"? Он действовал, как подобает русскому офицеру, который сражается за свободу России. Если бы отряд Сахарова не продемонстрировал такое мужество и не вызвал такую реакцию немецкого командования, нам вряд ли разрешили бы создавать нашу РОА.
Генералы еще раз прошлись окулярами биноклей по позициям красноармейцев, помолчали, покурили…
- Так все же, какими силами вы намерены штурмовать эти укрепления, господин комдив? - до жесткости официально обратился к Буняченко командарм.
- Значит, считаете, что на сей раз без атак не обойтись? - все еще на что-то рассчитывал Хитрый махновец.
- Мы это уже выяснили, Сергей Кузьмич, - оглянулся Власов на присутствовавших при этом разговоре немцев. - Поэтому хватит прений. Доложите, как намерены формировать штурмовой отряд.
- Предполагаю составить его из двух батальонов, по одному из второго и третьего пехотных полков. А действовать они будут при поддержке артиллерийского полка и противотанкового дивизиона, значительная часть которого состоит из фаустпатронников.
- Вот это уже разговор, - кивнул командарм.
- А разве остальные силы дивизии задействовать в этих штурмах вы не собираетесь? - насторожился полковник, прибывший сюда из штаба генерала Буссе.
- Мы возьмем предмостное укрепление этими силами, - заверил его Буняченко. - Другие не понадобятся. Первая атака - завтра на рассвете, после основательного артналета.
- Значит, штурмуете силами двух батальонов? - тут же вмешался в их разговор командарм, чтобы оградить Буняченко от нападок. - Одобряю, одобряю.
- Как вы понимаете, - притишил голос комдив, - основу этих батальонов составляют люди из бывшей "бригады Каминского".
- Именно это я и предположил, - согласно кивнул Власов. - Предвижу, что шансов на успех у вас, генерал, нет, но атаковать надо: таков приказ.
Власов помнил, с каким нежеланием и даже отвращением Буняченко подчинился распоряжению рейхсфюрера СС Гиммлера относительно того, чтобы передать в его формирующуюся дивизию остатки этой бригады, бойцы которой в августе сорок четвертого кроваво отличились во время подавления Варшавского восстания. Их зверству поражались не только поляки, но и немцы. Комбрига Каминского эсэсовцы расстреляли, часть его бригады отправили в лагеря, но при этом они помнили, что именно каминцы взяли на себя самую грязную работу по подавлению польского восстания в одном из варшавских районов.
Вот почему, как только встал вопрос о судьбе остальной части бригады, которая все еще оставалась вооруженной и представляла опасность для всех - и для армии, и для гражданского населения, Гиммлера вдруг осенило. Зачем зря губить это человеческий материал, если можно передать его РОА? Пусть там русские сами разбираются с этими оголтелыми убийцами, все еще расквартированными в Польше. Это исходя из его директивы "каминцев" погрузили в вагоны и отправили в Мюнзинген.
Когда эта масса вооруженного люда высыпала на перрон, вместе с награбленным барахлом и пьяными женщинами, комдив умиленно ухмыльнулся. Он помнил, что в РОА его прозвали "Хитрым махновцем", так вот, с этой ордой он, армейский генерал, и в самом деле почувствует себя "батьком Махно".
- Что, - ехидно поинтересовался он у подполковника и двух капитанов СС, сопровождавших эту ораву, - решили сплавить Буняченку все то дерьмо, с которым сами справиться уже не в силах?!
- С куда большим удовольствием подал бы этот эшелон прямо к крематорию, - процедил оберштурмбаннфюрер СС. - Просто не мог нарушить приказ рейхсфюрера.
И первое, что сделал Буняченко, это приказал своим бойцам, окружившим эшелон, удалить из полувоенизированной банды женщин, изъять все спиртное и поснимать лишние часы - некоторые офицеры носили на руках по пять-шесть штук, - как очевидные последствия грабежа. Теперь ему представилась возможность испытать это воинство "на вшивость", а заодно избавиться от какого-то количества дивизионных разгильдяев.
Уже прощаясь с Буняченко перед отъездом в Чехию, командарм сумел отвести его в сторону и сказал:
- Действовать, конечно, следует по ситуации, генерал. Но, если это будет возможным, после второго натиска постарайтесь увести дивизию из линии фронта в сторону Дрездена, а оттуда следуйте в район Карлсбада.
- Но в таком случае мне придется ссылаться на ваш приказ.
- Наоборот, на отсутствие моего приказа относительно дальнейшего пребывания дивизии на этом участке фронта, - уточнил Власов. - Притом, что остается в силе ранее изданный приказ Президиума КОНРа о сосредоточении всех частей и отдельных подразделений Комитета Освобождения в Чехии. Где именно будет располагаться моя Ставка, вам сообщат по радиосвязи.
32
Пятнадцатого апреля Власов провел совещание с командованием Военно-Воздушных сил КОНРа, на котором присутствовали командующий ВВС генерал Мальцев, командир 1-го авиационного полка, и он же начальник гарнизона полка в городе Эгер, расположенном неподалеку от старой чешской границы, полковник Байдак; служащие штаба и командиры различных подразделений. Тогда была поставлена задача: в течение трех суток перебазировать эскадрильи и другие части ВВС в Чехию, в район Карлсбада, чтобы, таким образом, собрать в кулак все вооруженные силы КОНРа.
Мальцев и Байдак, конечно, попытались выполнить этот приказ. Во время переброски авиаполка со всеми его техническими подразделениями к нему даже успели присоединиться отборный парашютно-десантный батальон и зенитный полк, который так и не успел получить ни одной зенитки.
Однако добраться со своими авиаторами до района Мариенбада "власовскому Герингу" уже было не суждено. Когда 24 апреля основные силы этих частей во главе с полковником Байдаком оказались в районе городка Нейерн, стало понятно, что дальнейшая переброска авиаторов в глубь Богемии бессмысленна. Это означало - оказаться в зоне действий Красной Армии.
На экстренном совещании, проведенном в Нейерне с участием Мальцева и Ашенбреннера, было принято единственно приемлемое решение: вести переговоры с американским командованием о сдаче в плен. Тем более что к тому времени штаб КОНРа уже вынужден был перебазироваться в городок Фюссен, приютившийся в предгорье Лехтальских Альп на южном побережье горного озера Форгензе. Как только это штабное переселение состоялось, Власов провел совещание генералитета КОНРа, на котором присутствовали Малышкин, Жиленков, Трухин и Закутный.