* * *
- На дорожку! - прокричал Констан.
Жеребята беспорядочно бегали по двору, как обычно рассеянные и игривые. С третьей партией постоянно была неразбериха, что всегда вызывало у Бенедикта снисходительную улыбку.
- Пока они не поработают несколько месяцев ногами, их нельзя приучить к дисциплине… Скажи Ромену, чтобы встал во главе, его конь не такой сумасшедший, как другие.
- Ромен, в начало! - проревел Констан.
Бенедикт привел коляску в движение и проехал перед открытой дверью в стойло Макассара. Краем глаза он приметил Аксель, нежно гладившую каракового по голове.
- Идешь?
- Нет, жду ветврача.
- Все еще?
- Он в нашем районе и воспользуется этим, чтобы занести результаты анализов. Но он говорит, что все в порядке.
- Разумеется! Этот конь не болен, он нормально скакал сегодня утром. Ладно, до скорого…
Она услышала удаляющийся шум мотора и прижалась к шее скакуна. Почему она привязана к нему больше, чем к другим? С тех пор как он появился в конюшне, она его обожает. Красивый конь, спокойный и внимательный, с совершенно воздушной поступью, когда в форме. Из-за двух белых отметин на передних ногах создается впечатление, что он носит белые носочки. А еще у него звездочка на лбу. Много раз, глядя, как Макассар работает, Аксель говорила себе, что она владеет чемпионом.
- У меня есть морковка, хочешь?
Констан вошел в стойло, но не приближался к Макас- сару. Аксель принялась искать в мешке, который он ей протянул, две морковки.
- Я не понимаю его неожиданного поражения в тот день, - прошептала она задумчиво.
- Может быть, начинались колики? Или что-нибудь еще. Ты знаешь, какие они уязвимые!
Он смотрел на коня с таким грустным видом, что Аксель удивилась.
- Ты тоже его любишь, правда?
- Я их всех люблю! - поспешно ответил он. - И потом, они нас кормят, как сказал бы папа.
Аксель пристально смотрела на Констана. Казалось, он не в своей тарелке, смущен и тревожен.
- Что-то не так?
- Нет-нет! Впрочем… Уф, это не имеет никакого отношения к Макассару, конечно, но как-нибудь на днях я хотел бы, чтобы мы поговорили с тобой о Дуге. Я часто думаю о нем, волнуюсь…
- Знаю. Но я не могу ничего для него сделать, пока он не решится прийти к Бену.
- Ты знаешь его характер, Аксель. Он никогда публично не покается, что ушел, хлопнув дверью и оскорбляя всех.
- Тогда разговора у них не выйдет.
- Но ведь нельзя же поступать так, будто его не существует! - взорвался Констан.
Чуть не плача, он шмыгал носом и качал головой.
- Я уверен, что все это плохо закончится.
- С какой стати?
- Дуглас… Без сомнения, он идет по плохой дорожке. На что он живет? Ведь нужно что-то есть и чем-то платить за квартиру.
- Так живут все, но он не хочет работать. Вспомни, к чему он стремился: стать хозяином конюшни. Начальником - или ничего! И немедленно! Он реагировал как взрослый баловень, и Бен не вытерпел.
Констан тяжело вздохнул и сунул руки в карманы, уронив мешок для моркови. Аксель наклонилась за ним, потом потрепала Констана по плечу.
- Ну-ну, не принимай близко к сердцу, все уладится.
- Хорошо, чтобы все уладилось поскорее, - невнятно пробормотал он, прежде чем повернуться и выйти.
Аксель знала Констана достаточно, чтобы понять, что на сердце у него неспокойно. В чем причина? Почему положение с Дугласом вдруг стало таким срочным? Эта история длилась уже три года, и за это время Дуглас не предпринял ровным счетом ничего, чтобы помириться с Бенедиктом. Время от времени Аксель и Констан брали на себя ответственность и пытались урезонить по очереди то деда, то внука, но безуспешно. Может быть, решения просто не было?
