Мне становилось все более интересно: а сколько же за все это обаяние платят? Когда я перешла к соответствующему разделу, у меня, что называется, глаза на лоб полезли. Неудивительно, что клиент Бобси мог позволить себе рассылать направо и налево по столикам шампанское. И что сама Бобси выглядела теперь так, будто над ней работал стилист Гвинет Пэлтроу.
Господи, подумала я, да ведь такими темпами запросто можно в ближайшее время вернуть долг папаше!
Я откинулась на спинку стула и представила себе, какое это будет огромное облегчение. Невероятно. Наконец прекратятся ехидные замечания, понятные лишь ему и мне, и разглагольствования о моей дурости, от которых делалось нестерпимо тошно. Самым смешным во всей ситуации казалось то, что заработать деньги на погашение долга я могла при помощи всего-то "никчемных способностей", которые в маме отец принимал как должное, а в моих сестрах считал лишь средством найти подходящих мужей. Получить благодаря этим умениям прибыль выдавался шанс мне, незамужней Мелиссе!..
Мои губы сами собой растянулись в улыбке. Да, решила я, смакуя разливающееся по сердцу приятное волнение. Пожалуй, стоит воспользоваться этой возможностью.
К тому же у меня имеется несчетное множество платьев для коктейля, которые висят себе в шкафу совершенно без дела. Я шила каждое по какому-то особому случаю, а надевала не по назначению и всего по разу.
К разряду красавиц я никогда себя не причисляла, однако, по мнению Габи, была "что надо", хоть не имела привычки болтать с незнакомцами в баре, но с секретарской работой справлялась вполне неплохо.
Я немного смутилась, подумав о необходимости сидеть целый вечер под оценивающим взглядом незнакомого мужчины, но напомнила себе, что это тоже будет работа. Так или иначе, в прошлом в подобных ситуациях я оказывалась не единожды. И потом, ужинать одной, даже в лучших ресторанах, гораздо тоскливее.
Еще раз, вообразив себе, с каким невиданным ликованием я вручу отцу чек, я мгновенно отбросила остатки сомнений. Порой приходится просто закрывать на что-то глаза и делать то, что нужно.
На последней странице договора миссис Маккиннон многословно объясняла, на благо чего служит деятельность ее агентства. Доводы казались убедительными, даже вдохновляли. Отдельные предложения напоминали о чем-то знакомом – создавалось впечатление, будто они взяты из некой школьной песенки.
Когда я дошла до строчки "За улыбку и добро денег не берут, но они лучше лекарств от тоски спасут", вспомнила: точно, пели мы такую песню в школе…
Я сидела вся в мечтах о неомраченном долгами будущем, о том, какими сладостями стану баловать себя на десерт в "Клариджез", когда распахнулась входная дверь и портфель Нельсона громко брякнулся на пол.
– Привет, милочка моя! Я дома! – послышалось из прихожей.
Разумеется, Нельсон просто в шутку называл меня "милочкой", как это обычно делают добропорядочные мужья. Хоть мы и носили халаты из набора "Для него и для нее", но парочкой влюбленных никогда не были.
– Привет, дорогой! – крикнула я.– Как прошел день?
– Прескверно. Ужин на плите?
Ой. Про еду-то я совсем забыла…
Мой взгляд упал на договор, лежащий на столе, и тут же мелькнула мысль: Нельсону о нем знать пока не обязательно.
Милочка, подумала вдруг я. А что? Прекрасное имя. Псевдоним куртизанки. Женственно и соблазнительно, напоминает о подруге Джеймса Бонда. К тому же я, спасибо Нельсону, привыкла откликаться на "милочку" и не горю желанием быть какой-нибудь Дженнифер или Антонией.
Я быстро накрыла договор газетой, потом принялась расспрашивать Нельсона о прошедшем рабочем дне и ломать голову над тем, смогу ли сварганить что-нибудь питательное из макарон, горчицы и концентрированного молока.
Глава 5
У меня не было возможности более обстоятельно проанализировать встречу с миссис Маккиннон, поскольку на следующий же день я поехала снимать мерку с Эмери.
