* * *
Яков и Марко уже почти добрались до самого верха лестницы, и теперь им стало видно огромное, набитое людьми помещение. Оно было разделено стальным барьером на коридоры, которые должны были направлять иммигрантов через запутанную систему пунктов обследования.
На самом верху лестницы стояли два врача и внимательно рассматривали проходивших мимо них иммигрантов, стараясь выявить либо очевидное заболевание, либо покалеченных людей, которым на пальто мелом поставят отметку для дальнейшего более детального осмотра.
Эта система, хотя, возможно, и несколько жестокая, стала необходимой из-за огромного количества людей, проходивших иммиграционный контроль. В среднем, медицинский осмотр продолжался не более двух минут. Несовершенство его заключалось в том, что многое тут зависело от субъективного подхода: если инспектор замечал сгорбленную спину или отсутствующее выражение лица, он мог тут же завернуть иммигранта, сославшись на обнаруженный у него туберкулез или слабоумие.
Но все-таки инспекторы были гуманны: ведь восемьдесят процентов иммигрантов проходили иммиграционный контроль. А большинство из оставшихся двадцати процентов вернулись в Европу с убеждением, что им было отказано только потому, что инспектор в тот день был простужен, или находился в состоянии похмелья, или просто у него было плохое настроение. В этом и заключалось несовершенство системы, выливавшееся в море слез на Эллис Айленде.
Когда Марко добрался до самого верха лестницы, он пролез в отдельный отсек.
- Вы говорите по-английски? - спросил первый врач.
- Да.
- Откройте рот.
Марко повиновался. Врач осмотрел его зубы.
- Сколько будет дважды два?
- Четыре.
- Проходите.
Решив, что это было просто, Марко подошел ко второй команде инспекторов.
- Говорите по-английски?
- Немного, - ответил Яков.
- Я заметил, Вы слегка прихрамываете. У вас что-то не в порядке с ногой?
- Нет.
Его прошиб пот: рана от казачьей пули уже давно затянулась, но временами она немного побаливала, и он невольно старался беречь ногу. Изо всех дней именно сегодня она болела больше всего.
Врач сделал какую-то пометку на его пальто.
- Что это значит? - спросил Яков.
- Что Вашу ногу следует осмотреть. Сколько будет три и три?
- Шесть. Но с моей ногой все в порядке!
- Ее должны осмотреть. Проходите.
- Но ничего…
- Проходите.
Яков подчинился. Вот он и попал в калеки. Неужели его могут завернуть обратно? Он не болел ни одного дня в своей жизни, если не считать морской болезни на пароходе.
"О, Господи, не могут же они отправить меня обратно в Россию! Не могут?!
Через двадцать минут после осмотра глаз с помощью дорожного крючка, который, действительно, причинял боль, Якова послали в одну из комнат Инспекции, расположенных по обеим сторонам Главного зала. По дороге он миновал высокий проволочный забор, за которым содержались те иммигранты, которых пока по разным причинам задержали или окончательно определили к депортации. Многие женщины плакали, и все они выглядели такими несчастными, что Яков окончательно упал духом.
"О, Господи, - подумал он, - только не отправляй меня обратно! Пожалуйста".
Он вошел в небольшую, безукоризненно чистую комнату, заполненную медицинским оборудованием. Симпатичный молодой светловолосый доктор посмотрел на пометку мелом на его пальто.
- Со мной все в порядке, - выпалил Яков. - Вы же видите. Я здоров!
- Успокойтесь…
- Как я могу успокоиться? Я не могу вернуться в Россию. Они убьют меня!
Доктор с удивлением посмотрел на него, и Яков сообразил, что ему лучше помолчать.
- Почему?
- Они убивают всех евреев, - ответил он сразу. - Русские ненавидят евреев.
- Да, я слышал об этом. Спустите, пожалуйста, штаны, - сказал врач.
- Что?
- Ваши штаны. Спустите их.