"Да нет же, есть обязательно… Я позвоню Дугу еще раз, попытаюсь увидеться с ним. И на этот раз приглашу его в МакДональде!"
Приход ветеринара прервал ее размышления, и она поспешно вышла из стойла ему навстречу.
* * *
Как и предполагалось, подозрительный тип, назвавшийся Этьеном, снова наведался к Дугласу. И предложил следующую грязную сделку - дело касалось уже другой конюшни - в обмен на новую сумму денег. Вежливый, но решительный отказ Дугласа ему явно не понравился. Как если бы Дуглас отмежевался от заговора, стал предателем.
Предателем… Он им уже был, как ни крути. Воспоминание о ночной вылазке в малый двор Монтгомери вызывало отвращение. Дуглас задавался вопросом, почему он попал в этот роковой переплет. Действительно ли он хотел стать частью паразитов или неудачников, снующих за кулисами игры под названием "скачки"?
Куда ведет этот путь? В тюрьму?
Той ночью он испугался за свою жизнь. Это было хуже, чем перед началом забега. В какой-то момент, бесшумно закрывая дверь в стойло, он почувствовал чье-то присутствие и на секунду застыл на месте от страха. Была ли это Аксель, которой не спалось ночью? Какой-то ученик, несущий вахту? Решив, что сейчас вспыхнет свет, закричат люди, возможно, появится Бенедикт на коляске, он почувствовал, что теряет сознание. Но ничего не произошло. И тогда он понял: это мог быть только увалень Констан! Теперь риск сводился к обещанию больше так не делать - при условии, что удастся договориться. Однако ничего не случилось. Констан даже носа не высунул, и Дуглас смог выйти так же, как и вошел.
То есть как предатель. Закрыв ворота собственным ключом, он неслышно удалился, преследуемый странным ощущением. Эти ворота, этот конюшенный двор, это несуразное строение в темноте - все это было ему так знакомо! В течение двадцати лет он был здесь дома. Дома… Малый двор, с одной стороны авеню, и большой двор - с другой, двери в стойла, выкрашенные во "французский синий", ни соломинки на земле, запах сена в воздухе…
Ему не удавалось думать ни о чем другом. Он прекрасно осознавал, что если бы столкнулся ночью с Беном, то умер бы от стыда. Кошмар! Он снова и снова вспоминал, как наполняет шприц, как похлопывает по шее доверившегося ему красавца каракового, как впрыскивает содержимое… На следующий день он не смог заставить себя пойти на бега, не знал имени победителя. И сейчас ему не сиделось в квартире, он мерил ее шагами от одной стены до другой.
Чтобы избавиться от навязчивой мысли, он бродил по парку. Было идеальное время для прогулок вдоль бассейнов и авеню, в тенистой зелени никто его не замечал. Он ходил часами, стараясь не приближаться к имению Монтгомери, но не мог удержаться и не бросить взгляд на конюшни, которые притягивали его как магнитом. Двадцать четыре двора, примерно восемьсот лошадей, он знал адреса, людей, мелкие детали… Это был его мир.
"Что я делаю здесь? Я не бываю в этом уголке годами!"
После того ночного вторжения им, словно в наказание, овладело непреодолимое желание видеть лошадей, вновь оказаться в своей стихии. Слушать, как скакуны фыркают, встревоженные цокотом собственных копыт по мостовой; видеть, как наездник подтягивает стремена, и слышать, как он отвечает на шутки конюхов; чувствовать, как при приближении скачущих лошадей повышается адреналин, - он скучал за всем этим, за своей прежней жизнью, привычками, может быть, даже за семьей. В те времена, когда он участвовал в бегах и выигрывал, когда он был подающим надежды внуком Бена Монтгомери, как бы он поступил, узнав, что какой-то негодяй делает лошади укол? Ответ был прост: он бросился бы на него без зазрения совести и не рассуждая о душевном состоянии.