О своем визите я сообщила по телефону заранее, однако, явившись в родной дом с цветами и конфетами, узнала, что папа с приятелями на рыбалке в Норвегии, а мама – в йоркширском оздоровительном клубе, где пропускать занятия ну просто никак нельзя.
– Как только закончишь, я тоже побегу туда,– сообщила Эмери, поедая трюфель, пока я обмеряла ее тоненькую талию.– Бедная мама сейчас как выжатый лимон: в этом месяце ей пришлось организовать три вечеринки с коктейлем и закусками, ужин для членов Совета и встречу с представителями "Женского института".
Я закусила губу. Если бы отец платил маме за многочисленные услуги как профессионалу, то давно вылетел бы в трубу. Меня снова охватило тревожное предчувствие: рано или поздно нынешнее положение выльется в поистине грандиозный скандал.
– А ты поедешь в клуб, чтобы…
Я не договорила, отмахнувшись от пришедшей на ум мысли.
– Я должна хорошенько отдохнуть перед тем, как более основательно приступать к подготовке свадьбы,– сказала сестра, жуя трюфель.
Ума не приложу, от чего именно Эмери собиралась отдохнуть. Она так беззаботна и рассеянна, что однажды не смогла объяснить толком дантисту, какие именно зубы у нее болят, и тот выдрал ей два здоровых. Если кто и нуждался в отдыхе, так это я и подобные мне простофили – те, кого Эмери нагло использовала в приготовлениях к злополучному бракосочетанию.
– Я думала, ты наймешь профессионального организатора,– сказала я.
Эмери вздохнула.
– И я так думала, но папа, как всегда, в своем репертуаре. Трехсот гостей, по его мнению, видите ли, слишком мало, а организатор – непозволительная для нас роскошь. Конечно, все нормальные люди перекладывают предсвадебные хлопоты на профессионалов. Но ничего,– добавила она более жестко.– Может, я еще уговорю его.
– Э-э… Мне ничего не просили передать? – полюбопытствовала я, лелея надежду.
Я никогда особенно не рассчитывала на практические советы или поддержку от родителей, но была бы очень рада, окажись хоть один из них сегодня дома.
Эмери глубоко задумалась.
– А, ну да. Папа сказал, что он ни на минуту не забывает ни о наличных, ни о Перри,– произнесла она, когда я приступила к обмеру ее спины.– Не совсем понимаю, что это значит. Отец еще заявил, что намерен ввести режим экономии, что для меня совсем уж загадка. При этом он рассмеялся своим жутким загробным смехом. Ну, ты знаешь… Как думаешь, какой мне выбрать цвет? Может, серовато-белый, как у устрицы?
– Пожалуйста, не размахивай руками,– попросила я, радуясь, что она не видит, как при очередном упоминании о долге отцу помрачнело мое лицо.
У Эмери имеются три положительных качества. Во-первых, невообразимая беспечность, благодаря которой, в отличие от остальных членов моего семейства, с ней невозможно вступить в спор; во-вторых, очень прямые волосы цвета мускатного ореха – точь-в-точь как у Девы Марии на старых картинах; в-третьих, доброта… во всяком случае, моя сестра настолько занята собой, что просто не умеет намеренно обидеть.
А вот невольно – еще как может.
– Ты будешь одна или с парнем? – спросила она.– Я должна знать, чтобы правильно составить список.
– К чему такая спешка? – раздраженно поинтересовалась я.– До свадьбы еще море времени.
– Это только кажется. В общем, я напишу, что вас будет двое. Если Орландо в тот момент снова тебя бросит, возьмешь вместо него Нельсона.
– Поступай, как знаешь,– воскликнула я, кипя от возмущения.– Хотя об Орландо можешь не беспокоиться. Мы… мы разошлись окончательно.
Эмери вздохнула – умудренная жизненным опытом невеста.
– Эх, Мел! Поскорее найди себе достойного мужчину.– Она с укоризненным видом тряхнула своими роскошными волосами.– Или дотянешь до того, что вокруг останутся одни разведенные.