Нервничая, Яков повиновался. Врач наклонился, чтобы осмотреть пулевую рану.
- Что это? - Спросил он.
- В меня попали из ружья. Несчастный случай на охоте, - ответил Яков.
Врач испытующе посмотрел на него.
- На охоте? Рану лечил врач?
- Нет. То есть. Да! С ней все в порядке. Честно! Никаких проблем! Я здоров и буду хорошим американцем. Вы же видите, - проговорил он.
Врач выпрямился.
- Ну, хорошо. Натяните штаны. А что было на самом деле? - спросил он.
Яков быстро надел штаны.
- Я говорю правду. Несчастный случай на охоте в России. Я здоров. Смотрите! Потрогайте мускулы. Силен! Здоров! Видите? - быстро произнес он.
Яков был настолько во власти дурных предчувствий, что доктор Карл Траверс чуть не рассмеялся.
- Да, да. Я считаю вас здоровым, - сказал он. - И добро пожаловать в Америку. Но хочу направить Вас на дезинфекцию, чтобы избавить от вшей.
Он сделал какую-то пометку мелом на его пальто.
- Идите обратно в приемную.
Яков смотрел на него.
- Вы хотите сказать, что я прошел?
- Совершенно верно. Но у меня странное чувство, что охотились именно на вас. Тем не менее, вы прошли, - сказал Траверс.
Яков выскочил из комнаты, не веря своим ушам.
Джорджи застонала, когда врач поднес одежный крючок к ее правому глазу.
- Расслабьтесь, - мягко проговорил он. - Я не сделаю вам больно.
- Расслабиться? Когда вы, может, собираетесь выдрать мне глаза?
- Я не сделаю вам больно.
Она вся была напряжена. Одежным крючком он поднял веко до отказа вверх. Это причинило ей боль и напугало ее. Затем все повторилось с левым глазом.
Когда он закончил, он сделал пометку мелом на ее рукаве и указал на комнату, из которой выскочил Яков.
- Вам следует показаться доктору Траверсу.
- А в чем дело? - спросила Джорджи.
- Боюсь, у вас трахома.
Джорджи взглянула на стоявшую за ней Бриджит, и опять обратилась к врачу:
- А что такое трахома?
- Вам все объяснит доктор Траверс. Проходите, пожалуйста, - сказал он.
- Бриди, ты пойдешь со мной?
- Ну, конечно, дорогая. А пока не волнуйся.
- Проходите, пожалуйста.
Пятью минутами позже доктор Траверс закончил обследование ее глаз.
- Боюсь, у меня плохие новости для вас, мисс…
- О'Доннелл. Джорджина О'Доннелл. Доктор, что такое трахома? Я никогда о ней даже не слышала.
- Это болезнь глаз, одна из форм конъюнктивита. Если ее не лечить, она может привести к слепоте.
Джорджи прижала обе руки ко рту.
- Слепоте? - прошептала она.
- К сожалению, это одна из тех болезней, при которых иммигрант автоматически получает отказ. Боюсь, вы не сможете попасть в Америку.
- О, Боже, милостивый!
Она залилась слезами. Бриджит, поспешив к ней, сжала ее в объятиях.
- Джорджи, дорогая, не волнуйся. Это какая-то ошибка. Этот так называемый доктор просто не отдает себе отчета в том, что он делает. Вы просто злодей! - выпалила она Траверсу прямо в лицо. - Неужели у Вас нет сердца? Вы напугали мою сестру до потери сознания.
- Мне очень жаль, но…
- Вы все это состряпали. Трахома! Кто когда-нибудь слышал о таких глупостях? Джорджи, милая, не волнуйся. Мы все равно тебя проведем.
- Боюсь, это вам не удастся, мисс, - твердо произнес врач. - Иммиграционные службы не допускают страдающих трахомой в Соединенные Штаты.
- Но она вовсе не больна. С ее глазами ничего не случилось.