Сегодня этот негодяй - он. А ведь прими он предложение Этьена, и можно было бы превратить это в свое ремесло! Для него, который так жестоко нуждался, это деньги легкие, но отвратительные. Сначала он спрятал банкноты под матрас, чтобы не видеть, потом положил в банк. Позже он оплатил несколько срочных платежей, всякий раз подписывая чеки со все возрастающим чувством неловкости.
Горестный, растерянный, он уже не знал, к какому святому взывать, и продолжал бродить по парку.
"Как пес, что ищет дом, хозяина…"
Сравнение это было ему ненавистно, однако не переставало возникать в его сознании. Теперь, когда у него уже не было возможности взглянуть Бенедикту в глаза, он отчетливо понимал, что уже давно нужно было пойти и объясниться с ним. Бен, его возмущение, его мудрые советы, его слишком авторитарная власть и совершенно реальная привязанность…
"Я прибился не к тому лагерю и с каждым днем буду увязать все глубже".
Оставался ли для него хоть какой-нибудь выход? Сестра была такой же бескомпромиссной, как и дед, к ней обращаться бесполезно. И рядом с этими двумя Джервис и Констан, казалось, просто не существуют. Была, правда, Кэтлин, такая непохожая на всех остальных. Возможно, она-то и могла стать лучиком надежды.
"Другого козыря у меня на руках нет, я должен попробовать".
Если он решится ей позвонить, то нужно знать, что говорить. Проблема заключается в том, что Дуглас чувствовал, что погибает, и не видел, ни каким образом, ни на каких условиях он мог бы снова стать частью семейного клана. Единственное, в чем он был уверен, - это то, что ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, что бы открылось, что он делал в стойле Макассара. Эта тайна должна остаться между ним и Констаном навсегда.
"Он будет молчать, он благородный. Если он заговорит об этом со мной, скажу, что сожалею, и этого будет достаточно".
Презрение к Констану не помогло восстановить ни капли уважения к самому себе, и он прекрасно это осознавал. Но иметь единственным союзником простачка унижало его еще больше. Итак, он продолжал бродить по парку, не вполне понимая, чего ожидает от этих прогулок. Дугласу было двадцать четыре года, его мучили угрызения совести, и никакого будущего впереди…
* * *
- Это не из-за тебя, Антонен! Я просто хочу попробовать.
В центре круга Буало, круговая дорожка которого была предназначена для охотничьего галопа, Аксель наблюдала за жеребятами и обращалась к Антонену, не глядя на него.
- Вот уже несколько недель его тренирует Ромен, - снова заговорила она, - и они действительно хорошо понимают друг друга.
- Представь себе, я тоже! И я, как и ты, уверен в мастерстве этого коня. То, что он плохо выступил тогда, ни о чем не говорит, я…
- Знаю, ты здесь ни при чем. Но в этом сезоне я должна дать Ромену возможность показать себя.
Как первому наезднику конюшни Монтгомери Антонену всегда предоставлялись лучшие скакуны, однако сейчас Аксель была единственным судьей и решение принадлежало ей.
- Ты права, - медленно проговорил он. - Ромен заслуживает удачных выступлений, он очень заметно прогрессирует.
Аксель взглянула на него вопросительно, потом перенесла все внимание на жеребят, которые заканчивали работу. Она слишком хорошо знала Антонена, чтобы поверить в его альтруизм или даже просто в товарищеские чувства. До сих пор Ромен не заслонял его, но он был на подъеме и, благодаря совсем маленькому росту, мог выступать в любом весе. Очень скоро он превратится в соперника.
- Дай ему Артиста, а мне оставь Макассара, - предложил Антонен деланно небрежным тоном.
- Не о чем больше спорить! - отрезала она.
Антонен последовал за Аксель, которая присоединилась к возвращающимся шагом наездникам. Одной из привилегий Антонена было не выводить последнюю партию, жеребят, и иногда по утрам он не появлялся вовсе. Порой такое поведение звезды раздражало Бенедикта, но профессиональные качества Антонена были настолько очевидными, что он закрывал на это глаза.