Я не стала напоминать сестренке, что и у ее прекрасного принца, которому еще нет сорока, за плечами уже два развалившихся брака.
Впрочем, я с Уильямом еще не познакомилась и не имела права отпускать в его адрес колкости. Он работал в американской юридической фирме в Сити, активно занимался спортом и часто путешествовал, поэтому на Эмери у него оставалось не так много времени, что вполне устраивало обоих брачующихся.
Судя по фотографиям, это был вполне симпатичный парень, по крайней мере, на взгляд тех, кто без ума от яркого блеска глаз и выступающей вперед тяжелой челюсти. По-моему, Эмери была весьма довольна своей участью. А вот я такого счастья совсем не желала. Не понимаю, как можно жениться, если в отношениях нет ни капли романтики.
– Уж лучше остаться старой девой, чем добровольно обречь себя на жизнь с мужчиной типа нашего папочки,– сказала я, от злости обмеряя шею сестры чуть менее осторожно, чем следовало.
– Задушишь, Мелисса!
– Приведи мне в пример хоть одну женщину, которая в браке была бы счастлива. Взгляни на маму – бесплатная домработница! А Аллегра? Трофей, забытая игрушка!
Муж Аллегры, Ларс, наполовину англичанин, наполовину швед, торговал произведениями искусства и вот уже три года коллекционировал старинные наконечники стрел. Возможно, он зарабатывал на жизнь и другими способами, потому как жил на широкую ногу и был вечно занят. Аллегра проводила большую часть времени в галереях и на многочисленных выставках – представала перед взорами ценителей вместе с наконечниками, причем на нее смотрели более спокойно.
– Аллегра очень счастлива с Ларсом,– сказала Эмери.
– Исключительно потому, что он никогда не проводит в Англии более сорока дней подряд, дабы не платить налоги, а она живет то в особняке в Хэме, то в замке под Стокгольмом.
– Вполне может быть,– беспечно согласилась Эмери.– Ну и что?
Фразой "ну и что?" моя младшая сестра в большинстве случаев заканчивает беседу. В этом восклицании заключается одновременно согласие, возражение и желание сменить тему.
Дом моих родителей – последнее место, где можно отдохнуть душой, честное слово!
Миссис Маккиннон позвонила мне буквально через два дня после моего возвращения в Лондон.
Я как раз закончила глупейший разговор с Эмери: она спрашивала, достаточно ли яркое впечатление произведет на триста приглашенных сотня выпущенных в небо голубей. Пожалуй, свое мнение мне надо было оставить при себе.
– Алло? – произнесла я, готовясь услышать извинения Эмери.
(Когда я заявила, что освобождение изнуренных в неволе птиц – зрелище отнюдь не праздничное, сестра без слов положила трубку.)
– Здравствуй, Мелисса,– приветствовала меня миссис Маккиннон.– Сегодня вечером ты свободна?
Я чуть не напомнила ей – разумеется, шутки ради,– что приглашать на ужин истинную леди надлежит заблаговременно. Но решила не начинать наше сотрудничество с глупостей.
– У меня нет никаких планов,– честно ответила я.
Пойти я могла разве что на викторину, в которой участвуют Нельсон и его мозговитые приятели. Там, слушая, как они сыплют умными ответами, я в который раз почувствовала бы себя идиоткой.
– Замечательно,– сказала миссис Маккиннон.– Если поторопишься и явишься в шесть тридцать к "Савою", то проведешь вечер с обаятельным мужчиной, лордом Армстронгом-Сидли. Из верхнего кармана пиджака у него будет выглядывать красный платок. Он многим интересуется: дорогими машинами, стрельбой по тарелочкам. И будет рад поужинать в твоей компании.
– Это его настоящая фамилия? – спросила я.– Не его ли родственники производили легковые автомобили под одноименной маркой?
– Дорогая моя, ты что, невнимательно прочла договор? Там ведь ясно сказано: никаких настоящих имен,– холодно произнесла миссис Маккиннон.