- Случилось.
- Это Вы так считаете! А как насчет всех тех дам и джентльменов в первом классе? Они уже в Америке, и вы не станете уверять меня, что ни один из них не болен этой самой… Как Вы ее назвали? Трахомой. Ручаюсь, что у половины из них сифилис!
Она дошла почти до исступления.
- Их проверяли в карантине…
- Да, конечно. И вы будете уверять меня, что им тоже лезли одежным крючком в глаза? Я не вчера родилась.
- Послушайте, я представляю, что вы чувствуете, но кричать на меня бесполезно. Вам надо посмотреть правде в глаза и осознать, что вашей сестре придется уехать обратно в Ирландию. А до того времени, когда будет оформлен ее билет на пароход, мы вынуждены будем задержать ее здесь, на Эллис Айленд. Сожалею, но таковы правила.
- Обратно в Ирландию, - рыдала Джорджи, - о Боже мой!
- Да вы последний негодяй, - тихо сказала Бриджит доктору и поцеловала Джорджи в щеку. - Все будет в порядке, дорогая. Дядя Кейзи все уладит.
Подойдя к двери, чтобы подать знак одному из охранников иммиграционной службы забрать Джорджи в отстойник, он с изумлением ощутил чувство вины от пронизавшей его мозг мысли.
Карл был сыном аптекаря одного из отдаленных районов Нью-Йорка, и воспитали его в провинциальной строгости поздней викторианской эпохи. Постоянная работа и непременное продвижение вперед были вбиты в его голову тщеславными родителями. Они платили за его обучение в медицинской школе, а Карл отплатил им невероятно напряженным трудом. Он был хорошим врачом и двигался вверх по служебной лестнице. Три года на Эллис Айленд, и о нем уже говорят как о следующем руководителе медицинских экспертов. Пользовавшийся популярностью, имевший почти праведный образ жизни, обладавший приятной внешностью, Карл был похож на героя бульварного романа Меррвела.
Но сам Карл считал, что у него есть серьезный, даже трагический изъян - это явная, в добрых старых традициях, вполне американская страсть. Он постоянно думал о женщинах. Нью-Йорк просто трещал по швам от наплыва соблазнов и наводнения "пожирательниц мужчин", как звали проституток. Карл избегал проституток из боязни подцепить венерическую болезнь - из собственной медицинской практики ему было хорошо известно, что творит сифилис - а найти чистую женщину, которая смогла бы удовлетворить его страсть, было нелегко даже в Нью-Йорке, а потому личная жизнь Карла сопровождалась постоянным сексуальным голодом.
И одновременно с сочувствием по отношению к Джорджи О'Доннелл, сверхсоблазнительная мысль пришла к нему в голову: почему бы не вступить в связь с одной из красавиц-сестер - он забудет подать рапорт о трахоме в обмен на…
Он подал знак охраннику, чтобы тот зашел к нему в кабинет, но при этом подумал, что если кто и заслуживает депортации с Эллис Айленд, то это он сам.
Но, Господи, как бы он хотел лечь в постель с этой Джорджи! Или с ее роскошной темпераментной сестрой.
"Дайте мне ваших уставших, ваших бедных…" - подумал он.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В дальнем конце Главного зала за несколькими столиками сидели те, кого одни называли инспекторами, а другие - комиссарами. Но независимо от того, как их величали, Марко знал, что за ними последнее слово. Среди запутанных историй и слухов, ходивших на "Кронпринце Фридрихе", был один достоверный: если скажешь, что у тебя есть работа в Нью-Йорке, тебя определят как "сезонного рабочего" и отправят в Европу после того, как работа будет окончена; если же скажешь, что у тебя нет работы, могут завернуть сразу на том основании, что ты можешь стать обузой для общества.
И, конечно, самое главное - это иметь поручителя, которого у Марко не было.
"А я навру, - подумал он, нервничая, когда оказался перед столом лицом к лицу с инспектором. - Я прошел весь этот путь. Они не могут вернуть меня обратно. Я навру".