Аксель осмотрела лошадей одну за другой, послушала их дыхание и отдала приказание возвращаться.
- Пообедаем вместе? - предложил Антонен.
Понимая, что он пришел на ипподром только ради этого, она засмеялась.
- Да чтобы я поверила, будто ты интересуешься молодым поколением!..
- Интересуюсь. И даже могу сказать, что эта неказистая на вид алезанка-подросток превратится в превосходную кобылу. Я бы поскорее включал ее в соревнования. Если ты, конечно, не доверишь ее Ромену…
Аксель повернулась и презрительно посмотрела на него.
- Не делай из мухи слона, будь добр.
Она могла быть такой же высокомерной, как и Бен, когда желала того! Антонен опустил голову и сокрушенно прошептал:
- Да, шеф! Хорошо, шеф! А как с обедом?
Аксель в нерешительности продолжала смотреть на него.
- Отправляйся в дом и перекуси что-нибудь, - наконец отрезала она.
В доме будет Констан, и Антонен не сможет прибегнуть к своим штучкам, чтобы воздействовать на нее своим очарованием. Очарованием, которое утром не оставило ее равнодушной, - возможно, из-за жаркого июньского солнца, которое вызывало самые разные желания.
Она отвернулась, с удивлением обнаружив, что все еще испытывает к Антонену определенный интерес. Их роман оставил очень приятные воспоминания, и порой она спрашивала себя, не была ли она несправедлива.
- В последние дни я два-три раза видел твоего брата, - сказал он.
- Где?
- В парке. Мне кажется, он ищет работу.
Новость привела ее в замешательство. Неужели Дуглас решил заняться чем-то, а не дуться и жаловаться? Если это так, то первым обрадовался бы Бенедикт. Он только и ждет, чтобы внук проявил хоть малейший признак доброй воли, и если он окажется достаточно храбрым, чтобы устроиться конюхом у конкурента…
- Только бы это оказалось правдой! - радостно воскликнула она.
Антонен воспользовался этим и обнял ее, но она тут же высвободилась.
- Ты прекрасно знаешь, что я этого не хочу! И тем более здесь!
Они как раз выходили за ограду тренировочного центра, и их мог увидеть кто угодно.
- Если пожелаешь, можно перейти на "вы" и пожимать друг другу руки при встрече!
Злой тон Антонена не возмутил Аксель, а взволновал. В конце концов, то, что он не хочет оставаться на расстоянии, было объяснимо. Что может быть более болезненным для мужчины, чем холодность, с которой она с ним обращалась. Как будто он никогда не держал ее в объятиях, никогда не раздевал, никогда…
- Сбросил! - раздался крик за спиной.
В тридцати метрах от них жеребенок сбросил наездника и, радостно взбрыкивая, скакал вокруг остальных. Аксель удалось разглядеть номер конюшни, выбитый на седле.
- Это кобылка из конюшни Лионеля, - объявила она. - Ты видишь ученика?
Приставив руку к глазам, Антонен осматривал аллеи. Многие скакуны закончили работу и небольшими группами направлялись к выходам. Освободившаяся лошадка приводила в волнение остальных, особенно двухлеток, готовых отвлекаться по пустяку.
- Да, вот он.
Мальчишка лет пятнадцати, в пыльной футболке и съехавшем на бок шлеме, бежал к ним.
- Не беги! - закричал Антонен.
Чтобы поймать коня, сбросившего всадника, требовались самообладание и реакция. Из чувства солидарности, а также чтобы неразбериха не распространилась на весь тренировочный центр, большинство присутствующих тренеров медленно сужали круг вокруг кобылки, которая решила пощипать травы на склоне. Наконец одному из них удалось ухватить вожжи, волочившиеся по земле, и покончить с происшествием. Ученик вскочил в седло под насмешки окружающих. Аксель и Антонен пошли дальше.
- Меня уже давно не сбрасывали, - сказал Антонен.
- Не следует так говорить, это приносит несчастье.
- Ты суеверна?