Я покраснела. Мне еще многое предстояло усвоить.
– Понятно! – воскликнула я, стараясь не выдать голосом своего смущения.– Говорите, стрельба по тарелочкам? Что ж, прекрасно!
– В одиннадцать позвони мне. Расскажешь, как идут дела, и сообщишь… все ли в порядке,– многозначительно добавила миссис Маккиннон.
На сей счет, она могла не беспокоиться: я твердо решила, что мое сегодняшнее свидание закончится не позднее одиннадцати.
Пытаясь успокоить нервы, я целое утро корпела над ти-шоткой для Габи. Ей хотелось что-нибудь женственное, поэтому я обшивала круглый вырез несколькими рядами бусин, создавая эффект многорядного жемчужного ожерелья. Я шила для Габи вот уже третью вещь, и если бы изредка не видела на ней своих творений, то подумала бы, что она их перепродает. Однообразная работа успокаивала, хоть в голове и роились всякие вопросы.
Во-первых, я раздумывала, не окажется ли лорд Армстронг-Сидли одним из папиных знакомых и не встречались ли мы где-нибудь прежде. Конечно, ничего страшного не произошло бы: нам предстояло лишь поужинать вместе и поболтать о несущественных вещах, однако я боялась, что кто-нибудь со стороны сделает неверные выводы по поводу нас – как я, когда смотрела на Бобси и ее клиента. Впрочем, я ведь вначале решила, что это ее папа. Ужин с отцом – что может быть невиннее?
Я обдумывала свое положение снова и снова, и хотя какая-то часть меня категорически не принимала идею об "услугах" после ужина, вторая часть находила вероятность стать гейшей нового времени вполне разумной и приличной. Ну не могла же миссис Маккиннон подвергнуть меня реальной опасности! О девочках она всегда пеклась, как о родных дочерях.
И потом, я собиралась работать у нее временно… К тому же утешала мысль, что я принесу человеку пользу. Не каждый в наши дни находит время и силы на отношения настоящие, с эмоциональным напряжением. Мне и самой было отрадно думать, что сегодняшний вечер я проведу в приятной компании и за изысканным ужином.
Вполне довольная собой, я оторвала нитку. Именно в таком ключе и надо рассказать о новой работе Нельсону. Попозже. Когда-нибудь. Через недельку-другую, когда удостоверюсь, что стыдиться и в самом деле нечего.
В конце концов, по ресторанам-то буду ходить не я, а Милочка. Кстати, мне все больше нравилось новое имя: оно освобождало от любого рода личной ответственности и даже сулило возможность позабавиться. Следовало только приучить себя к мысли, что в Милочку я должна превращаться в минуту встречи с клиентом – и становиться Мелиссой тотчас после прощания.
Продолжая трудиться над фальшивым ожерельем Габи, я раздумывала о личных качествах Милочки, о ее прошлом, о том, где она училась, есть ли у нее братья и сестры… Потом совсем запуталась. Что можно было рассказывать о себе, а что следовало заменять на ложь?
И тут меня осенило. Мелисса или Милочка – какая разница? В любом случае я могла оставаться собой.
Едва покончив с последним рядом бусин, я отправилась на автобусе в магазинчик в Сохо, куда ездила как-то с бабушкой в ту пору, когда она решила стать рыжей вроде Риты Хейворт, но портить чудесные волосы хной не желала.
Парик! Самый простой и быстрый способ, оставшись собой, превратиться в другого человека! Кстати, я давно подумывала, не стать ли мне светловолосой, а Нельсон нередко повторял, мол, я блондинка в обличье брюнетки. Что он под этим подразумевал, понятия не имею.
Париков в магазине оказалось видимо-невидимо, и я примерила почти все (рыжие кудри, ангельские локоны, ужасающие жгуче-черные завитки), но выбрала один, карамельно-блондинистый,– в ту же секунду, когда надела его и увидела свое отражение. Из зеркала на меня смотрела я, хотя при этом вовсе и не я.