- Ваше имя?
- Марко Санторелли.
- Вы понимаете по-английски?
- Да, очень хорошо. Очень хорошо, - уверенно проговорил Марко.
- У вас есть поручитель?
- Да, и работа.
- Кто ваш поручитель?
Марко слегка расправил плечи, будто желая добавить важности своему заявлению.
- Это известная английская актриса, мисс Мод Чартериз. В Италии я был у нее садовником. И она обещала мне работу садовника здесь, в Америке.
Инспектор, узколицый мужчина в черном костюме, удивленно смотрел на него.
- Вы работали у мисс Чартериз? - спросил он.
- Да, я был ее садовником. Восхитительная леди. Знаменитая актриса, - проговорил Марко.
- Да, конечно. Мне приходилось видеть ее три года тому назад, когда она играла "Леди Макбет" здесь, в Нью-Йорке. Она удивительная актриса. Потрясающая!
- Восхитительная леди, - повторил Марко с некоторым самодовольством, будто желая подчеркнуть, что он действительно знал эту знаменитость, что давало ему некоторое преимущество перед инспектором.
- Я читал, - продолжал инспектор, который, определенно, был страстным поклонником театра и находил Марко куда более интересным собеседником, чем тысячи других надоевших ему безликих эмигрантов, - что она подготовила в Лондоне спектакль "Леди Фредерикс" и привезет его сюда, но я и не представлял, что она собирается обосноваться в Америке.
- Обосноваться? - спросил Марко, смущенный.
- Ну вы же сказали, что она наняла вас садовником. Я полагаю, раз у нее будет садовник, она хочет иметь здесь сад?
- Она покупает большую ферму, - быстро проговорил Марко, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног.
- А где?
Он неловко хмыкнул. Его знание географии Америки равнялись нулю.
- На пятой авеню, - брякнул он.
Это было единственное место, которое пришло ему в голову, но, взглянув на лицо инспектора, он понял, что его выбор был не очень удачен.
- Ферму на Пятой авеню? Это интересное место для поместья. А какие злаки она собирается там выращивать? Люцерну? - спросил инспектор.
- Герани, - ответил Марко, может, слишком поспешно. - Она - красивая дама и любит герани. Я выращивал для нее герани в Италии. Крупные красивые красные герани. Мы вырастим такие же в Америке.
Марко повезло - инспектор был в хорошем расположении духа. Кроме того, дикость и абсурдность рассказанной итальянцем истории немного развлекла его.
- Добро пожаловать в Америку, - сухо сказал он, ставя штамп в бумагах Марко. - И желаю успеха с вашей фермой на Пятой авеню. Можете пройти дезинфекцию от вшей.
Марко не отдавал себе в этом отчета, но его впустили в Америку по случайному стечению обстоятельств, точно так же, как по случайному же стечению обстоятельств многим менее удачливым иммигрантам отказывали в этом.
Хотя, возможно, в очистке иммигрантов от вшей и была необходимость, но сама по себе процедура была крайне унизительной. Заключенные, как в котел, в маленькую комнатку, Марко, Яков и еще десяток других мужчин разделись, передали свою потрепанную одежду в окошко работнику, который должен был уничтожить насекомых. Затем другой работник обрабатывал специальным составом их собственные тела и направлял мужчин в душ. Яков, который страдал от грязи и вони третьего класса, испытывал благодарность за предоставленную ему возможность помыться и поэтому не восставал против унизительности очистки от вшей и отвратительного запаха дезинфицирующего средства. Кроме того, его мысли витали где-то высоко. Перспектива получить работу на Тин Пан Элли - хотя бы и призрачная - вполне удовлетворила того же инспектора - любителя театра, который пропустил Марко. Оба молодых человека получили разрешение на въезд. Помытые, одетые и очищенные от вшей, они прошли огороженным металлической проволокой коридором на первый этаж взять билеты через залив на Манхэттен. Ими владела лишь одна мысль - Золотые ворота открылись, и они проскользнули в них.