- Конечно. Как и все, на мой взгляд. Кстати, помнится, у тебя был хлыст-талисман, десять раз зашитый сапожником!
Они обменялись заговорщицкими улыбками, и когда Антонен слегка коснулся руки Аксель - нежно, но сдержанно, - она не стала противиться.
* * *
Кэтлин рассеянно следила взглядом за пчелой. Розовые кусты цвели без устали, на них в изобилии появлялись крупные красные и желтые цветки, так привлекавшие насекомых.
- Когда ты говоришь, что все закончится тем, что ты наделаешь глупостей, о чем конкретно ты думаешь, Дуг? О самоубийстве? Об ограблении банка?
Смущенная физиономия молодого человека вызвала у Кэтлин смешок.
- Я пошутила. Ты потерял чувство юмора? Пойдем-ка, я поджарю тебе яичницу-глазунью. В холодильнике почти пусто, я сегодня должна была уезжать, но, в общем, очень рада, что ты приехал. Приглашаю тебя вечером в ресторан!
После крика о помощи - по телефону - она отправила Дугласу билет на самолет, приглашая провести у нее в Лондоне сутки. Он был настроен рассказать ей обо всех своих неприятностях, но ничего не объяснил. Он терялся уже в начале предложения, не мог его закончить и при этом не отрывал взгляда от пола.
Они вошли в дом, где большая часть мебели была уже в белых чехлах.
- Мы все лето проводим за городом, - пояснила Кэтлин.
Джервис, должно быть, пробудет до сентября в Саффолке, куда Кэтлин приедет на несколько недель, перед тем как отправиться в одно из своих далеких и загадочных путешествий. В этом году ей захотелось побывать в Японии, и она исчезнет на некоторое время, даже не станет подавать о себе вестей.
В кухне она доверила Дугласу бутылку бордо с указанием года и штопор.
- Займись этим, пока я поджарю яйца. Бекон? Сосиски?
- И то, и другое.
Она порылась в ящиках и вытащила накрахмаленный фартук, который надела поверх костюма из кремового льна. Присутствие Дугласа очень ее раздражало, но любопытство взяло верх. По крайней мере, будет интересная тема для разговора, когда она увидится с родителями и Беном.
Что-то, что могло бы отвлечь от досадных мыслей об исчезнувшем браслете, преследовавших ее последние дни. Его не удалось найти после разрыва с Оливье. Дополнительное разочарование, сопровождаемое весьма унизительным чувством, что ее принимали за дурочку. Неужели она достигла возраста, когда общаются с альфонсами?
- Я до сих пор не переварил того, как Бен выпроводил меня, - вздохнул Дуглас за ее спиной.
Она повернулась с шипящей сковородой в руке.
- Нет-нет! Только без стенаний и уж тем более - без нападок на деда. Я обожаю Бенедикта и не желаю, чтобы его критиковали.
- Прошу прощения! Я и забыл, что ты превозносишь его до небес, - цинично заявил он.
- Он того заслуживает, Дуг. И если ты этого не понимаешь, то отсюда все твои проблемы.
- В самом деле?
Она смахнула яйца на тарелку таким резким движением, что задела вилкой сосиску.
- Он парализован, па-ра-ли-зо-ван! - произнесла она по слогам, наклонившись к Дугласу. - Ты представляешь, что это значит? Уже одно это требует уважения и любви, но это далеко не все. Он поставил на ноги вас с сестрой. Он вдовец. Одного сына он потерял в море и даже не имел возможности похоронить, другой - простак. Тем не менее все это он переносит с достоинством. Даже то, что сам оказался в инвалидной коляске. Более того, он единственный, кто в нашей обеспеченной и беспечной семье работает в поте лица, единственный, кто зарабатывает на свою и вашу жизнь.
- Из меня-то он выжал все соки.
- Но уехал ты! Не перевирай того, что произошло, я не та публика, которая тебе поверит. Так о чем ты говоришь?
- Я тоже мог стать тренером, - проворчал он. - У него для всех находится место.