Признаться честно, я так себе понравилась, что на миг лишилась дара речи: меня как будто сделали звездой и решили снять в голливудском фильме. Лицо мое словно озарилось изнутри светом, губы чуть увеличились, в глазах заплясали игривые искорки. Блестящие пряди волос преобразили даже мою одежду: ти-шотка с V-образным вырезом и джинсы мгновенно превратились из обычных в трогательно кокетливые. Едва представив себя в чулках, которые я решила надеть в качестве неимоверно женственной Милочки, я покраснела до корней своих натуральных волос.
Минут десять я крутилась перед зеркалом, любуясь на смотревшую из него секс-бомбу: поворачивалась то одним боком, то другим, поднимала волосы и снова их распускала. Продавщица терпеливо смотрела на меня и улыбалась. Свидетельницей подобного перевоплощения ей доводилось становиться каждый день. Сняв парик и увидев перед собой благоразумную Мелиссу, я даже почувствовала облегчение.
Мне пришлось выложить все до последнего пенни из "неприкосновенного запаса". Но я знала, за что плачу. Чудеса не даются даром.
В "Американском баре" "Савоя" я сразу увидела двух мужчин, любой из которых мог оказаться лордом Армстронгом-Сидли. Из верхнего кармана у того и другого торчал уголок красного платка; оба, как мне показалось, кого-то ждали.
Я посмотрела в глаза первому, но он вдруг спрятался за раскрытой газетой. Второй мне игриво подмигнул, однако я тут же заметила сидевшую напротив него даму и поняла, что это тоже не мой клиент. Стоять столбом на пороге заведения становилось неприлично. Я приблизилась к стойке и заказала джин-тоник. Пью я не очень много; когда мы вместе приходили в бар, отец заказывал нам газированные слабоалкогольные напитки То есть себе он брал скотч, а своим женщинам – джин-тоник.
О том, что я его терпеть не могу, папочка, естественно, никогда не помнил. Я всегда выбираю джин-тоник, если пить не хочу, но должна хоть что-нибудь заказать.
– Милочка? – прозвучал где-то рядом с моим ухом низкий мужской голос.
В первый миг я пропустила слово мимо ушей, но потом вдруг сообразила, что обращаются ко мне. Повернувшись на табурете, я сжала колени, боясь, как бы не задралась юбка.
И внезапно догадалась, почему знойные красотки на фотографиях выглядят такими озабоченными: они раздумывают вовсе не о мерзавцах-сердцеедах, а о том, не выглядывают ли из– под их юбок резинки чулок.
– Да-да! Здравствуйте,– сказала я.
Лорд Армстронг-Сидли – впрочем, называть его так вслух явно не следовало – обладал поразительным сходством с престарелым бассетом моей бабушки, отчего я сразу прониклась к нему симпатией. У него были красные глаза, а добротный костюм болтался на нем как на вешалке.
Почувствовав, что он нервничает не меньше моего, я протянула руку; он с благодарностью ее пожал. Мне в палец впилось лордово кольцо с печаткой, но я заставила себя дружески улыбнуться
– Как поживаете? – спросила я, видя, что мой клиент никак не может заставить себя заговорить. Положение было во всех смыслах дурацкое, и я решила, что спасет его лишь проявление внимательности.– Устали за день?
– Хм… Э-э… да,– промычал лорд Армстронг– Сидли, не сводя глаз с моих бедер.
– Сначала чего-нибудь выпьем или у нас заказан столик? – спросила я, чтобы отвлечь его внимание от своих ног и осторожно одернуть юбку, которая неумолимо ползла вверх.
– Да. На семь тридцать. Столик на двоих. В "Гриле".
Лорд А-С явно не мог смотреть мне в глаза.
Он поправил воротничок.
Я слезла с табуретки, чтобы не смущать его до такой степени.
– Здесь довольно жарко. Может быть, выпьете чего-нибудь прохладительного?
Уловка сработала. Лорд А-С повернулся к стойке и заказал двойной скотч, а я взяла свой джин с твердым намерением не пить ничего, чтобы не захмелеть.