У Води Беничека, двадцативосьмилетнего кузена Тома Беничека, который был поручителем маленького Тома при въезде в Америку, были плохие новости для своего кузена. Но, ожидая в большой комнате цокольного этажа Иммиграционного Центра с десятком других поручителей, Води решил, что не будет сразу все выкладывать. У маленького Тома, возможно, была трудная дорога, да к тому же это его первый день в Америке. Надо дать мальчику время освоиться…
Тут он увидел его, шедшего по коридору из Главного зала с сумкой на плече. Охранник предупредил поручителей, чтобы они не махали своим родственникам, пока иммигранты не опознают их. Такого рода небольшие игры разыгрывались, чтобы удостовериться, что иммигранты не выдумали своих поручителей. Поэтому Водя ждал, пока Том показывал свои бумаги охранникам, а затем указал на него.
Оба кузена пробились через толпу и обнялись, посмеиваясь. Том даже немного прослезился.
- С приездом, с приездом, - повторял Водя по-чешски.
- Я так рад, что я здесь! - ответил Том. - Так рад…
Они вышли вместе и направились в сторону Манхэттена.
Ирландец Кейзи О'Доннелл, иммигрировавший в Америку вместе со своей невестой Кетлин в 1894 году, приехал в Нью-Йорк, когда ему был двадцать один год. Большой, сильный, с приятной наружностью и обходительный, он попал в полицию, пополнявшуюся в основном ирландцами, и очень скоро завоевал уважение.
У него в запасе был ряд грубых шуток, и он мог перепить большинство своих друзей. Он сумел завязать целый ряд полезных знакомств и даже почти приятельских отношений среди полицейских.
Однако, у Кейзи не было намерения оставаться всю жизнь полицейским. Он, как и большинство других, просто потерял голову от новой игрушки богатых - автомобилей. Но у него хватило ума разглядеть коммерческие возможности сводного брата легкового автомобиля - грузовика.
Успешно вложив деньги в ряд предприятий, он получил достаточную сумму, чтобы приобрести два грузовика. В 1905 году он начал перевозки цыплят с ферм Лонг Айленда и их доставку в Манхэттен. Несмотря на плохие дороги и частые поломки, у него появилась возможность осуществлять перевозки быстрее, чем его конкуренты на гужевом транспорте, и за два года он так преуспел, что его парк увеличился до десяти грузовиков и многократно выросли доходы. Теперь Кейзи превратился в преуспевающего американского бизнесмена и занимающего прочное положение члена Ирландской политической общины, которая имела большой вес в Нью-Йорке.
Циник по природе, Кейзи не питал иллюзий относительно того, как делались дела в Нью-Йорке. Человек десять - большинство из них неизвестно широкой публике - контролировали город, и чтобы начать в Нью-Йорке какое-нибудь большое дело, следовало каким-то образом получить их согласие. Реформаторы, еще сорок лет назад пытавшиеся очистить город от подобных явлений, называли это коррупцией. Кейзи же считал, что эта форма управления была единственной, при которой город таких размеров, как Нью-Йорк, мог функционировать.
Во всяком случае, если это и называлось коррупцией, тогда, по мнению Кейзи, многое было за нее.
Именно сейчас, когда он стоял в зале Эллис Айленд, окруженный ничего (по его мнению) не стоящими людьми, и ждал появления своих двух племянниц, Кейзи О'Доннелл пребывал в мрачном расположении духа. Он был важным человеком, с прочным положением, а тут его двух родных племянниц пропускают через Элли Айленд, будто они были грязными итальяшками или словаками!..
Наконец, он заметил Бриджит. Он узнал ее по фотографии, которую она ему прислала. И даже при том, что она выглядела чем-то расстроенной, его поразило, насколько она красива.